Фердинанд Оссендовский - Ленин
Зал постепенно опустел. Только цадики оставались в ней долго, кивая головами, вздыхая и что-то друг другу шепча.
В эту ночь был вынесен тайный приговор. Никто не знал о нем, потому что община, как пчелиный рой, умела действовать согласованно, молчать и скрывать свои намерения.
Одновременно уже в другом месте было решено о смерти ненавистных народных комиссаров, которые распоясывались все больше.
Ленин ни на минуту не прервал свою работу. Он напрягал все свои усилия и способности, чтобы разрушить то, что мешало ему в строительстве новой жизни. Своими планами он делился с Надежной Константиновной, а говоря по правде — с самим собой. Она сидела неподвижно, чувствуя себя предметом, необходимым в данный момент для испражнений Ленина.
— Социализм… социализм — это грезы! — говорил он. — Для него не достаточно развита капиталистическая промышленность и слишком немногочисленны пролетарские массы. Нет! Для социализма необходимо что-то еще, что родится здесь и здесь!
С этими словами он ударил себя по лбу и в грудь.
— Не нужен мне социализм!.. Он невозможен, потому что человечество пока не обладает чувством и потребностью жертвенности…
Заметив, что жена подняла на него глаза с молчаливым вопросом, он воскликнул:
— Да! Да! Я только лавина, насилием пробивающая дорогу для социализма в будущем! Теперь я хочу разрушить препятствия: частную собственность, индивидуализм, церковь и семью. Это проклятые крепости, задерживающие прогресс! О капиталистах и буржуях я не думаю. Через месяц — два от них ничего не останется. Они не были организованы и у них не было смелости, чтобы оказать нам сопротивление. Они идут под нож как бараны! Ха! Ха! Тяжелее будет с крестьянами, потому что они самые сильные мелкие буржуи! Они держатся за землю когтями и зубами…
— У вас есть какой-то план? — встряла несмелым голосом Надежда Крупская. Он разразился веселым смехом и ответил:
— Я уже забил им в головы клин, опубликовав декрет о самостоятельном исполнении захвата земли крестьянами, без участия какой-либо власти! Наши покорные, набожные мужички уже организуют там красивые иллюминации, подрезают горла и поджаривают своих «господ» в горящих поместьях! Теперь мне удалось расколоть партию социалистов-революционеров, переманивая на свою сторону их левое крыло. Я соблазнил их службой в «чека», где они смогут пустить сколько угодно крови из владельцев больших земельных поместий! Уж они постараются! Теперь мы вбиваем в крестьянские головы убеждение, что конституанта, как дырявая, изношенная подошва никому не нужна, потому что они уже получили землю в вечное владение!
— Ты опять много пишешь… по ночам — прошептала Надежда Константиновна, с беспокойством глядя на желтое лицо мужа.
— Чего же ты хочешь, дорогая моя? Наша диктатура превратилась в диктатуру журналистов! — рассмеялся он. — Мы только подтверждаем мощь печатного слова, которое, правда, немедленно поддерживаем действием!
Раздался звонок телефона. Ленин снял трубку с аппарата. Через минуту веселым, радостным голосом он говорил кому-то:
— Я очень рад! Приходите. Жду!
Обращаясь к жене, он сказал:
— Через четверть часа у меня будут гости…
Не спрашивая ни о чем, Крупская вышла. Несколько минут спустя появился секретарь Ленина и доложил:
— Елена Александровна Ремизова…
— Просите! — живо ответил Ленин и подошел к дверям.
В кабинет вошла Елена. У нее было бледное, возмущенное лицо, ее губы дрожали, а глаза искрились гневом.
— Я прихожу к вам с жалобой! — воскликнула она без приветствия.
— Что случилось? — спросил Ленин, иронически улыбаясь.
— Я была со своими воспитанниками в церкви. Ах! Это ужасно! Не хочется верить! Внезапно врываются солдаты чека, начинают выгонять, искавших спокойствия и утешения молившихся людей. Прошу подумать, ведь сейчас Рождество! Солдаты бьют людей, страшно сквернословят, сбивают со стен иконы, выламывают ведущие к алтарю врата, стаскивают с их ступеней епископа, издеваются над ним, а потом стреляют по образам и крестам… Это ужасно! Это может вызвать в народе бунт возмущения, гражданскую войну!
— А что, народ сопротивлялся, угрожал, устраивал бунт? — спросил Ленин, спокойно глядя на Елену.
— Нет! Люди в ужасе убегали, толкаясь и борясь кулаками в давке, — ответила она, содрогаясь от этого воспоминания.
— Ну, вот видите, значит, все идет как нельзя лучше, — заметил он со смехом.
