Андрей Сахаров - Полководцы Древней Руси
А дальше руссы уже добивали сломленного врага, рубили половцев и брали их в полон. В сече было убито двадцать половецких ханов и среди них Уруссоба, Кчия, Арсланопа, Китанопа, Куман, Асупа, Куртх, Ченегрепа, Сурьбан и прочие, а хана Белдюзя дружинники Святополка взяли в плен.
Они привели его к киевскому князю и поставили перед ним. Белдюзь, хотя и был изранен и грязен, без коня и оружия, держался, как и подобает хану, гордо. Глаза его сверкали на смуглом лице, он не боялся за свою участь, так как мог предложить русскому князю много золота, серебра, коней и скота. Откупали ханы и прежде свою жизнь, откупит он ее и сейчас, а там, если будет угодно богам, вернет с помощью сабли, лука и аркана все потерянное. Он так и сказал Святополку через толмача: "Скажи, князь, сколько тебе надобно за меня имения, — все тебе будет дано». Однако Святополк покачал головой: не тот это был поход, чтобы покупать золотом головы врагов. Он только сказал «Отправьте хана к брату Владимиру, пусть он решит его участь», потому что Мономах был во главе руссов в этом походе и руководил в этой битве всем русским войском. При имени Мономаха Белдюзь опустил голову. То было страшное имя для половцев, и он понимал — в сече, где сложили головы многие ханы и многие русские воеводы и дружинники, трудно ждать от противника пощады. И все-таки, когда люди Святополка привели его к Мономаху, Белдюзь повторил свои слова, предложил переяславскому князю много имения. И Мономах, как пишется в летописи, ответил ему: «Это ведь не мы одолели вас, это клятва одолела вас. Ибо сколько раз, дав клятву, вы все-таки воевали Русскую землю? Почему ты не наставлял сыновей своих и род свой не нарушать клятвы, но проливали вы кровь христианскую? Да будет теперь кровь твоя на голове твоей!»
Мономах дал знак своим дружинникам, и те с обнаженными саблями бросились к половецкому хану и изрубили его. И слышали это и видели все русское войско и согнанные к холму, на котором стоял князь, плененные половцы. И ни один мускул при этом не дрогнул на лице Владимира. Он строго, прищурившись смотрел как бы вдаль, голова его была поднята, и апрельский ветер шевелил поредевшие рыжеватые волосы на голове, свободной от боевого шлема. Потом он сказал войску о том, что нынешний день — это великий день и потому надо возрадоваться, потому что избавилась Русь от многих своих врагов и сокрушила их змеиные головы и захватила все их достояние.
Дав воинам немного отдохнуть, Мономах повел войско дальше в степь, туда, где стояли половецкие вежи, где хранилось имение ханов и были их стада и кони. Он с самого начала решил: если победа в битве будет на стороне Руси — идти дальше в самую глубь степи: ведь не ради одного сражения два года он собирал князей, готовил дружины и пешцев, снарядил для них многие ладьи и выбрал для русского войска ради этого новый путь — не через раскисшие после снегов весенние степи, а по днепровской воде до порогов, до переправы на левый берег Днепра у Хортицы. Теперь все, что он задумал, сбывалось, надо было немедля двигаться дальше.
Через один дневной переход, разметая по пути небольшие половецкие сторожи, стоявшие на охране вежей, русское войско пошло по станам, забирая все, что там имелось ценного: брали и шатры с добытком, и челядь; сгоняли в огромные стада овец, верблюдов, скот, коней. Здесь же походя захватили и дружественных половцам печенегов и торков со всем их имением.
И здесь, как и несколько лет назад, руссы освободили от плена своих соплеменников — мужчин, женщин и детей, побранных в разные годы, но особенно после последних выходов половцев в Русь. Их уже приготовили для перегона на юг, на невольничьи рынки Судака и Херсонеса, и теперь воины помогали им сбивать колодки, разрубали арканы, которыми их вязали в длинные цени, и они плакали от счастья, вздымая вверх руки и благословляя судьбу.
С огромным полоном, со многими возами всякого рухла, ковров, золотых и серебряных сосудов, шли руссы назад к Днепру. Следом за войском радостной толпой поспешали освобожденные русские пленники, а следом за ними тянулись захваченные половцы.
Потом был обратный путь по Днепру и вдоль его берега, и вскоре русские города встречали победителей.
Около Переяславля Владимир Мономах попрощался со Святополком, с Давыдом черниговским, с другими князьями. Перед тем как отъехать от них, он сказал немного — о том, что это лишь начало. Свои силы сохранили Шарукан и Боняк, но где они — никто не знает. И потребуется, возможно, не один такой поход, а несколько, чтобы окончательно обезопасить русские земли от набегов степняков. Князья соглашались на все. Успех похода был полный, и молва о славной победе на Сутене шла впереди русского войска. Особое место в этой победе та же молва отводила Мономаху.
