Валентин Пикуль - Фаворит. Том 2. Его Таврида
– Верно! – поддержал его Павел. – Запрут нас в Херсон или на Камчатку – локти себе изгрызем, что не поели «гитар» из безе, конфет с духами парижскими или купидонов шоколадных…
Навестив «Вольфа и Беранже», мальчишки отстегнули от поясов шпаги, поправили на висках парики. Присели подле окна на Невский – мимо неслись рысаки и катились кареты.
А вот различные газеты и журналы,
Сии ума и чувств широкие каналы,
На расписных столах разложены лежат
И любопытством всех читателей манят.
Чего угодно вам? Газет каких? Французских?
Немецких, аглицких, отечественных – русских?
Для возбуждения душевного в вас жару —
Хотите ль раскурить гаванскую сигару?
К услугам гостей Вольф и Беранже все важные события в мире представляли в виде кондитерских изделий. По взятии Бастилии ими был изобретен торт, точно воспроизводивший сию мрачную обитель, а штурм Очакова был ознаменован пасхальными яйцами с изображением павшей цитадели султана…
– С чего начнем шиковать? – спросил братец братца.
Выбор был богатый. После «Фокшан» и «Рымника» пришла очередь брать «Килию» и «Бендеры», но более всего впечатлял гигантский торт из шоколада, изображавший неприступный Измаил, украшенный башнями из марципанов, вокруг него торчали пушки из леденцов, фасы были обложены мармеладом.
– Возьмем «Измаил»? – робко спросил Петр.
– Дорогой. Может, попробуем «Бендеры»?
– Да там же ничего нет, одни цукаты.
– Боюсь, «Измаил» нам не по карману, – сказал Петр. – А, ладно! Чего спорим-то? Одна матушка породила нас в одночасье, и деньги у нас общие… Берем!
Заказали они «Измаил», разрезали его на четное число кусков и стали истреблять их. Скоро от шоколадно-кремовой цитадели остался ничтожный фундамент – из вафель.
– Пожалуй, – изрек Петя, – и с подлинным Измаилом станется нечто подобное. Оставит от него Суворов один фундамент! Хорошо, что нам не кровью, а рублями расплачиваться…
Однако расплата за «Измаил» была жестокая: Курносовы покинули кондитерскую, невольно ощутив первые признаки надвигающейся бедности. И не было у них в Петербурге родственников, чтобы подкормиться обедами, и не были ребята испорчены, чтобы посещать дома купеческие, выдавая себя за женихов приглядных. Скоро жить стало невмоготу. Кормились близнецы копеечными сайками с лотков уличных торговцев. Дорого далось им взятие «Измаила»! Выручил их флотский бригадир Слизов, приехавший на побывку из Фридрихсгама; заметив мичманское убожество, он кормить их не стал, зато пожалел – от чистого сердца:
– Эх, беднота наша флотская! Сам бывал в таких случаях, ребятушки… Неужто вы каждый день хотите обедать?
– Хотим, – жалобно отвечали близнецы.
– Тогда научу я вас, как за счет царицы кормиться…
Слизов открыл им секрет. Оказывается, балтийские офицеры давно кормятся с царской кухни, что расположена в подвалах Зимнего дворца. Слуги и повара дворцовые воруют безжалостно, от свиты тоже много чего остается вкусного, потому офицеры флотские там обедают чуть ли не каждый день.
– Только меня не выдавайте! – сказал Слизов. – Берут за обед гривенник, но всего там горой. И вина царские текут по усам, виноград да дыни, иной день и ананасы бывают…
Когда близнецы Курносовы спустились в подвал кухонь дворцовых, там столы были уже накрыты, за ними в ряд сиживали господа офицеры, иные уже в чинах, но бедность флотская всему миру известна… Петр шепнул Павлу:
– Гляди, и вино и фрукты – ого! Теперь заживем…
Но в самый разгар дешевого пиршества, громко шелестя одеждами, в подвал кухонный спустилась императрица. Все едоки мигом вскочили из-за стола, начали кланяться.
– Так вот куда мои денежки вылетают! – сказала Екатерина. – По мундирам вижу, кто вы такие: щит и надежда столицы моей, флот славный Балтийский… Что ж, – усмехнулась императрица, – на флоте всегда было много науки, зато денег мало платят. Я не сержусь. Виноваты не вы, а воры мои дворцовые… Прошу вас всех, господа, продолжать кушать.
Очень плотная, с высоким бюстом, величавая в жестах, она старалась не раскрывать рот широко, чтобы офицеры не заметили отсутствия передних зубов.
– Вы какой фамилии? – спросила она близнецов.
– Курносовы. Дворяне херсонские.
– О! Не ваш ли батюшка флота сюрвайер?
