Дмитрий Нагишкин - Сердце Бонивура
Ротмистр с любопытством посмотрел на японца: серьезно ли тот говорит? Но лицо Суэцугу было важным и значительным.
— Скажите, поручик, а если в бою будет уничтожена большая часть японского отряда и останутся в живых человека два-три, кто будет победителем?
— Те, кто остался в живых.
— Если остался один?
— Все равно.
— А если и его убили, тогда кто?
— Япония.
— А если японца, оставшегося в живых, возьмут в плен?
— Этого не может быть, — сказал живо Суэцугу.
— Ну, а если все-таки взяли в плен?
— Нет, не можно… Японец не можно взять в плен…
— Позвольте… ведь партизаны забирали в плен японцев?
— Нет.
— Но я знаю это.
— Это вам только кажется. Японцев не бывает пленных.
— Ну, знаете… — развел руками Караев.
— Вам этого не понять! — с видом превосходства сказал Суэцугу и продолжал писать свое донесение.
Напоследок каратели прошлись по крестьянским дворам. Большинство польстилось на съестное. К седлам приторочили и в сумы напихали кур, гусей. По селу разнесся поросячий визг: волочили за ноги живых поросят, вытащенных из свинарников.
В хатах, где хозяева не заперли дверей, казаки хватали что попадало на глаза — полушалки, сапоги. Один унес балалайку и тренькал на ней пальцем. Другой стащил целую скрыньку, обитую жестяными полосами, скрепленными медными гвоздями, и украшенную охровыми и суриковыми разводами.
Караев с перевязанной головой вышел из штаба. Кубанку он держал в руках: теперь она не налезала на голову. Сморщившись, он поглядел на мародеров, но ничего не сказал.
Суэцугу, сопровождавший ротмистра, удивленно посмотрел на площадь, откуда доносилось подавленное кудахтанье и гоготанье. Потом глубокомысленно заметил:
— Военная добыча есть награда доблести воина.
Караев покосился на него. Ординарец подвел лошадей. Ротмистр и поручик сели на коней.
2
Лебеду и Виталия вывели. Они щурились, выйдя на воздух. Увидев перевязанного Караева, Виталий не мог сдержать усмешки. Значит, пока они с Лебедой сидели взаперти, в селе что-то произошло. Караев из-под полузакрытых век посмотрел на Виталия. Вполголоса отдал какое-то приказание ординарцу и с небольшим эскортом уехал.
Ординарец передал приказание подхорунжему, и тот ускакал. Белые подошли к Лебеде и Виталию. Партизанам связали за спиной руки и накинули петлю на шею. Лебеда крякнул, а Виталий поежился, почувствовав прикосновение веревки. «Неужели тут и кончат?» — промелькнула у него мысль. Но у Караева были другие планы относительно захваченных в плен. Белые сели в седла, не выпуская веревок из рук. Значит, поведут, но куда?
Какой-то молоденький казачок, не успевший ничего уворовать у крестьян, так как дежурил возле лошадей, заметил на ногах Виталия добрые еще сапоги. Он кивнул головой и сказал Бонивуру:
— А ну, сымай… Чего зря топтать будешь.
Виталий сказал насмешливо:
— Что, служба, у белых даже сапог не выслужил? Плохо твое дело.
Тот зло посмотрел на Виталия и передразнил:
— Не выслужил, не выслужил… С вами черта в ступе выслужишь!
— А чего же ты служишь? Ушел бы… а то у тебя жизнь впереди. Молодому-то, поди, неохота умирать, когда красные поднажмут.
Казачок окрысился:
— А ты, думаешь, старым помрешь? Не надейся! Караеву в лапы попал — он те жизнь-то укоротит.
К ним подошел урядник Картавый.
— Что тут за разговоры?
— Сапоги, говорю, на ём ладные. Чтоб не пропали, снять надо.
Урядник наклонился, рассматривая сапоги. Большим пальцем провел по коже: хороши.
— Сымай!
— Коли надо, снимай, — усмехнулся Виталий, — а то руки развяжи.
— Ну, это не выйдет, насчет рук, — погрозил кулаком урядник. — Развяжи, пожалуй, так потом и не найдешь.
— Вас же сотня, а я один, — сказал Виталий, надеясь, что руки, может быть, развяжут, а там будет видно.
Но урядник вместо ответа крикнул:
— Садись! — и, не дожидаясь, пока Бонивур сделает это, схватил его за ногу.
Виталий неловко упал, ударившись плечом о землю. Урядник схватил сапог за подошву и каблук, потянул на себя. Сапоги сидели плотно. Урядник покраснел от натуги, но упрямо тащил к себе. Рванул сапог и снял его, чуть не вывихнув Виталию ногу. Молодой протянул руку за сапогом. Картавый показал ему кукиш и, разувшись, стал натягивать сапог себе на ногу. Молодой сказал:
— Куда тебе, на твои тумбы! Ведь не налезут.
Урядник продолжал распяливать голенище. Оно с треском лопнуло по шву. Молодой сердито сказал:
— Ну, что я говорил, черт ты этакий!.. Зря только отнял.
