Николай Алексеев - Лжедмитрий I
Надсадно ныло сердце у Варлаама. Он знал отчего. Да и у одного ли инока болела душа?
Сегодня пробирался Варлаам по Охотному ряду, услышал крики. Глядь, толстый гетман Дворжицкий с шляхтичами ворвались в толпу, люд конями топчут, плетками хлещут. Избили, смяли и ускакали.
Долго волновался народ на торгу, бранил панов, царю Димитрию досталось. Кричали во всеуслышание, приставов не остерегались:
— Доколь терпеть? Ордынцев прогнали, а этих в Москву сам царь привел!
— Какой он царь! Самозванец и вор, монах-расстрига Гришка Отрепьев!
Подьячий Посольского приказа те речи услышал, за самозванца вступился:
— Но, но, говори, да не завирайся!
Мужики тому подьячему кулаками под бока надавали — знай свое место. Не ты засыпал, не твое и мелется!
Открыл Варлаам дверь, и из мельницы пахнуло теплом. У Троицких ворот стрельцы перекликаются, дорожка лунная по воде стелется. Вдруг над Кремлем огнями засветилось небо, и загудели торжественно трубы, раздались радостные крики.
Заворочался мельник, зевнул шумно. Варлаам воротился, сказал с завистью:
— Без забот ты, Герасим!
— Человек от хлопот старится.
— Ты послушай, что в Кремле творится…
Мельник приподнялся на локте, ухо навострил:
— Ляхи веселятся.
— Сомнения недобрые посеял во мне владыка Филарет, и гложут они меня, аки червь: истинный ли царь Димитрий? — Варлаам мелко перекрестился, забубнил: — Не вводи мя во искушение, избави от лукавого.
— Молись, инок, — мельник засунул пальцы за ворот рубахи, поскреб шею. — И ты грешник, монах. Кто Димитрия за рубеж отвел? Ты! А он шляхту и немцев на Москву напустил.
— Воистину, Герасим, предал Димитрий Русь. Ох Господи, прости мне прегрешения мои. Снимутся ли вины с царя Димитрия, будет ли прощение ему?
— Не будет, — тянет мельник. И снова уверенно подтвердил: — Ни в кои века не простится ему, как Иуде, Христа погубившему. И тебя, Варлаам, недобрым словом поминать будут.
— Отмолюсь я, Герасим, — неуверенно сказал Варлаам.
— Хоть лоб разбей, монах, но по-иному не случится! От рода в род передавать будут, ты с Димитрием в Литву хаживал.
У Варлаама дрогнул голос:
— Злыми словесами изничтожаешь ты меня. Я же в тебе опору искал.
— Не Богу ты служил, дьяволам в образе бояр!
Потупил очи Варлаам:
— Не кори, уйду, Герасим, в ските глухом укроюсь.
— Я ль укоряю тебя? Душа твоя мятущаяся укор тебе вечный. А коли уйти задумал, не держу.
* * *С ближними боярами и вельможными панами государь тешился охотой на лосей. И на той царской охоте гетман Дворжицкий срубил саблей старшего егеря только за то, что тот пропустил через цепь загонщиков тельную лосиху. Отрепьев гетмана не судил, даже слова ему не сказал. Егерей много, а Дворжицкий один, и он с Григорием от самого Сандомира в Москву шел, не покинул даже тогда, когда отъехали от него воевода Мнишек с панами.
* * *Били бубны и играла в Кремле музыка. Чадили в руках шляхтичей смоляные факелы, и от их огней синее звездное небо сделалось далеким и темным.
Из монастыря в царские хоромы везли государеву невесту.
— Виват! — орало шляхетство.
Марина сидела в легком открытом возке, а вокруг горячили коней верные рыцари. Не хуже, чем в Кракове либо в Вильно, чувствовали себя вельможные паны.
* * *Утром в Трапезную немногих позвали. Из панов Адама Вишневецкого с гетманом Дворжицким, а из русских бояр Нагого с Басмановым и Мстиславским, да еще оказали честь Голицыну и Шуйскому.
Они плечом к плечу стояли. Оба с виду рады, а на душе черные кошки скребли, желчью исходили князья.
Царский духовник Михаил в полном облачении приготовился к службе. Явился патриарх Игнатий, подмигнул Шуйскому, пробасил не зло, насмешливо:
— Прыток, князюшко Василий, от плахи не остыл, как в хоромы царские попал!
Шуйский обидеться не успел: вошел Отрепьев. Длиннополый кафтан золотом шит, каменьями дорогими сияет. Поздоровался. Склонили головы бояре и паны.
Тут снова раскрылась дверь, и воевода сандомирский с княгиней Мстиславской ввели государеву невесту. У князя Шуйского даже дух перехватило. До чего красива Марина и разряжена: платье красного бархата, рукава широкие, все в алмазах и жемчуге, на ногах легкие сапоги красного сафьяна, а на пышных волосах венец.
