Натан Рыбак - Переяславская рада. Том 2
Но в Чигирине, откинув горестные раздумья, глядел победителем на старшину, сидевшую в палате. Говорил Богуну, Капусте, Мужиловскому, Иваничу, Носачу, Выговскому:
— Ради счастья и воли края родного не пощажу живота своего и никого из вас не пощажу, если только проведаю про умысел злой супротив народа нашего и воли народа… — Погрозил кулаком старшине, сказал грозно своим басовитым голосом: — Смотрите! Головы буду рубить нещадно!
Знали полковники — это не пустые слова, не одни угрозы. А в тот же день подписал несколько универсалов на послушенство черни Белоцерковского и Миргородского полков панам Раздольному и Зименку и приказал покарать своевольников из села Мостище, что на Ирпене, за то, что зарились на земли монастырские.
…Творя волю гетмана, полковники разъехались по своим полкам, готовить войско к новому походу. На рубежах увеличили караулы. Поляки обеспокоились: уж не задумали ли московиты и гетман зимний поход? На всякий случай придвинули несколько гусарских хоругвей ближе к южным провинциям.
В Чигирине, в гетманской канцелярии, стало известно, что на сейме коронный гетман Станислав Потоцкий сказал:
«Должны мы все, кавалеры Речи Посполитой, болеть душой хотя бы только от одного удивления, видя жалости достойное положение нашей Речи Посполитой. О, лучше было бы умереть, чем дожить до времен, когда так постыдно затмилась слава королевства! Где добыча похода на Москву в тысяча шестьсот семнадцатом году? Где бранные подвиги Сигизмунда Третьего и Владислава Четвертого? Куда исчез Поляновский мир? Под чьею властью Украина? Для кого строили Кодак? Где наши тысячи городов и сел, тысячи мельниц, десятки тысяч десятин земли нашей? В чьих руках наши сокровища и самая доля наша? Можем ли мы успокоиться без надлежащего возмещения наших потерь? Нет! Никогда!»
— Не будет вам возмещения, — сказал твердо Хмельницкий, узнав о словах коронного гетмана.
По правде говоря, эти слова успокоили Хмельницкого, порадовали весьма. А еще больше был доволен, когда однажды, февральским днем, Лаврин Капуста угостил его шифрованным письмом из самого Стокгольма, от Малюги. Это выслушал уже без улыбки, сурово нахмурив брови, уставя взгляд на степы покоя, увешанные саблями и мушкетами.
Малюга сообщал, что литовский гетман Радзивилл передался под власть короля Карла X и король принял его под свою руку. В том же письме Малюга извещал, что на Украину выезжает грек с Оливковой горы Даниил, который не грек, а самый настоящий иезуит, и будет он говорить с гетманом от имени короля Карлуса, а затем поедет он к султану в Царьград.
Хмельницкий подошел к широкому окну, за которым кружилась метелица, и долго всматривался в нее, словно за ее мерцающею белого пеленой прозревал то, что должен непременно увидеть. Сам того не замечая, тихо проговорил вслух:
— Лишь бы нам Варшава в Москве не нашкодила! Лишь бы ее наветов не послушали думные бояре! А свейский Карлус еще будет свои собственные кулаки кусать. Погоди, Александр Македонский!
Лаврин Капуста ласково и весело улыбнулся. Вот теперь придется потрудиться!
15
Пошел второй год, как Степан Чуйков очутился на рудне Веприк. Не ожидал он, что встретит Демида Пивторакожуха. А все дело случая. Приехав с Подопригорой в Остер, едва не остался там, но знакомый Подопригоре казак, узнав, кто такой Чуйков и от кого скрывается, посоветовал устроиться подальше от Остра; здесь гетманские державцы, а еще хуже — холуи генерального писаря рыщут, как псы, все вынюхивают, ко всему придираются. Он-то и уговорил ехать в Веприк, тем более что и путь Подопригоры лежал в Веприк, где должен был взять несколько возов ядер для войска.
В Веприке Степан Чуйков в первый же день, как приехал, встретился с Пивторакожухом. Поэтому с управителем Медведем долго разговаривать не пришлось. Замолвил за него словечко Демид: мол, родич женин из Тулы, рудник и оружейник знатный, надо на работу взять.
Медведю что? Да будь он из самого пекла, лишь бы в рудницком деле понимал… А тут еще работа нашлась с водяными мельницами, на которых предстояло новым способом сверлить пушечные стволы.
Захотелось Степану Гармашу не только ядра лить, но и пушки работать. Сказывал Медведь — сам гетман за такой замысел Гармаша весьма хвалил и даже из генеральской казны ради такого дела выдали Гармашу изрядное пособие…
Для Гармаша выгода и прибыток, а для Медведя липшие хлопоты. Но не было еще такого случая, чтобы не повезло управителю.