— Но ведь было совершено святотатство, страшные, кощунственные вещи! — возмутилась она. — И все под видом приказов Ленина!
— Зачем же вы говорите от имени Бога? — пожал он безразлично плечами. — Разве Бог сильно разозлился? Разве гремел? Разве наказал солдат «чека»? Вы молчите? Значит, Бог не злился и не карал? Замечательно! Почему же вы так возмущены, Елена Александровна?…
Она ничего не сказала, глядя на него с ужасом.
Он взял ее за руку и сказал:
— Дорогая Елена! Успокойтесь, прошу вас! Это не было сделано без моего ведома… Это я виноват в этом и целиком беру на себя ответственность за кощунство, святотатство и все последствия божьего гнева. Все! Все!
Он внимательно посмотрел на нее и добавил:
— Видите ли, я должен уничтожить церковь и искоренить религиозность. Это кандалы, тяжкие кандалы духа! Православная церковь не воинственна, как католицизм, она не смогла освободиться от преступных рук правителей. Она стала их инструментом, духовным жандармом! Она учит пассивности, рабской покорности, молчаливому согласию!
Он прошелся по комнате, после чего сказал доверительным голосом:
— Как бы я мог прорубать в темном вековом бору широкую дорогу счастья и настоящей, гордой человеческой свободы с народом, окутанным религиозным гипнозом? Как?!
— Это ужасно! — прошептала она.
— Быть может, но понятно ли? — спросил он, склонившись к ней.
Она молчала, не умея побороть возбуждения и избавиться от воспоминаний увиденных, пронизывающих страхом невообразимых вещей.
Ленин склонился еще ниже и сухой, горячей ладонью коснулся ее руки.
— Елена!.. Елена!.. прошу мне верить, ведь я никогда не говорю красивых фраз. Прошу мне верить! Ради Бога, если существует какая-то могущественная сила в космосе, в этом таинственном небе, очень, впрочем, потрепанном Коперником и Галилеем, но также для верующих в божество будет во сто крат лучше, если люди переживут период новых потрясений и преследований!
— Не понимаю! — шепнула она.
— Верующие пассивно, по привычке, набожные бездумно станут воинами своего Бога, будут Его защищать и чтить в мыслях и в сердце. Появится религиозность не как воспитательная система, но пламенная вера апостолов и мучеников, та, что переворачивает горы и творит чудеса! Эта новая, высвобожденная, оживленная кровью и мукой вера породит действительно христианские чувства, а из них — жертвенность, начало и конец моих устремлений — социализм на земле! Поняли ли вы это, Елена?
— Да… — почти с отчаянием простонала она.
Больше они не вспоминали об этом. Они говорили о других вещах. Расставаясь, они крепко пожали друг другу руки. Сапфировые глаза Елены излучали легкий блеск. Она понимала Владимира Ильича, прощала ему его беспощадность, строгость фанатика и аскета, его твердые, как скала, убеждения… Таких людей она до сих пор не встречала. Он очаровывал ее, ужасал и восхищал. Она с грустью думала, что если бы жив был ее сын, то она отдала бы его этому могучему человеку на верную службу, во имя счастья народа и всего человечества.
Ленин переживал тяжелое время, хотя веселость и бурное воодушевление не покидали его. Противники, чувствуя, что он задумал что-то против них и конституанты, осыпали диктатора тяжелыми обвинениями и оскорблениями. Особенно охотно использовались материалы расследования, проведенного еще при Керенском. Меньшевики, владевшие судебными документами, доказывали, что Ленин и его помощники были платными агентами Германии. Свои утверждения они обосновывали тем, что Совнарком получил деньги из Германии через живущую в Стокгольме Суменсон. Обвинение было тяжелым и производило впечатление на широкие массы населения. Даже коммунисты были сбиты с толку и с сомнением кивали головами, спрашивая себя:
— Ленин ничего не отвечает?… Это странно!..
Диктатор, узнав о результатах агитации противников, потер руки и весело рассмеялся.
— Хорошо! — воскликнул он и посмотрел на стенографистку. — Прошу записать мое короткое заявление и завтра опубликовать его в газетах.
Он прошелся по комнате и продиктовал:
— Деньги действительно были получены от товарища Суменсон. Об их происхождении знают наверняка Карл Либкнехт, Клара Цеткин, Роза Люксембург, Франц Платтен и другие заграничные интернационалисты. Мы требуем решающих доказательств, что указанная сумма недостаточная, кстати, чтобы продать Россию Вильгельму II, получена из кассы главного немецкого штаба, как утверждают клеветники, которым мы вскоре ответим другими аргументами.
