Лев Вирин - Солдат удачи. Исторические повести
— Как мне получить свиданье с мамой? — спросила она, — К кому пойти?
—То треба к начальнику. Михал Терентьич не злыдень, небось, дозволит. Тильки ты писулю заготовь, заявление.
Утром пошли к лагерю. Высокий забор из колючей проволоки, серые вышки с часовыми — невесело. Возле штаба лагеря дождались майора Юзиленко. Тот бегло оглядел пришедших.
—Ко мне? Заходите.
Невысокий, пузатый Михаил Терентьевич напоминал постаревшего плюшевого мишку, зачем-то нацепившего пенсне. Важно усевшись за большой стол, начальник неспеша читал Танино заявление.
«Он совсем не страшный!» — подумала Таня.
Однако майор медлил с ответом.
— Из Москвы? Неблизкий путь. Надо бы разрешить. Да вот беда, Коровина сейчас в БУРе9. Свидание не положено, — сказал Михаил Терентьевич. Он ещё раз глянул на несчастное лицо молодой женщины, вздохнул. — Ладно! Так и быть. На три часа разрешаю! Но не больше.
Таня и Яша долго ждали в маленькой комнатке для свиданий.
— Как тут грязно! Небось, месяц не подметали.
Таня нетерпеливо шагала из угла в угол, чутко вслушиваясь, не прозвучат ли шаги в коридоре. Последние минуты перед встречей тянулись особенно долго. Яша молча сидел на табуретке у окна.
Наконец, идут! Охранник ногой распахнул дверь:
— Заходь!
«Мама! Отёчное лицо. Чёрные мешки под глазами. Драный ватник.».
Таня, заплакав, бросилась к матери, обняла, прижалась всем телом — столько лет не видела! Нескоро они смогли разомкнуть руки и посмотреть друг на друга.
— Тяжело тебе здесь? — спросила Таня.
— Ну уж нет! — улыбнулась мама. — Сперва ты рассказывай! Твоя очередь.
— Знакомься, мамочка! Это Яша — мой муж.
Лицо Веры Петровны посветлело. На миг она стала похожа на ту весёлую, неистовую маму Веру, которую вспоминала Таня все эти годы.
— Дожила! Моя маленькая девочка замужем! — радостно сказала Вера Петровна. Повернулась к Яше, пристально всмотрелась в его лицо: — Очень рада. Счастья вам, дети! Большого и долгого счастья. Но всё-таки расскажи подробно.
Мама слушала напряжённо, боясь упустить хоть слово. Требовала подробностей: из писем можно узнать так мало.
О лагере Вера Петровна говорила скупо:
—Всё нормально. Работаю на стройке. Люди здесь очень хорошие. Просто удивительно интеллигентная публика. У меня тут замечательные друзья.
Таня не отставала:
— Почему ж тебя перевели на общие? И за что в карцер?
Мама устало пожала плечами:
—Обыкновенное дело. С кумом9 не сговорилась. Лейтенант Ко- белев вздумал завербовать меня в сексоты9. Уж как он жал на меня! Сперва уговаривал: «Вы ж советская женщина», — потом матерился, кулаком стучал. Ну, не могу я на друзей доносить! Он и вызверился. «Сгною!» — кричит. Сначала на общие работы послал, да не на швейную фабрику, а на стройку, потом, вот, в БУР. Ты, дочка, не плачь. В карцере, хоть и на хлебе и воде, а всё полегче, чем носилки с раствором на леса таскать.
Таня жадно целовала жесткие мозоли на маминых руках:
— Кто может помочь тебе? К кому обратиться?
— Вряд ли кто и поможет. Начальник лагеря? Юзиленко — трус. Не станет он с кумом ссориться. Может, спросить у Келадзе? Это наш начальник УРЧ10. Уж он-то все ходы и выходы знает.
Таня раскрыла мешок с тёплыми вещами и продуктами:
— Поешь! Ты ж голодная.
Вера Петровна отмахнулась:
— Успею ещё. Наемся. Наглядеться бы на тебя вдоволь!
Три часа пролетели незаметно. Пришёл хмурый охранник и увёл маму обратно в карцер. А Таня с Яшей отправились искать Келадзе.
Георгий Михайлович, пожилой, сутулый грузин с грустными глазами, слушал Таню сочувственно. Флягу со спиртом отодвинул с возмущением.
