Страна Печалия - Софронов Вячеслав

Прошел день, другой, но владыка не приглашал дьяка к себе на личную беседу, что приводило Струну в неистовство, и он мерил свою небольшую комнатку мелкими шажками из угла в угол, гадая, почему так происходит. Наконец, на третий день новый келейник Антон степенно зашел к нему, огляделся и, как бы нехотя, спросил:

— Не изволите ли к его высокопреосвященству пожаловать?

—

То он тебя отправил, или сам додумался зайти? — с ехидством поинтересовался Струна.

—

А вам-то, не все равно? — все так же нехотя, растягивая слова, отвечал тот.

—

Ну, ты, паря, далече пойдешь, как я погляжу, — только и нашелся, что ответить Струна, доставая на ходу гребень и привычно расчесывая свой пышный чуб, направляясь вслед за келейником в покои владыки Симеона.

Сколько времени оставались наедине владыка Симеон и его дьяк, и о чем они вели беседу, никто того не знал. Но поздно вечером пронеслась весть среди кухонного народа, узнававшего все первым, что разговор у них был серьезный, поскольку после того Иван Васильевич Струна закрылся в своем кабинетике, чего за ним раньше никогда не водилось, и допоздна оттуда не выходил.

Затем настал черед получить свою порцию нареканий Григорию Черткову. Но его владыка на удивление долго не задержал и тот в скорости выскочил от него весь краснехонек с всклокоченными волосами и широко разинутым ртом. Отведя, таким образом, душу на своих ближайших подручных, архиепископ слегка успокоился и потребовал к себе бывшего келейника Спиридона, который за время его отсутствия занимался всем, что ему поручалось местным начальством.

Когда Спиридон вошел в кабинет архиепископа и склонился в поклоне, ожидая благословения, тот, не вставая из-за стола, неожиданно заявил:

—

Не получишь ты от меня благословения на сей раз. Даже добрым словом, и то не одарю. И сам ты знаешь, почему. А о своеволиях твоих мне стало известно, еще когда я в Москве, в Чудовом монастыре, пребывал…

—

Простите великодушно, ваше высокопреосвященство… Виноват, но иначе никак нельзя поступить было…

—

Как грешить, так оно, значит, можно, а благословение испросить у отца своего духовного, на то умишка твоего не хватило. Ты, дурья башка, хоть понимаешь, что я венец ваш могу не признать и батюшку, что без разрешения моего втихомолку вас обвенчал, сана лишить? И все из-за твоей жеребячьей прыти! На кой девку соблазнил, если знал, чем дело кончится? Или не ведал, от чего на свет дети появляются? — Владыка ненадолго замолчал и хитро прищурился, вглядываясь в стоящего перед ним Спиридона, не знавшего, куда деть свои руки, а потому спрятавшего их за спину. Чуть помолчав, владыка спросил:

—

И как оно с молодой женой живется? Говорят, уже и дите у вас на свет явилось. Какое имя дали?

—

Андреем нарекли, — широко улыбнулся бывший келейник.

—

Имя хорошее, чего тут скажешь… А живете на что, коль ты у меня больше на службе не состоишь? Дитятку, поди, кормить надо, да и самому питаться…

Спиридон не знал, как отвечать на прямые вопросы владыки, и лишь громко засопел, не поднимая глаз. Да и что он мог ответить? Добрые люди помогали, кто чем мог. Летом по ночам разгружал торговые суда, да и здесь, на архиерейском дворе, работа разная для него находилась. Опять же Дарья потихоньку подкармливала его с Лукерьей. Одним словом, жили тем, что Бог пошлет. Нельзя сказать, чтоб сытно, но и от голода не пухли. Понимал это и владыка, и ему стало жаль парня, да и его непутевую жену, давшую соблазнить себя, не подумав о том, что их ждет впереди. Но взять обратно к себе женатого человека келейником владыка при всем своем желании не мог, а потому спросил с жалостью в голосе:

—

Ну, в кого ты такой уродился? Неужто худо тебе было при моей персоне состоять? Если когда и задавал тебе встрепку, то по делу, чтоб на пользу шло. Зато катался как сыр в масле. Вспомни, каким заморышем подобрал тебя, а ты вон, гляди-кася, вымахал, мужиком стал и забыл о моих заботах, своим скудным умишком жить решил… И как теперь поступить с тобой прикажешь?

—

Простите, владыка, не хотел…

—

Хотел — не хотел, а обратно жизнь не повернешь. Могу тебя конюхом определить или еще кем на черную работу. Так ведь не пойдешь?

Спиридон покачал головой, давая понять, что не согласен.

—

Тогда тебе мой добрый совет — иди-ка ты лучше послушником в Знаменский монастырь. И кайся там, сколь сил хватит. Ты и так-то, как я замечал, в вере православной не шибко устойчив был, а теперь и вовсе не вижу раскаянья никакого. Так что иди в монастырь и замаливай там свои грехи, пока Господь тебя не простит…

Грех, он в человеке долго держится, сразу его вон не выгонишь, не замолишь…

—

Как же я о том знать буду? — с удивлением спросил Спиридон.

—

О чем знать? — удивился архиепископ.

—

Так о том, что безгрешен стал? — чистосердечно пояснил свой вопрос бывший келейник.

От такого вопроса владыка громко рассмеялся. А поскольку смеялся он редко, считая, что человеку его сана делать это не положено, потому как грешно, то смех его больше походил на гусиное гоготание, словно он собирается сказать чего, но слова не находит, а лишь одно гыканье несется.

—

Значит, желаешь знать, когда совсем безгрешным станешь? — спросил он. — Будто ангел небесный. Да? — добавил он с улыбочкой.

—

Не знаю, — ответил вконец растерявшийся Спиридон, — ангелом стать у меня, верно, не выйдет…

И тут же добавил, поняв, что ляпнул несуразицу:

—

Вы же сами говорили, мол, замаливать все грехи в монастыре следует…

—

Говорил, — охотно согласился владыка, — без этого никак нельзя, для того и в монастырь идут, чтоб грехи людские замаливать.

—

Это еще и за другого кого, что ли, молиться заставят? — вновь не понял слов своего наставника тот.

—

Ну и темен ты, братец! Ой, темен! Откуда такие только берутся. А ты думал, в монастыре иноки только тем и заняты, что едят да спят? В молитве всё время свое проводят. И не только за себя, грешных, молитву Господу возносят, но и за весь мир людской. Так-то вон…

—

Выходит, там жить постоянно следует? И за порог ни ногой?

—

Само собой, ежели только игумен не благословит и не направит куда по делу важному. А потом мигом обратно. И сызнова на молитву.

—

И так каждый божий день, что ли? А в воскресные дни как? К семье отпускают?

—

В праздничные и воскресные дни самая долгая молитва бывает. Забудь о семье, коль в Божьей обители оказался.

От таких слов Спиридон и вовсе растерялся. Он ожидал чего угодно, но только не отправки в монастырь, а потому с удивлением посмотрел на владыку и как-то по-детски спросил:

—

А Лукерью с дитем мне куда девать? Бабу без мужика как можно оставлять? Да и мне без нее непривычно будет… Муж теперь, как-никак…

Владыка не выдержал и вновь расхохотался:

—

Гы-гы, я как погляжу, умишка у тебя совсем не прибавилось, последний, что имел, и того скоро лишишься. Проживет твоя баба как-нибудь и без тебя. И ты без нее не помрешь. А через годик-другой игумен Павлиний тебя вразумит по-отечески, научит кое-чему, в вере укрепит, а там, глядишь, в дьяконы поставит, ежели грамоту осилишь…

Видать, Спиридон не сразу сообразил, что ему предлагает владыка, потому как широко открыл глаза и переспросил:

—

Это кого же в дьяконы? Меня, что ли?!

—

А ты хотел сразу в архиереи, или как? Еще выше? В митрополиты? — еще громче загоготал владыка. — Да, как погляжу у тебя губа не дура. Я тебе дело говорю, а ты упираешься, как бычок, которого от мамки тянут. Рано тебе жениться было. Рано! Пора еще не пришла. Вот ежели бы ты с самого начала подошел ко мне да и рассказал все, как на духу, я бы тебе добрый совет дал, как тебя быть дальше. Нечужой, чай, вон, сколько вместе прожили, всякое видел, пообтесался чуть, глядишь, дальше бы пошел служить по церковному делу. А ты что? Ребеночка родил и успокоился?! Вот те как… Тут особого ума не надо, чтоб ребеночка зачать. А потом что? Как растить его станешь? На какие шиши-коврижки? Поди, и сам не ведаешь?