Элоиз Мак-Гроу - Дочь солнца. Хатшепсут
Через несколько недель прибыли обелиски, которые волок на буксире целый флот. Подготовка к Хеб-Седу шла полным ходом; нельзя было терять ни минуты. Футайи, которому поручили украшение обелисков, тут же засадил своих скульпторов за работу, а сам отправился во дворец просить аудиенции. К удивлению министра, его торжественно проводили в Тронный зал, а не в Царские Покои, как он ожидал. Там собрался весь двор; на троне сидела Хатшепсут и улыбалась ему.
— Ваше Величество... я ненадолго. Просто хотел сообщить Вашему Величеству, что я отобрал золотых дел мастеров, чтобы украсить вершины обелисков Вашего Величества. Кроме того, я хотел бы узнать, какое количество золота и серебра Ваше Величество соблаговолит выдать мне из сокровищницы для завершения этой работы.
Улыбка Хатшепсут стала шире; её голос задрожал от ожидания.
— Я ждала твоего визита. Хочу показать тебе мой ответ, а не высказать его словами. Я созвала всех благородных Египта, чтобы они были свидетелями этого... Иди сюда; встань рядом с троном.
Когда Футайи занял указанное ему место, она коротко кивнула Сенмуту, который подал знак распорядителю двора. Тут же открылась дверь в стене; торопливо вошли двое слуг с огромным полотняным покрывалом и расстелили его на полу у возвышения. Затем в зале появилась процессия рабов, каждый из которых нёс на плече корзину с кожаной подкладкой. Эти корзины служили мерами для зерна, но на покрывало посыпалось не зерно, а золотые и серебряные браслеты из сокровищницы.
— Смотри! — Громкий голос Хатшепсут перекрыл звон металла. — Пусть все смотрят, как щедра рука Моего Величества, когда она вручает дары моему богу-отцу! Ни один царь со времён Ра не приносил такого дара, которому не будет равных в Обеих Землях!
В зал один за другим входили рабы, высыпали содержимое корзин на покрывало и уходили за новой данью. Даже у богатейшего из царедворцев отвисла челюсть, а Хатшепсут сидела на троне трепещущая, вцепившаяся в золотые подлокотники; её глаза сверкали от возбуждения, а губы, на которых застыла безмятежная улыбка, время от времени невольно подрагивали. Лишь когда на покрывало высыпалось с сотню четвериков[143], она распорядилась перекрыть золотой поток. Даже Футайи потерял дар речи от щедрости Ма-ке-Ра. Естественно, когда на месте снесённых колонн наконец выросли эти обелиски, Египет увидел зрелище, равного которому не было в мире.
Но Инени его уже не увидел. Раскачивающиеся камни, которые били в резные стены его шедевра, заодно разбили и его сердце. Долгие годы надежды на то, что Хатшепсут прикажет ему что-нибудь построить, закончились тем, что ему приказали разрушить. За несколько дней до того, как многотонные обелиски с помощью песчаных насыпей грузно встали на приготовленные для них постаменты, он слег. А когда на рассвете семь трубачей поднялись на вершину храмового пилона и протрубили начало Хеб-Седа, минула уже неделя с его кончины.
* * *
После обряда Освящения Поля, состоявшегося в последний день Хеб-Седа, Хатшепсут вошла в Тростниковый дом, всё ещё тяжело дыша после изнурительной пробежки. Щёки у неё пылали, ноги дрожали; внутри ощущался странный холодок, как будто в животе бурлили и лопались крошечные пузырьки.
— Теперь Моё Величество будет отдыхать, — услышала она собственный неестественно высокий голос.
Жрецы сделали шаг назад и исчезли; из тени выросли другие фигуры и двинулись следом за Хатшепсут, свернувшей в правый коридор, который вёл в Царскую Комнату. Там ждал Сенмут; он молча отдал ей официальный поклон. Когда она прошла мимо и застыла в середине комнаты, Сенмут сказал сопровождавшим её трём благородным дамам:
— Вы можете снять с Доброго Бога церемониальные одежды.