Постарались искусные мастера-ювелиры, переливал бриллиантами венец, сотканный из тонкой золотой паутины.
Царский духовник Михаил прочитал молитву, и Отрепьев повел Марину в Грановитую палату. Следом бояре и паны заспешили.
Едва в палату вступили, как Голицын Шуйского в бок локтем легонько толкнул и глазами указал. Глянул князь Василий Иванович и обомлел: рядом с царским престолом еще один, для царицы.
В Грановитой палате московские бояре, паны вельможные и послы Сигизмундовы. При входе Отрепьева с невестой по палате легкий шум пронесся, будто ветерком повеяло, и стихло.
Сел Отрепьев на престол, замерли все. От злости у Шуйского разум помутился, забыл, как ему и речь говорить. А Отрепьев с него глаз не сводит, хмурится, и бояре на Шуйского очи повытаращили, недоумевают. Голицын шепчет:
— Кажи слово, князь Василий.
Опомнился Шуйский, наперед выступил, глотнул воздуху:
— Великая государыня, свет Мария Юрьевна, Всевышний своей десницей указал государю и великому князю Димитрию Ивановичу на тебя. Взойди на свой престол и царствуй над нами вместе с государем Димитрием Ивановичем…
Гордо подняла голову Марина Мнишек, подошла к престолу, села с улыбкой. Михайло Нагой перед ней шапку Мономаха держит. Марина на Димитрия посмотрела, а он ей по-польски шепнул:
— Целуй.
Наклонилась Марина, губами к золоту приложилась. Холодный металл, шапка, опушенная мехом, пахла тленом… Вздрогнула Марина, отшатнулась, побледнела. От бояр это не укрылось, зашушукались:
— Случилось-то чего?
— Да-а… Не к добру…
Но Отрепьев вида не подал, кашлянул в кулак, поднялся. Сказал духовнику:
— Неси шапку в храм.
И по коврам, по бархату двинулись в Успенский собор венчать Марину на царство.
Народ на Ивановской площади толпится. Ему в храме нет места. Глазел люд и диву давался, меж собой переговаривался громко:
— Господи, такого отродясь на Руси не бывало, чтоб царицу на царство венчали…
— На латинский манер это!
— Воистину погубит самозванец Москву. Не для того ли и крепостицу возвели?
* * *За неделю до свадьбы шляхтичи пировать начали. Их Отрепьев питьем не ограничил. Куражились паны:
— Не московиты на Москве хозяева, а мы!
И буянили, затевали шумные драки.
Велел Отрепьев на царской поварне пироги с вязигой печь и в день свадьбы люд московский кормить. Но чтоб за столами не засиживались, хлебнул пива, на заедку пирога пожевал и в сторону, дай место другому.
Для догляда выставили к столам дюжих стрельцов, кто во второй раз сунется, того по загривку лупили.
Припрятал Варлаам кусок пирога в широкий рукав власяницы, за другим потянулся. Стрелец монаха наотмашь в ухо. Отлетел инок, в голове звон, в очах мельтешит, и из рукава пирог куда выпал, не сыскать.
Сызнова к столу пробираться было боязно, судьбу испытывать. От стрелецкого кулака и смерть принять немудрено. Напялил Варлаам клобук, вздохнул: знатное свадебное угощение у царя Димитрия!
А молодая царица свое веселье замыслила, машкерад с переодеванием. О том загодя бояр и панов оповестили, дабы они костюмы особливые шили и маски клеили. Сама Марина пожелала отроком нарядиться.
Боярам ряженые не в диковинку. Ряженые и скоморохи на ярмарках и торгу люд потешают, а тут по царицыной прихоти боярам на лики разные звериные рыла приказано напяливать. Шляхте для зубоскальства!
* * *Патриарх Игнатий молебен служил, а шляхтичи переговаривались, смеялись.
— Срам! — возмущался Голицын.
— Глумление латинское, — тряс бородой Шуйский.
Раздвинув плечом князей, между ними протиснулся Басманов. Склонился к Шуйскому, шепнул:
— Слыхивал, будто дворня твоя числом возросла, князь Василий Иванович?
Шуйский голову поднял, в душе оборвалось что-то. Улыбается Басманов, а очи холодные, немигающие. Выдержал Василий Иванович басмановский взгляд, ответил:
— Не дворня, Петр Федорович. Холопы из ближних сел на царское празднество глазеют.
— Эвона, а народ иное болтает…
Не закончил, к Голицыну повернулся:
— И твои, князь, холопы на Москве?
— Истинно! — Голицын развел руками. — Дурь холопья. Наслышались про государевы пироги.
— Прытки холопы у вас. Ахти! Что до моих, так они дале деревенек не хаживают… А почто вы своих холопов, князюшки, винцом спаиваете, аль от щедрот? — И, не дожидаясь ответа, отошел.