– Так точно, ваше величество. Он и поныне в Николаеве у строительства фрегатов состоит на верфях тамошних.
– А ваша мать из какого роду вышла?
– Из турчанок. Была женой янычарской. Ее наш папенька в Кафе за пять рублей выторговал.
Это заинтересовало императрицу:
– Турецкий говор ведом ли вам?
– Понаслышке. От матушки научились.
– Так вам, молодые люди, прямой резон остаться сейчас на флоте Балтийском – на галерах послужите мне…
Курносовы получили назначение: провести до Выборга колонну пленных турок, взятых еще при Очакове, для служения их на гребной флотилии принца Нассау-Зигена. Турки были удивлены, когда мичманы сказали им, что у них маменька из турчанок. Хотя конвоя и не было, до самого Выборга ни один турок не убежал.
Они вышли из столицы пешком как раз в день коронации императрицы – 22 сентября, когда Екатерина объявила при дворе – в присутствии всего дипломатического корпуса:
– Шестьдесят лет мною прожито, но у меня наберется сил царствовать еще двадцать лет! Уж я постараюсь, конечно же, чтобы никакая Европа не посмела задеть престиж России, ставший за эти годы моим л и ч н ы м престижем!
Она взяла медный кувшин и показала его послам:
– Маленькая принцесса Фике, еще не Екатерина Великая, я вот с этим кувшином и приехала в Россию, кувшин был моим единственным приданым, я даже ночных сорочек тогда не имела. В гроб за собой ничего не потащу, все оставлю России, а мне есть что оставить – Крым, Белоруссия, Кавказ и Молдавия… Семь миллионов населения только путем завоеваний, не говоря уже об естественном приросте народа внутри государства. А теперь я прошу музыкантов играть… Музыка!
6. Под музыку
В ставку Потемкина атаман Платов с казачьим конвоем доставил плененный при Рымнике янычарский оркестр – со всеми инструментами, сваленными на телегу. Но даже сейчас, опутанные веревками, янычары еще рыпались, рассыпая плевки в сторону неверных. Молодой Матвей Платов, белозубый ухарь и пьяница, сказал Потемкину, что башибузуков в Россию везти боязно: они же по дороге весь конвой передушат.
Потемкин велел ему пленных развязать:
– И пусть разберут с телеги погремушки свои…
Он взял медные тарелки, сдвинул их, с удовольствием выслушав звон, завершенный таинственным «шипением».
– Ага! – сказал Потемкин. – Не эти ли турецкие тарелки и употребил Глюк в опере своей «Ифигения в Тавриде»?
Янычар развязали. Один из них рассмеялся.
– Ты разве понял меня? – спросил его Потемкин.
– У меня бабушка была… калужская.
– Это твои тарелки?
– Мои. Вот как надо! – И он воспроизвел гром, в конце которого загадочно остывало ядовитое «шипение» меди.
Потемкин пригляделся к лицам янычар. Лица вполне европейские, иные как у русских парней. Янычарский корпус турки формировали из детей христиан. Похитив мальчиков у матерей, турки обращали их в свою веру, а фанатичное воспитание превращало их в озверелых головорезов. Нехотя они разобрали инструменты с телеги. Над головами янычар качался шест с перекладиной, на шесте висели, позванивая, колокольчики.
– Ну, играйте! Хотя бы свой знаменитый «Марш янычар»…
Разом сомкнулись тарелки, заячьи лапы выбили первую тревогу из барабанов. Полуголый старик лупил в литавры с такой яростью, словно убивал кого-то насмерть. Звякали треугольники, подвывали тромбоны, звенели триангели и колокольчики. В это варварское созвучие деликатно (почти нежно) вплетались голоса гобоев, торжественно мычали рога, а возгласы труб-нефиров рассекали музыку, как мечи. Янычары увлеклись сами, играя самозабвенно, словно за их оркестром опять двигались в атаку боевые байраки…
«Марш янычар»[13] закончился. Платов спросил:
– Ну, дык што? Опять мне вязать эту сволочь?
Потемкин взял «нефир» и выдул из него хриплое звучание.
– Не надо. Лучше мы их покормим, дадим выспаться. А утречком вместе с инструментами поедут они в Петербург, и пусть наши гудошники еще поучатся, как надо играть, чтобы кровь стыла в жилах от ужаса, чтобы от музыки шалел человек, не страшась ни смерти, ни черта лысого, ни ведьмы стриженой…
* * *Столичные аристократки, падкие до низменных удовольствий, слетались в ставку Потемкина, как мухи на патоку. Образовался гарем из женщин, мужья которых, будучи в чинах генеральских, состояли в подчинении светлейшего. Среди рогоносцев один только князь Василий Голицын посмел вступиться за свою жену. Это дорого ему обошлось: Потемкин запустил в князя шахматной доской:
