Рихард Дюбель - Наследница Кодекса Люцифера
– А это тут при чем? La guerre est la guerre.… et la mort est la mort… ne comprend pas?[77]
– Ho…
Кёнигсмарк властно махнул рукой.
– Вы – человек благоразумный. Вы же не хотите, чтобы Прага горела, а на ее улицах лежали мертвые дети. Вы скажете нам, где у стены самое слабое место, и мы сможем войти в город без больших потерь.
Андреас заговорил, и к своему полному изумлению, он услышал, что произносит такие слова:
– Ваша милость… Вы – человек чести. Я – тоже. Что бы вы обо мне подумали, если бы я предал свой родной город? Как один человек чести другому, я говорю вам: воюйте с Прагой, если считаете нужным, победите нас, если такова наша судьба, но не одерживайте победы ценой измены. Вы же не хотите уподобиться таким господам, как фельдмаршал Тилли или герцог Фридланд.
Он видел, что у офицеров Кёнигсмарка глаза вылезли из орбит, у них перехватило дух. Кёнигсмарк уставился на него. Затем он покачал головой и снова уставился на Андреаса. Открыл рот и опять закрыл его.
«Я нашел у него самое слабое место», – недоверчиво подумал Андреас. Генерал откашлялся и опять покачал головой.
– Нет, – сказал он, – нет. Уподобиться им я не хочу.
Андреас хотел что-то ответить, но генерал вплотную приблизил к нему свое лицо.
– Люди чести, вы и я, да?
Кёнигсмарк вдруг отвернулся и ударил кулаком воздух.
– Commencez![78] – пролаял он.
Барабанный бой раздался так внезапно, что Андреас невольно вздрогнул. Офицеры развернулись. Андреас совершенно позабыл о несчастном с веревкой на шее, который ждал в снегу босиком и в одной рубашке. Теперь стоявший рядом с ним мужчина подошел ближе и затянул на веревке петлю. Осужденный запричитал и протянул скованные руки к генералу и офицерам. Темп барабанного боя все увеличивался, пока не сравнялся с темпом неожиданно заколотившегося сердца Андреаса.
– Пощады, ваша милость, пощады! – пронзительно закричал осужденный.
Мужчина рядом с ним, очевидно, палач, ударил его по затылку. Затем он отошел в сторону и схватил веревку. Осужденный визжал уже нечто совсем неразборчивое. От снега у него под ногами шел пар – его мочевой пузырь не выдержал. Палач стал выбирать веревку, пока она не натянулась. Крик обреченного на смерть резко затих, тело вытянулось, сопротивляясь внезапно сузившейся петле. Палач бросил на генерала вопросительный взгляд.
– Doucement,[79] – еле слышно приказал генерал. – Должен же парень что-то получить за свои старания.
Офицеры засмеялись над циничной цитатой из генерала Тилли. Палач кивнул. Двое его помощников подошли, взялись за веревку и начали медленно натягивать ее. Бедолага встал на кончики пальцев, тело его еще немного вытянулось, ноги потеряли опору, повисли и задергались. Андреас не сводил глаз с этих болтающихся ног; сердце у него разрывалось от ужаса. У него болели руки – так сильно он сжимал кулаки. Он не мог поднять глаза и посмотреть смертнику в лицо – не мог и не хотел. Ноги дергались все отчаяннее. До слуха Андреаса донесся хрип несчастного. Ноги перестали дергаться; они уже лишь слабо подрагивали, а посиневшие от холода пальцы на них постепенно расходились в разные стороны. С дрожащих ступней крупными каплями стекала жидкость. Андреас не хотел знать, что это такое. Он чувствовал веревку на собственной шее, нехватку воздуха, видел, как окружающее исчезает за красным покрывалом, словно это в его глазах лопаются кровеносные сосуды. Хрип перешел в бульканье. Ноги внезапно перестали дрожать. Затем пальцы на них подогнулись, а ступни вздернулись на целый локоть вверх… остались в этом положении… резко дернулись в последнем, судорожном движении, опустились… От снега снова пошел пар…
– Voilà,[80] – произнес генерал Кёнигсмарк.
Из горла повешенного вылетели последние звуки, и он затих. Над местом казни воцарилась тишина, словно время остановилось. Андреас почувствовал, как кто-то схватил его за подбородок и повернул голову. Его веки нервно задергались, когда в них вонзился взгляд генерала.
– Этот человек дезертировал, – сообщил генерал. – Он получил приказ – заступить в караул. Он ослушался приказа и попытался скрыться. К сожалению, он буквально налетел на меня, когда сегодня на рассвете я возвращался в лагерь. Он – человек чести, член городского совета Хлесль? Я не хочу принуждать вас пятнать свою честь. Вы не предадите свою родину по доброй воле. Но вы подчинитесь приказу, поскольку вы, как мой пленник, находитесь под моим началом, и я могу отдать вам приказ. Приказ, член городского совета Хлесль, звучит так: вы должны сообщить мне, где находится слабое место в защите вашего города. – Генерал развернул голову Андреаса так, что ему опять пришлось смотреть на повешенного. Палач со своими помощниками поднимали того повыше – чтобы он был виден всем. Возможно, его последняя мысль была связана с тем, что лишь пара дюймов отделяет кончики его пальцев от спасительной земли? – Даже не думайте ослушаться моего приказа, – прошептал генерал.
Он отпустил Андреаса и вытер руку о штаны.
– Запах от вас и правда идет дурной, как от какого-нибудь канальи, – заметил он. – Знаете, почему я не хочу уподобляться господам Тилли и Валленштейну? Потому что они мертвы, а я буду жить. Следуйте за мной к моей палатке, так вам будет проще все мне рассказать.
Они не сделали еще и десяти шагов, как к ним, тяжело дыша, подбежал солдат из лагеря.
– Ваша милость! – кричал он и махал руками. – Ваша милость! – За ним следовал всадник, а дальше – еще четверо или пятеро человек на лошадях. Генерал Кёнигсмарк прищурился. Офицеры схватились за рапиры или за пистолеты, висевшие у них на поясе. – Ваша милость!
Солдат задыхался, но отчаянно пытался сделать доклад. Дыхание со свистом вырывалось из его горла. Не дойдя нескольких десятков шагов до генерала, всадники сдержали лошадей и развели в стороны руки, демонстрируя, что у них нет враждебных намерений. С боков лошадей капала пена, лица всадников были багровыми. Андреасу показалось, что он слышит их свистящее дыхание. Они, наверное, неслись, как сумасшедшие.
– Ваша милость… – задыхался солдат. – Это… Уф-ф-ф!.. Это… это…
– Генерал, позвольте мне сказать! – крикнул предводитель всадников и поднял руки над головой, когда несколько дюжин мушкетов повернулись в его сторону. – К черту! Мы свои! Свои!
– Кто этот каналья? – буркнул Кёнигсмарк.
Андреас уставился на всадника. Когда тот заговорил, он узнал его.
– Я – подполковник Аношт Оттовалски! – крикнул мужчина. – Я принадлежу к гарнизону генерала Коллоредо. Я перехожу на вашу сторону, ваша милость, я и мои люди! Мы свои!
– Грязный предатель! – невольно выдавил Андреас, позабыв, что еще несколько мгновений назад он не видел иного выбора, кроме как самому стать предателем.
Генерал покосился на него. Он улыбался.
– Вот ведь бесчестный человек, n'est-ce pas?[81]
– Черт подери, да!
– Un homme adroit.[82] Он переживет войну.
– Господин генерал! Вы не должны терять ни секунды! Мы скакали, как безумные, чтобы опередить их. Жители Праги решили совершить вылазку! Соберите ваших людей и…
Дальнейшие его слова поглотили внезапный рев, ржание и адский огонь из многих мушкетов, раздавшийся со стороны лагеря. Потрясенные офицеры Кёнигсмарка переглянулись. Оттовалски круто развернул лошадь и поскакал к палаткам. Солдаты, присутствовавшие на казни, принялись кричать и бегать и разные стороны, наталкиваясь друг на друга. За несколько мгновений от дисциплины не осталось даже воспоминания. Шум в лагере становился все громче, оттуда доносились пронзительный свист, крики животных… Задрожала земля…
Генерал Кёнигсмарк с почти мечтательным выражением лица достал из-за пояса пистолет, взвел курок и направил оружие На Андреаса. Андреас уставился на дуло, но совершенно не видел его.
Карина! Лидия! Что бы ни происходило в лагере, обе находились в самом центре событий.
Андреас резко развернулся. В тот же самый миг прогремел выстрел из пистолета Кёнигсмарка. Андреас услышал, как мимо его головы пролетела пуля. Но он не задержался ни на мгновение и даже не почувствовал ужаса оттого, что эти несколько дюймов спасли ему жизнь, так же как несколько дюймов стоили жизни повешенному. Он побежал вслед за предателями из Праги, по направлению к лагерю. В голове его не было места ни для чего, кроме Карины и Лидии.
Два десятка вооруженных всадников мчались вниз по склону холма, со стороны лагеря. Их предводитель был великаном в черной сутане; он сжимал в зубах поводья могучего боевого коня, а в каждой руке держал по пистолету. Он выстрелил из обоих пистолетов, отбросил их прочь, достал из седельной кобуры еще два, и Андреас услышал старый богемский боевой клич:
– Praga! Praga! Smrt Némcutn![83]