— Что вы! Вера Петровна — мой друг. Я для неё и так всё сделаю, — сказал начальник УРЧ. Потом передумал. — За эту фляжку я её сегодня из БУРа вызволю. Вот с общими работами куда сложнее. Кобелев совсем озверел. Разве что через Олимпиаду Степановну?
— А кто это?
— Жена Юзилевича. Наша гранд-дама и редкая стерва. Но взятки берёт. Сумеете её заинтересовать — всё сделает. Сейчас она в парикмахерской, красоту наводит. Массаж, маникюр. Попробуйте.
И вновь Яша и Таня ждали в маленькой парикмахерской, на потёртом диванчике.
Гранд-дама надменно восседала перед склонившейся над её руками маникюршей. Роскошная чернобурка прикрывала уже заметно отяжелевший бюст Олимпиады Степановны.
—Как же я к ней подойду? — шёпотом спросила Таня. — В жизни не давала взяток.
—Не трусь! Я сам. Прорвёмся! — сказал Яков и достал из сумки белый платок со шкурками.
Мастерица закончила. Дама подняла к глазам холёные руки, рассматривая ярко-алый маникюр. Яков решительно шагнул ей навстречу.
—Извините, ради бога, Олимпиада Степановна! Нам просто не к кому обратиться, кроме вас, — сказал он, и развернул платок.
Дама строго оглядела незнакомого лейтенанта. Потом увидела шкурки.
— Настоящий сур! — с восторгом воскликнула женщина, и жадно выхватила платок из рук Яши. Она поворачивала каракуль, разглядывая его с лица и с изнанки, ощупывала и поглаживала золотистые тугие завитки. — В самом деле, сур! И отличной выделки. Откуда у вас такая редкость?
Олимпиаду Степановну с подозрением глянула на Яшу. Но уж больно не походил на жулика этот молодой лейтенант.
— Не тревожьтесь. Шкурки не краденые, — успокоил её Яша.
Начальница решительно уселась на диванчик, не выпуская желанные шкурки из рук.
— Хорошо. Какое у вас дело ко мне?
— Дело в одной заключенной, Вере Петровне Коровиной.
—Аптекарша, что не пошла на сотрудничество с Кобелевым! Помню. Она вам кто?
— Мать моей жены.
Яков кивнул на прячущуюся за его плечами Таню.
— Понятно. Значит, надо снять её с общих и вернуть в аптеку. Сделаю, — заверила Олимпиада Степановна и торопливо засунула каракуль в свой большой ридикюль. — Прелестная шляпка получится.
— Вы в самом деле можете помочь маме? — робко спросила Таня.
Олимпиада Степановна широко улыбнулась:
— Не тревожься, милочка! У меня такие связи в Акмолинске! Ко- белев и пикнуть не посмеет.
К вечеру Веру Петровну выпустили из карцера и вернули в аптеку. Но второе свидание разрешили только на другой день, утром.
— Ты просто волшебница, доченька! — удивлялась Вера Петровна. — Такое трудное дело провернула! Я ведь совершенно не надеялась.
— Да я-то тут причём? Тётя Лида ещё в Москве положила нам эти шкурки, Машин подарок. А Яша сговорился с этой страшной бабой. Честное слово, я бы не решилась. Тебе ведь уже недолго осталось, мамочка! Всего полгода. А потом твой срок кончится.
Мать грустно погладила Танину руку:
— Не надейся, дочка. Не жди. При мне в нашем лагере закончился срок у тридцати двух женщин. А выпустили только пятерых. Остальные сидят, «до конца войны». И совершенно не понятно, почему выпустили именно этих, а не других.
Яша хмыкнул:
— Скорее всего, их выкупили. И не без участия мадам Юзилевич.
Вечером попутный грузовик отвёз Яшу и Таню в Акмолинск к ночному поезду.
Ташкент
Приехали они рано. Из Акмолинска не успели дать телеграмму — никто не встречал. Трамваи ещё не ходили. Пошли пешком через весь город, мёрзлый, полутёмный тыловой Ташкент.
Пусто. Неглубокие арыки между тротуаром и дорогой покрыты тонким ледком. На перекрёстках — мостики. Глухие глинобитные заборы. Стены почти без окон. На воротах надписи: «Во дворе злая собака». Чужой, страшный город.
