Маргарита Разенкова - Девочка по имени Зверёк
– Он умер?
– Он умер, как и было предначертано свыше, за грехи всего мира ради спасения людей. Но на третий день, как и обещал, воскрес!
– Но все-таки сначала умер? – уточнил Тэдзуми.
– Да. Это было необходимой жертвой для искупления грехов людей.
– Умер. Так значит, он – человек.
– Человек?! – Францисканец возбужденно замахал руками перед носом Тэдзуми. – А как в таком случае, если б распяли человека, а их немало распинали в те времена, как, я спрашиваю, был бы искуплен весь – весь! – грех мира?!
Тэдзуми, отмахиваясь, тоже повысил голос:
– Я не могу каждый раз лязгать мечом вхолостую, как подросток, только чтобы успокоить тебя! Или ты возьмешь себя в руки, или мой меч когда-нибудь снесет тебе голову!
Падре Луис так смутился, что Тэдзуми примирительно проговорил:
– Мне было интересно тебя послушать. Но для начала довольно. Теперь я в общих чертах представляю, во что верят христиане. Не понимаю, правда, почему бакуфу издает против вас приказ за приказом? На мой взгляд, ничего особенного в вашем веровании нет. И много похожего на наше: Христос напоминает бога Амиду, Богородица – богиню Каннон.
– Я проповедовал много, но мне не единожды доводилось слышать это сравнение, – расстроился францисканец. – Грош цена мне как проповеднику, если я не смог объяснить главного: искупительной жертвы Сына Божьего и тайну Его Воскресения! Да к тому же, вы, японцы, кажется, более интересуетесь торговлей с Европой и новыми науками, чем Истиной.
– Что плохого в науках?
– Плохого нет. Но я-то не ученый, моя задача – донести до сердец истинную веру.
– Если Небу будет угодно, мы опять встретимся. – Тэдзуми встал, всем своим видом показывая, что прощается.
– Пути Божьи неисповедимы. Лишь Отцу Небесному ведом наш путь.
– Небесному… – рассеянно повторил Тэдзуми и, не задумываясь, пошутил: – Расскажешь мне об этом в следующий раз.
* * *Они опять разошлись, каждый своей дорогой. Вернее, вперед и не оглядываясь зашагал один Тэдзуми, а францисканец остался стоять на месте. По крайней мере, Тэдзуми, хоть и вслушивался, не услышал звука его шагов, но, напротив, долго чувствовал на себе его пристальный взгляд, будто упиравшийся ему в спину.
* * *Зимние вечера в обществе отца – они оставались, как в детстве, одним из самых больших удовольствий! Тэдзуми бродил по саду, беспроглядный сумрак которого пару дней назад рассеял первый снег, тонко и свеже хрустящий теперь под сапогами, и посматривал в сторону освещенных окон дома. Там, за плотно сдвинутыми дверями и закрытыми створками окон, у жаровни, полной раскаленных малиновых углей, он знал, сидит отец и чутко вслушивается в темноту за стенами дома, терпеливо поджидая сына.
Тэдзуми любил постоять в саду, искрившемся первым, самым свежим снегом, в молчании и тишине полюбоваться на колючее сияние зимних звезд, медленными шагами (чтобы снег хрустел тонко и певуче) подойти к родным окнам и, выждав пару мгновений, стукнуть в ставни. Отец не открывал окна, а тут же проходил к дверям и впускал его внутрь.
Свежий морозец сменялся на уют и тепло. Темно-синий сад с холодным, непорочно белым ковром снега – на малиново-желтый свет очага и упругость разогретых циновок. А пронзительная зимняя тишина рассыпалась веером приятнейших в мире звуков: шагов и покашливания отца, пения сверчка где-то в углу, потрескивания углей…
Вечерами Тэдзуми пересказывал отцу событие за событием, что произошли с ним за последние несколько месяцев. Он старался не приукрашивать своих историй, но все же сбивался порой на слишком эмоциональный лад. Так ведь было отчего! Столько всего произошло! Обычно отец слушал, молчаливо взирая на угли жаровни, и лишь по временам бросал внимательный взгляд на сына. В такие моменты он ловил в глазах отца искру неподдельного живого интереса, отчего нестерпимо хотелось присочинить хоть самую малость, лишь бы отец вот так смотрел на него, но Тэдзуми сдерживал себя.
Рассказ о спасении из реки незадачливой утопленницы и о дальнейших потугах старика отца устроить ее судьбу с молодым самураем рассмешил господина Кицуно. Он хохотал, похлопывая сына по плечу и утирая углы глаз. Скорбная же новость о гибели Юки не вызвала у него особых сокрушений. Господин Кицуно лишь покачал головой да по-особенному, как только он один умел, выразительно хмыкнул. Тэдзуми помолчал, закончив эту печальную часть своего повествования. Помолчал и отец.