Только утром жаловался своей Гафийке:
— Выдумал на мою голову проклятый Гармаш эти пушки…
А вечером, глотая пампушки и подливая в чарку медок из куманца, шлепал жирными губами:
— Доброе дело задумал пан Гармаш… Будут у нас пушки, будут! А злотых сколько заработаем!..
Гафийка только плечами пожала:
— Чему радуешься? Не в твой карман попадут эти злотые.
— Как знать, как знать… — загадочно приговаривал Медведь, старательно окуная пампушку в жирную подливу.
«Не Гафийкина ума это дело, — думал оп. — Выгоду получит не только Гармаш… Вон и с тем железом… Обозной канцелярии продали самую малость, а то, что припрятали под Остром, как велено было прежде Гармашом, еще когда тот свейский негоциант приезжал, уже сбыли с рук. Пан Гармаш изрядно заработал, а разве и мне, Медведю, не перепало?»
В надежном месте лежат злотые, у добродетельного монаха печерского Варфоломея. Святой человек! Келья у него как гроб. В стене святой мученик Николай лежит, а под тем мучеником окованная железом скрыня, в той скрыне и злотых, и талеров, и каменьев драгоценных… Гафийке о том знать не полагается, не женского ума дело. Однако Медведь должен признаться — кабы не Гафийка, не бывать бы ему управителем в Веприке. Это из-за нее Гармаш к нему милостив… Ну что ж, не дорого стоит ему эта милость! Пускай! Не пропадет!
…Выходило — само небо послало этого Чуйкова, родича Пивторакожуха, в Веприк. И года не прошло, а он, этот Чуйков, наладил сверловку водяным способом пушечных стволов. С других руден приезжали мастера глядеть, как это делается. Медведь спесиво поглядывал на них, с гордостью говорил:
— Я в этом деле голова. Научил своих грязных чертей… — и смеялся мелким смехом, точно в горле у него булькало…
Когда отлили вторую пушку, прискакал от Гармаша в Веприк гонец с грамоткой. Медведь прочитал, побледнел, засуетился. Гафийка язвительно сказала:
— Что? Может, пан Гармаш прогнать тебя решил?
Медведь накинулся на Гафийку с кулаками:
— Ведьма хвостатая! Сам гетман тут на той неделе будет! Пишет Гармаш, чтобы все подготовили как следует… Вот, прочитай!
Гафийка поглядела небрежно на листок, исписанный мелкими строками, и читать но стала хотя бы потому уже, что не умела, — Медведь даже забыл об этом в такую важную минуту. Хлопнул дверью, побежал как сумасшедший на рудню.
На следующий день прибыло в Веприк несколько телег с припасами и напитками. Высоких гостей надлежало встретить как полагается.
Рудный двор подмели, доменщикам, рудникам, лесорубам и угольщикам, как писал Гармаш, выдал Медведь новые плисовые штаны, чистые рубахи и даже сапоги. Работные люди дивились:
— По какой бы это причине?
Но причину вскоре узнали. Хотя решил Медведь приказ Гармаша соблюсти и никому ни слова не говорить, но Пивторакожуху сказал. Сам дьявол попутал. Во-первых, известно было, что рудознатец знаком гетману и даже по его универсалу в Чигирин прибыл, а во-вторых, надобно было предупредить, чтобы все было как нужно, если придется при гетмане сверлить пушки. К Степке-оружейнику не подступись без Демида… А сверх всего — хотелось и похвалиться. А еще в глубине сердца была надежда: может, ясновельможный гетман пожалует его своего милостью. Ведь своими глазами увидит, кто тут хозяин, — не Гармаш, конечно, а он, Медведь. Нужно будет в подходящую минутку намекнуть его ясновельможности, что сверловку пушек он сам, Медведь, придумал…
Не стало покоя для Медведя. То, бывало, из рудни домой придет и сидит сиднем в углу за столом, медок попивает, пересчитывает в тысячный раз свои злотые и талеры, прикидывает, когда уж посчастливится ему своим хозяйством обзавестись: прощай, мол, тогда, пан Гармаш, выкуси кукиш, который под самый нос тебе ткну… А теперь где там! Придрался даже к Гафийке:
— Ты не смотри, ведьма! Чтобы все было как у людей!
— Да разве ты человек?
Кинулся на нее с кулаками. А она только плечом повела, засмеялась, змея подколодная. Оставалось только для собственного утешения подумать: «Погоди, еще поговорю и с тобой, когда придет время! А придет!»
Демид Пивторакожуха сказал Степану Чуйкову:
— Вот и гетмана нашего увидишь.
— В гости к тебе, пожалуй, напросится, — пошутил Степан.
Демид промолчал. Сказать по правде, сам чувствовал какое-то беспокойство, не понимая: отчего оно?
