Андрей Косёнкин - Юрий Данилович: След
Даниил с трудом оторвал от пола лицо, поднял взгляд на Неподкупный иконный лик и обомлел: от глаз Иисуса струился свет!
Может, дальний отблеск последней на небе звёзды запоздало проник в оконницу, может, первый рассветный луч робко взошёл над ночью. Не растворяя тьмы, отблеск тот или луч падал на лик Иисуса, и в том сером холодном неверном свете ярко горели глаза Спасителя!
- Благословляешь, Господи, - выдохнул Даниил. Господь молчал, но лучились его глаза. «Благословляешь, Господи!..»
Вымолил, отмолил право на путъ.
По лицу Даниила текли благодарные слёзы, и от слёз множился лик Спасителя.
- Вся жизнь моя во славу Твою! Сей град Москва во славу Твою! Дай силу на власть! Дай право на силу! А я возблагодарю Тебя, Господи! И дети мои будут опорой Тебе… - сквозь слёзы шептал Даниил.
Однако если б вытер он слёзы и пристальней взглянул на образ всеведущего Спасителя, то, может, не умилился, а ужаснулся он!
По чёрному полю закопчённой древней византийской иконы тихо катились Христовы слёзы. О чём плакал ОН? О чём сожалел? Бог весть…
* * *
…Война!
Слово, оглушив будто колом по темени, повисло в напряжённой тиши просторной княжеской горницы. Ныне в ней было так людно, что вошедшему со свежего воздуха трудно б стало дышать. Да и те, кто уж притерпелся, принюхался к густому духу сытой отрыжки и взопрелых под одёжками тел, разом задержали дыхание. Такое уж оглушительное, разящее слово - война! Как к нему ни готовься, а все одно прозвучит внезапно. Да ведь никто в Москве к войне-то вроде бы и не готовился.
«Вот те на, война! А мы и не ведали…»
Вдоль стен, убранных красными кожами, на длинных лавках сидели бояре, в дверях толпился выборный люд от чёрных сотен вольных ремесленников: кузнецов, кожемяк, опонников, гончаров, сапожников, златарей, древоделов, котельщиков, стеклянщиков и всех прочих, без коих в большом городе жизнь не в жизнь. Ближе к княжескому стольцу[29], посреди горницы, на особинку теснились купцы.
Про выборных неча и баять, так огорошены, что рты поразинули. А вот наиближайшие бояре силятся скрыть изумление, согласно кивают головами в высоких столбунцах, опушённых бобром да соболем: как же, надоть! Давно пора!.. Знамо дело, нора…
Кичатся бояре друг перед другом преданностью князю да тем, что не из последних, мол, загодя были посвящены, а потому им вроде новость не в новость.
Даниил Александрович недовольно кривит рот в усмешке: врут бояре!
Кроме самого Данилы лишь три человека во всей Москве знали наверняка о том, что грядёт война. Вместе с князем они готовили и приближали её как могли. То были московский тысяцкий[30] Протасий Вельяминов, главный советчик князя Фёдор Бяконт и молодой татарин Аль-Буга, ордынский баскак.
Во всех делах Протасий Вельяминов был правой рукой князя. Владимирский боярин пришёл на Москву вместе с отроком Даниилом. Сначала служил ему добрым наставником, затем верным слугой. Когда-то могучего телосложения мужик, теперь это был осанистый, сухой, но крепкий старик, от зоркого взгляда которого на Москве не то что поступки, помыслы было нелегко утаить. Предстоящая война добром ему не казалась, но князю он не перечил, понимая её неизбежность. Коли решил Даниил Москву утверждать, так и нет ему иного пути…
Фёдор Бяконт (он пришёл в Москву из Чернигова) был моложе князя, но давно уж заслужил его расположение воистину изощрённым, хитрым умом. Увилистая мысль его петляла, как заячий след, однако всегда вела туда, куда было надобно. В ведении Бяконта было знать все, что творится на Руси да и за её пределами.
Так вот, сообразуясь с тем затишьем, что накоротко воцарилось на Руси и в Орде, Бяконт всецело был за войну. Да ещё и поторапливал князя: кабы коломенские бояре, которых Москва не первый год прикармливала из своих рук, не попривыкли из двух-то титек сосать да не заартачились от тайного сговора.
Если Протасий и Фёдор были правой и левой руками князя, исправно служившими хозяину, то татарин Аль-Буга в данном случае нескромно сам себя считал шеей у Даниловой головы: он-де и повернул голову князя в нужную сторону. Хотя, разумеется, молодой татарин сильно обольщался на свой счёт: слаб он был Даниловой головой-то вертеть. Но Данила Аль-Бугу не разочаровывал: пусть тешится!