Он схватился за второй сапог, но урядник, оттолкнув его, снял сам и клинком разрубил сапог пополам.
— На-кася выкуси…
Наблюдавшие за этой сценой расхохотались. Только бородатый Митрохин осуждающе покачал головой, с нескрываемой жалостью глядя на пропавшие сапоги.
— Эх-ма! Товар хорош был.
Обращаясь к нему за поддержкой, обескураженный казачок развел руками:
— Видал? Эва, как он… Ни за что ни про что… А? — Плачущим голосом он укорял урядника. — Кобель, право слово, кобель! И сам не гам, и другому не дам! Ну, и зачем же ты их порубил, черт косой? Я бы их починил.
— А чтоб ты начальство уважал… вперед бы не совался.
— Ну, ты, начальство, — шишка на ровном месте.
— Поговори у меня! — прикрикнул Картавый, гулко высморкался и ушел.
Молодой в бешенстве погрозил ему вслед кулаком.
Бонивур с усмешкой смотрел на все происходящее. Лебеда пошевелился.
— Христопродавцы… Одно слово, мародеры. Сапоги, сапоги! Мало не передрались из-за обуток, а о хозяине и не вспомнили, гады… — сказал он громко.
Митрохин ответил ему:
— Вспомним, не обрадуешься!..
Он хрипло откашлялся и отошел к коновязи. Лебеда сплюнул в его сторону. Тихо, только для Бонивура, добавил:
— Не знай, что тут было, пока мы в чулане сидели. Главную-то собаку кто-то благословил… Видал, башка перевязана? Теперь такое дело: надо бы нашим дать знать, что и как. Тут, пока эти лаялись, я с мальчонкой Верхотуровым перемигнулся.
— Ну? — оживился Виталий.
— Только боится он подходить. Все за избой хоронится. Тоже отметину получил… Голова перевязана, левого глаза и не видать. Не знаю, что придумать.
Виталий огляделся. Действительно, фигура мальчика маячила у избы Жилиных. Какая-то мысль мелькнула у комсомольца.
— Эй, станичники! — обратился он к белоказакам. — Пить охота. Принесите водички.
— Посыльных для вас нет! — ответил ему молодой.
Бонивур окликнул Вовку:
— Эй, сынок, притащи воды! Пить охота.
— Пущай несет, — сказал Митрохин.
Вовка исчез, чтобы через минуту появиться вновь. В его руках был большой деревянный ковш. Вовка перешел дорогу, стараясь не пролить воду, но, когда взглянул на Виталия, руки его дрогнули, он чуть не уронил ковш. Виталий посмотрел на мальчугана. Все лицо у Вовки было перекошено опухолью. Кровоподтек виднелся из-под холщевой повязки, покрывшей лоб. Бонивур стал пить, не сводя взора с Вовки. Глаза мальчугана наполнились слезами.
— Кто тебя? — спросил Лебеда. — За что?
— Вон тот, бородатый… Я ему за Марью чуть дыхало не перервал! скороговоркой ответил Вовка и прерывающимся голосом спросил: — Как же теперь будет, Виталя, а? Как же будет теперь?
Горячий шепот Бонивура заставил мальчика выпрямиться.
— Последи, сынок, куда нас поведут… Дай знать Афанасию Ивановичу. Понял? Пускай выручает!
— Ладно! Понял!
Виталий хотел было задать Вовке вопрос о Настеньке, все это время острое беспокойство за девушку терзало его. Но конвойный, заметив, что арестованные разговаривают, крикнул:
— А ну, кончай!
Вовка, сжав в руках ковш до того, что костяшки пальцев побелели, выдохнул с такой силой, что даже стон вырвался из его груди:
— Эх-х, Виталя… винта бы мне! Я бы их, гадов…
Лицо его исказилось, острая жалость, тревога за пленных и недетская ненависть к белоказакам вмиг состарили его.
— Помогай нам, Вовка! Вместе рассчитаемся за все.
— А ну, сыпь отсюда! — заорал конвойный.
Вернувшись от коновязи, Митрохин насупился и тоже закричал:
— Давай, давай… пока я еще не добавил!
Вовка перебежал площадь и скрылся в избе Жилиных.
Сотня собралась. Подхорунжий отдал команду. Головные тронулись. Пленников поставили между шеренгами. Один из конвоиров ощупал гимнастерку Виталия, прикинул: со связанными руками не снять. На одежду Лебеды никто из белых не позарился. Его ичиги и старенький ватник ни в ком не вызывали корысти.
…Село словно вымерло. Вечерело, но ни в одной из хат не зажигали огня — ждали, когда уйдут белые. Виталий оглядывался по сторонам. Ни одной живой души! Неужели никто не видит, как их уводят отсюда? Нет, в окне у Жилиных он ясно разглядел Вовку. Однако тот сейчас же исчез, хлопнула дверь избы. В этот момент кони тронулись. Веревки натянулись. Пленники пошли по дороге. Справа и слева, впереди и сзади их шли кони. От гулкого их топота вздрагивала земля.
