Колин Маккалоу - Битва за Рим (Венец из трав)
Сам Гай Юлий Цезарь — супруг Аврелии — оказался достаточно благороден и справедлив, чтобы испытывать искреннюю благодарность к Гаю Марию, хотя его старший брат Секст предпочел задрать нос и после женитьбы постепенно отдалиться от остального семейства. Цезарь знал, что, не будь денег Мария, он не смог бы претендовать на избрание в Сенат и не был бы в состоянии обеспечить будущее своему потомству. Без этих денег Цезарю никогда бы не позволили взять в жены красавицу Аврелию, представительницу древнего и богатого рода, о руке которой мечтали очень многие.
Безусловно, осуществи Марий должный нажим, Цезарь с супругой могли бы перебраться в собственное жилище на Палатине или в Каринах. Более того, дядя и отчим Аврелии Марк Аврелий Котта уже предлагал пустить часть приданого на приобретение такого жилища. Однако молодая пара предпочла последовать совету Цезаря-деда и отвергла роскошь. Приданое Аврелии было истрачено на приобретение инсулы — доходного дома, в котором нашлось место и для хозяев — на то время, пока Цезарь не достигнет ступеней карьеры, которые позволили бы ему купить особняк в более престижном районе. Более престижным им показался бы почти любой другой район, поскольку инсула Аврелии находилась в сердце Субуры, самого густонаселенного и бедного района Рима, зажатого между Эсквилином и Виминалом и кишащего самым разнообразным людом, относящимся в основном к четвертому и пятому классам.
И все же Аврелия нашла в своей инсуле дело по душе. Как раз тогда, когда Цезарь впервые отлучился надолго, а ее первая беременность благополучно завершилась, она с головой ушла в заботы домовладелицы. Разогнав агентов, она стала самостоятельно вести учет, приобретая все больше друзей среди нанимателей. Она действовала со знанием дела, никого не боялась и даже сама призвала к порядку членов сомнительного братства, которое помещалась в стенах инсулы. Это братство существовало по разрешению городского претора и имело официальной целью ведать религиозными и торговыми делами перекрестка, прилегающего к инсуле Аврелии, включая фонтан и храм в честь местных Ларов. Распорядителем этой подозрительного братства и предводителем ее завсегдатаев был некий Луций Декумий, чистокровный римлянин, но лишь четвертого класса. Когда Аврелия занялась управлением инсулой, она обнаружила, что Луций Декумий и его приспешники собирают дань со всей округи, терроризируя окрестных лавочников. Ей удалось положить этому конец, а заодно обрести друга в лице Луция Декумия.
Не имея достаточно собственного грудного молока, Аврелия отдавала своих детей на выкармливание другим матерям из инсулы, тем самым открывая крохотным патрициям двери в мир, о существовании коего они иначе не могли бы и догадываться. Результат можно было предвидеть: задолго до поступления в школу все трое умудрились овладеть, хотя и в разной степени, греческим, еврейским, сирийским и несколькими галльскими наречиями, а также тремя степенями латыни: той, на которой изъяснялись их благородные предки, той, которой пользовались низшие сословия, и жаргоном, свойственным исключительно Субуре. Они собственными глазами видели, как живет римский люд, пробовали всевозможную пищу, которую чужеземцы находили вкусной, и поддерживали превосходные отношения с членами братства Луция Декумия.
Аврелия пребывала в убеждении, что все это не причинит детям ни малейшего вреда. Впрочем, она не была бунтаркой, не помышляла о реформаторстве и придерживалась правил, действующих в ее сословии. При всем этом она была привержена честному труду, отличалась любопытством и отнюдь не была безразлична к ближнему. Еще в юности, когда Аврелия знать не знала забот, ее вдохновлял пример матери Гракхов Корнелии, которую она считала истинной героиней и величайшей женщиной в истории Рима. Теперь, в зрелом возрасте, Аврелия руководствовалась более осязаемыми ценностями, среди которых главную роль играл здравый смысл. Именно здравый смысл подсказывал ей, что болтающие на нескольких языках маленькие патриции — это вовсе не плохо. Более того, она полагала, что для них послужит превосходной жизненной школой общение с теми, кому недоступно величие, которое по праву рождения принадлежит ее детям.