С гораздо большим интересом отец слушал о паломничестве в Мампукудзи, роняя: «Ого… Странно, но… звезды что-то говорили мне об этом… Да-да!» – в той части рассказа, где Тэдзуми получил нефритовые четки-благословение. А когда Тэдзуми говорил о монахе, странном монахе… «Отец, он умер, когда меня и на свете-то не было!» Господин Кицуно горячо воскликнул: «Небывало! Удивительно, и это – хороший знак!» Тэдзуми пришел в полный восторг.
Рассказ о южном варваре Тэдзуми оставил напоследок. И вовсе не потому, что отец мог отругать его за помощь христианину, человеку, стоящему вне закона. Отец и сам легко поступился бы законом и указами бакуфу в пользу велений сердца и законам чести. Скорее наоборот – Тэдзуми последним выносил на суд отца то, в чем сам не сомневался: встретил человека в беде и помог ему. Что ж тут необычного? Тэдзуми едва затронул в своем рассказе то, что расспрашивал Руис-сана о его веровании. На этом хотел и закончить.
Но, выслушав сына, господин Кицуно глубоко задумался. Потом поскреб подбородок и спросил, причем в тоне сквозила совершенно непривычная для отца нерешительность:
– Хочешь ли ты знать, что я думаю об этом новом веровании или ты уже все решил для себя?
– Решил для себя? – изумился Тэдзуми. – Да я и не решал ничего, отец. Чужое верование, необычное, непонятное – что тут решать?
– Но оно заинтересовало тебя. Я это вижу ясно. И вижу лучше, чем ты сам. И теперь спрашиваю: нужно ли тебе мое мнение? – Голос отца построжал.
– Ваше мнение, отец, для меня, как всегда, ценно. Я хочу его услышать, – смиренно сложив руки на коленях, кивнул-поклонился Тэдзуми.
* * *Отец удивил его. Так уже бывало, что он рассказывал о себе нечто, что приводило Тэдзуми в замешательство и восторг: какой-нибудь необычный или провидческий сон, какую-нибудь историю молодости, некоторые свои мысли, предназначенные не для всех, но с сыном он ими делился.
Отец сказал: «Думаю, сын, в прошлом воплощении я был христианином. Да. Не удивляйся. Почему я так думаю? Когда я встретился с христианами и услышал впервые об их Боге, о Христе, мне показалось, что они говорят о вещах, давно мне известных и близких. Я взял в руки их Священную книгу, Библию, открыл ее – и увидел текст, читанный мною, я твердо уверен, множество раз. Притом что ныне я не способен прочесть ни строчки. Вот что я могу рассказать о себе. Что-то говорит мне, что и тебе христианство не чуждо. Если сможешь, узнай о нем больше, присмотрись, подумай. Эта религия стоит внимания. Большего пока не скажу».
Тэдзуми достал из укромного отделения своей походной сумки уже изрядно помятый маленький бумажный сверток, отогнул уголки – в самом центре на грубом листе лежал последний лепесток прошлогодней вишни. Он совсем не пожелтел и лишь подсох, сохранив белизну и упругость. Лепесток стал похож на жемчужинку или, если перевернуть вогнутой стороной вниз, на маленькую молочно-белую раковинку.
Тэдзуми пристально смотрел на лепесток, а тот, казалось, изучает его. «Что ж, – Тэдзуми прикусил изнутри губу, – подожду. Ты ведь не торопишь меня?»
Лепесток не торопил.
* * *Когда, влекомые весенним шалым ветром, опять закружились над садом вишневые лепестки, притворяясь прощальной снежной метелью, Тэдзуми стал собираться в Эдо. Зимой он жил в поместье почти совсем один, если не считать старой служанки и человека, занимавшегося кое-какими хозяйственными нуждами. Отец провел в столице остаток осени и почти всю зиму. На обратном пути из столицы в поместье господин Кицуно сильно простудился и так занемог, что к весне едва-едва стал приходить в себя. Тэдзуми жаль было покидать отца в столь неудачное время. Но остаться не приходилось и мечтать: ослушаться сёгуна было невозможно. И Тэдзуми собрался в путь сразу после праздника любования цветущей вишней…
На расстоянии дневного перехода, незадолго до того, как ему следовало устроиться на ночлег, Тэдзуми обнаружил, что оказался ровно на том месте, где год назад гнался по лесу за девушкой-крестьянкой. «Что с ней теперь? – с любопытством подумал Тэдзуми. – Судя по всем срокам, она уже давно родила своего младенца. Надеюсь, он жив и здоров. А вон тот самый речной косогор, вот тропинка, по которой я тащил ее, и поворот к деревне». Саму деревню не было видно за лесом, но если пройти немного вперед, буквально с полмили, то… Тэдзуми вдруг взбрело в голову что-нибудь узнать о несчастном семействе. Как-никак он вмешался в их судьбу. «Кстати, не подалась ли девчонка к христианам?»