А потом был в Переяславле пир на сенях. Разодетые и изукрашенные, собрались в княжеском дворце за большим столом воеводы, бояре, старшие дружинники, во дворе, ближе к княжескому крыльцу были поставлены столы для младшей дружины, а дальше толклись простые вой и весь народ, кто пожелал вместе с Владимиром Мономахом и его сыном Ярополком отпраздновать великую победу. Десятки провар меду, домашняя и дикая птица, всякие овощи, хлебы, сыры, цежи[58] сыто волоклись челядью на столы в корчагах, ведрах, котлах, на сковородах.
На сенях князь угощал приспешников заморскими винами. Сначала слово ко всему народу сказал сам Мономах. Он говорил так, чтобы все люди — и бояре, и дружина, и простые ремесленники, и смерды — понимали, что это их общая победа, что все они отстаивали дело всей Русской земли. Сегодня общей победой, будущей общей борьбой князь старался объединить всех. Потому и шел пир из сеней на княжеский двор, а оттуда на прилегающие улицы.
Время от времени вдоль столов шли княжеские отроки, оделяли простой люд мелкой серебряной монетой, разными княжескими дарами. И много в тот день было роздано добра переяславцам. Пусть помнят великий день, думал Мономах, пусть для каждого из людей его княжества поход в степь будет их собственным кровным делом.
На следующий день праздник продолжался. Мономах затеял большую соколиную охоту и тоже с большим числом людей, с ествой и питьем. А молва уже шла по Руси, как переяславский князь одаривал и благодарил свое войско, весь честной христианский люд за победу над степняками, и слепцы-гусляры уже слагали во славу Мономаха свои песни.
* * *И наступили мирные дни. Донские половцы затихли на долгие годы, и пе было с той стороны выходов ни в 1103-м, ни в 1104-м, ни в 1105 году. За это время отстроились разрушенные и сожженные половцами города и села; теперь смерды выходили в поле уже без оружия и не опасались нежданного появления половчина. Но и в эти мирные годы Мономах не забывал, что живы еще и имеют немало войска ханы Шарукан, Боняк, Старый Аепа и другие, что можно ждать новых выходов на Русь и от донских, и от заднепровских половцев. В своих ссылках гонцами, речами и письмами с братьями Святополком, Давыдом и Олегом Святославичами, со своими сыновьями и сыновцами он постоянно напоминал о том, что настоящая борьба со степью лишь началась, что русская рать лишь прощупала к половецким станам свой первый путь и в будущем необходимо этот путь утверждать и осваивать, и он звал князей готовить дружины, вооружать пешцев, строить ладьи для предстоящих походов и не жалеть на это ни сил, ни денег.
В эти мирные годы старшие князья, будто соперничая друг перед другом, крепили свои кровные узы с западными владыками. В прошлом овдовевший Святополк, сразу же вернувшись из похода в степь, женился на сестре византийского императора Варваре Комниной и тем самым нанес удар Мономаху, издавна гордившемуся родственными узами с константинопольским двором. Закрепил свою дружбу киевский князь и с Венгрией, отправив замуж в угры за королевского сына свою дочь Предславу.
В это же время Мономах сосватал дочь Марию за Льва Диогена, сына бывшего византийского императора Романа Диогена, которого отстранил от власти новый император Алексей Комнин. И теперь снова двоюродные братья находились в портивоборствующих станах. Святополк вынужден был поддерживать Комнинов, а Мономах, помогая своему зятю взойти на императорский престол, должен был содействовать молодому Диогену, который уже начинал объединять вокруг себя всех недовольных Комнинами. Подрос уже Юрий Владимирович, и нужно было думать о жене для него; скоро станут невестами и внучки, дочери Мстислава — Малфрида и Ингеборг, для которых тоже надобно уже сейчас искать мужей среди сыновей западных владык, укрепляя родственные связи Всеволодова дома, готовя будущих союзников для еще неизвестно каких войн.
Настойчиво стремился в эти годы Мономах укрепить ставшие прохладными отношения с Киево-Печерским монастырем. Он хорошо понимал, что любой князь, который не получит поддержку обители, не имеет прочной надежды на всерусское почитание и — кто его знает, как сложится жизнь, — на титул великого князя киевского. А Киев по-прежнему манил Мономаха. Теперь, когда он взял в свои руки борьбу с половцами, повел за собой всех князей, добился впечатляющей победы, которую доброхоты уже связывают с его именем, когда в его твердости и силе убедились люди всех русских городов, в том числе, конечно, и киевляне, ему легче стало теснить Святополка, набирать себе все больше и больше сторонников в Киеве среди и бояр, и дружинников, и клира, и простого люда, для которого он являлся спасителем Русской земли от половцев, хранителем ее единства. И поддержка киево-печерской братии в это время была ох как нужна.