Чего Аврелия действительно опасалась, так это возвращения Гая Юлия Цезаря, мужа и отца; на самом деле он никогда не был толком ни тем, ни другим. Если бы эти роли были ему знакомы, он бы, возможно, играл их безупречно, однако он даже не пытался попробовать сделать это. Будучи истинной римлянкой, Аврелия не знала — и не хотела знать, — прибегает ли он к услугам других женщин, чтобы удовлетворять свои естественные потребности, хотя, ведая, что представляет собой жизнь ее жильцов, понимала: любовь зачастую делает женщин истеричками, а то и толкает на убийство из-за ревности. Аврелии подобное казалось необъяснимым, однако она признавала это как данность и могла лишь благодарить богов за то, что те наделили ее трезвым умом и научили обуздывать свои чувства; ей и в голову не приходило, что и среди женщин ее сословия есть немало таких, которым знакомы припадки ревности и отчаяния.
Нет, окончательное возвращение Цезаря чревато неприятностями. Аврелия была в этом твердо убеждена. Впрочем, она не портила себе настроение тревожными ожиданиями, а получала от жизни удовольствие, не слишком тревожась ни за здоровье своих маленьких аристократиков, ни за язык, на котором они щебечут. В конце концов, разве не так же обстоит дело на Палатине и в Каринах, где женщины доверяют детей нянькам со всех концов света? Разница в том, что там никто не знает, к чему это приведет; дети становятся умелыми притворщиками, склонными открывать душу не матерям, которых мало знают, а совсем другим женщинам.
Впрочем, маленький Юлий Цезарь был совсем особенным ребенком и при этом весьма трудным; даже неглупая Аврелия предвидела большие неприятности, ибо посвящала достаточно много времени раздумьям о способностях сына. В гостях у Юлии она призналась ей и Элии, что этот малыш сводит ее с ума; теперь она радовалась, что проявила тогда слабость, поскольку результатом явилось предложение Элии отдать ребенка на воспитание учителю.
Аврелия, как и все, слыхала о существовании исключительно одаренных детей, однако давно уже решила, что такие рождаются не у сенаторов, а в гуще простонародья. Родители малолетних умников часто обращались к ее дяде и отчиму Марку Аврелию Котте с просьбой помочь своим необыкновенным детям сделать первые шаги в жизни с большим толком; за это родители и отпрыск будут обязаны ему по гроб жизни. Котте такие просьбы приходились по душе, поскольку ему нравилась мысль, что он и его сыновья смогут пользоваться преданностью облагодетельствованных ими одаренных свыше существ. При этом Котта был человеком практичным и разумным; как-то раз Аврелия подслушала, как он говорил Рутилий, своей жене:
— К сожалению, дети не всегда оправдывают возлагаемые на них надежды. Либо огонек сразу начинает гореть слишком ярко и преждевременно гаснет, либо их захлестывает тщеславие и самоуверенность, чреватые крахом. Некоторые, правда, оказываются полезными. Такие дети — сокровища. Именно поэтому я никогда не отказываюсь помогать родителям.
Аврелия не знала, как Котта и Рутилия относятся к собственному одаренному внуку юному Цезарю, поскольку не рассказывала им о его способностях и вообще старалась скрывать от них мальчика. Собственно, она прятала юного Цезаря почти от всех. Его таланты повергали ее в трепет и заставляли втайне мечтать о его ослепительном будущем. Однако куда чаще это становилось для нее причиной глубокого уныния. Если бы она знала все его слабости и недостатки, то легко бы их исправила. Но кто может похвастаться, что знает душу ребенка, которому еще не исполнилось и двух лет? Прежде чем позволить ему удовлетворять жизненное любопытство, Аврелия хотела лучше разобраться в его натуре, почувствовать себя в его обществе более уверенно. Она никак не могла избавиться от опасения, что ему не хватит силы и решительности, чтобы не растерять задатки, щедро отмеренные ему природой.
Сын отличался чувствительностью — это ей было известно. Обескуражить его не составляло ни малейшего труда. Однако он быстро приходил в себя. Природа наделила его жизнерадостностью, какой сама Аврелия никогда не обладала. Его энтузиазм был воистину безграничным, мозг работал так стремительно, что впитывал информацию, как огромная рыба, способная выпить море, в котором живет. Больше всего Аврелию беспокоила его доверчивость, стремление маленького Цезаря подружиться с кем угодно, его нежелание прислушиваться к ее наставлениям помедлить и поразмыслить получше, понять, что мир существует не только для того, чтобы удовлетворять его желания, ибо вмещает немало опасных людей.