Откуда ж было знать татарину, что ещё пять лет тому назад, когда хан Тохта воевал с могущественным темником Ногаем, Даниил Александрович посылал в Орду Фёдора Бяконта с охульным доносцем на своего соседа рязанского князя Константина Романовича - мол, тот в помыслах Ногаеву сторону держит! Как про помыслы вызнал? Так то дело Бяконта - земля слухом полнится. Да и не суть важно то, держал ли Константин Романович в тайных помыслах Ногаеву сторону, а то, что московский князь в радении первым отметился.
Вот за то ему теперь и льгота: с баскаком Аль-Бугой из Сарая Даниилу Александровичу знак подали, что, мол, не мил стал хану рязанский князь.
Оттого Аль-Буга сидит ныне в княжеской горнице гордый, как именинник, с обычным татарским презрением на русских поглядывает: чего уж решать-то, когда все за вас решено. Да и то сказать, имеет право, собака, на гордость: наивно думать, что осторожный чуть не до боязливости князь Данила отважился бы на этот поход, не будь на то ханской воли.
А ведь давно, давно уже московская вотчина тесна стала князю. И то правда: с востока Рязань, как колом, той Коломной выход к Оке подпирает, с запада Смоленск Можайском грозит, там Дмитров союзным тверским оплотом стоит, Переяславль чужд, Владимир - Андреев - ну просто некуда пораскинуться!
О, сколько земли в тайных ночных загадах примыслил к Москве Даниил Александрович! Да ведь не токмо в едином примысле смысл! Сама по себе война нужна была московскому князю, чтобы объявить всей Руси о новой силе, которая не в один день, не вдруг, а потом и кровью Данилы поднялась-таки на Москве! А главное, пусть Андрей возьмёт в толк, что пришла иная пора, пусть узнает, кто ныне у хана в милости. Авось от злобы и зависти скорее желчью подавится.
Бяконтовы соглядатаи из Городца сообщали, что плох стал брат, жёлт и скушен, как палый лист. Того и гляди, помрёт, а точнее-то сдохнет, аки пёс неприкаянный.
Ждал той смерти Данила. Ждал и готовился к ней, как нетерпеливая девка к венцу. Жадно и страстно, со всей страстью и жадностью, на какую только и были способны Александровы сыновья, жаждал Даниил власти. Той немеренной, великой и в то же время зыбкой и изменчивой русской власти, которая, подобно блудной женщине, вмиг предаст, а то и задушит тебя самого в угоду иному избраннику. Все знал о подлой натуре русской власти Даниил Александрович и всё же ждал её, хотя бы ради Москвы, ради сынов…
Нет, до боли в сердце, до дрожи в руках не ждал, а именно жаждал великокняжеской власти Даниил Александрович, хотя от иных своих братьев всегда отличался именно терпением. А терпение Даниил Александрович вовсе не считал уделом людей слабых. Умение терпеть и одной лишь звериной выдержкой побеждать обстоятельства тоже требует силы и мужества. Но однако же, сколько можно терпеть? Приспело, знать, и его время Русь пострашить - война нужна была Даниилу.
Да вот закавыка: в отличие от братьев, а боле того, от великого батюшки, что, видно, уже на века покрыл себя ратной славой, не любил воевать Даниил Александрович. Да, почитай, допрежь ни с кем и не бился толком. То без боя Андрюшке Москву на пожар отдал, то по воле его же выставил московскую рать против брата Дмитрия - да Бог тогда миловал, обошлось без убийств.
Тогда - а не ныне!
«А ныне без победной войны, без звонкого примысла власть, что по смерти Андрея, по скорой смерти брата Андрея - прости меня, Господи! - должна перейти ко мне, вполне может проплыть мимо в чужие жадные руки, охотников, чай, в достатке найдётся», - размышлял Даниил Александрович.
Да ведь и деваться уже некуда! Так же как к севу, покосу, медвежьей травле или к какому иному простому и нужному делу, так и к войне Даниил Александрович готовился загодя. Все вроде бы предусмотрел, обо всём озаботился: и Орда на Рязань указала, и коломенские бояре тайным сговором по рукам и ногам обкручены Бяконтом, авось не отвертятся, и у Господа ныне путь на войну вымолил, а все одно на душе как-то смурно и пакостно.
Ужели не в прибыток эта война?..
Долго сидели молча бояре. Безмолвно переминались с ноги на ногу купцы да выборные. Князь не гнал их высказываться, давая время прикинуть на умственных весцах, что услышали.
- Стало быть, не избежать войны, - раздумчиво, не по-московски окая, произнёс тысяцкий Протасий Вельяминов.
- Дак чего от неё и бегать-то, - готовно поддакнул Фёдор Бяконт. - Коли пришла нужда, так от неё все одно не отвертишься.