Он повернулся спиной и пошёл к столу у стены, на котором стоял поднос с вином и сладостями.
Хатшепсут едва замечала его присутствие, как и суету придворных дам. Она была очарована таинственным обрядом, в котором только что участвовала, и захвачена мыслями о своём отце, Тутмосе. Все пять дней Хеб-Седа в ней копились эти воспоминания, а сегодня, сейчас, ощущение его присутствия стало просто нестерпимым. Двадцать пять лет назад он сам совершал этот бег по Полю, потом входил в эту комнату, стоял на том же месте, на котором сейчас стояла она, и ждал, что с его головы снимут Красную корону, с шеи — тяжёлое ожерелье, а с талии — церемониальный бычий хвост. Он вытягивал руки — так же, как сейчас вытягивала их она, поворачивался — хозяин всей земли, бог и Гор, как она сама, — садился в это кресло, как скоро сядет она, снизу вверх смотрел на Нехси, который стоял там, где теперь стоит Сенмут, и говорил ему...
В мозгу тут же вспыхнула предательская картина: она, шестнадцатилетняя девушка, стоит, прижавшись спиной к стене другой комнаты в Тростниковом доме, и слушает, как Нехси объявляет ей волю отца: в течение трёх дней она должна выйти замуж за Ненни.
— Можете идти, — громко сказала она трём дамам. Её голос нарушил картину. Хатшепсут быстро замигала, сосредоточилась и по кусочкам сложила предыдущую сцену заново: отец сидит в кресле, Нехси стоит там, где сейчас стоит Сенмут...
Да, и тогда её отец заговорил с Нехси и напомнил ему, что несколько лет назад в соответствии с желанием своего сердца и по повелению Амона назначил царевну Хатшепсут своим наследником и что после него она должна править как Гор и занять трон Двух Земель. И это время настало.
Хатшепсут осторожно перевела дыхание, чтобы не разрушить эту новую картину, верную, правильную, ту самую, которую видела перед собой все годы своего царствования. Затем она обернулась к Сенмуту.
Он стоял у стола, повернувшись к ней в профиль, положив руку на кувшин с вином, глядел куда-то в пространство, и его полные губы кривила ликующая усмешка.
Ощущая тошнотворный страх, в последнее время знакомый до отвращения, она подошла ближе. Сенмут не шевелился и не подавал виду, что замечает её.
— Сенмут! — окликнула она. — О чём ты думаешь?
Ещё мгновение его лицо хранило отсутствующее выражение, а затем на нём появилась маска, которую царица слишком хорошо изучила за последние месяцы и начала бояться.
— О чём думаю? — непринуждённо переспросил Сенмут. Он поднял два полных кубка и протянул один ей. Никто, кроме неё, не уловил бы разницы между той улыбкой, которая появилась на его лице сейчас, и той, которая была на нём мгновение назад. — О чём я могу сегодня думать, как не о славе Хатшепсут?
— Неправда, — прошептала она. — Это ложь, ложь! Ты что-то скрываешь от меня?
— Любимая!
— Это так! Я знаю... я видела. Ты таишься от меня несколько месяцев, год, наверно, со дня смерти Нефер! Что это, что?
— Ты ошибаешься. Умоляю тебя, прислушайся к доводам рассудка. Я никогда...
— Ещё одна ложь! — Она отпрянула и обхватила себя руками. — Нет, не спорь, не разговаривай со мной! Я всё знаю. Оставь меня! — Её шёпот перешёл в крик. — Оставь меня!
— Как хочешь, мой лотос. Я вижу, ты устала — Он поклонился и отвернулся.
«Я не устала, — подумала она, когда за Сенмутом закрылась дверь. — Я не устала. Бог никогда не устаёт!»
У неё подгибались колени; внезапно она почувствовала боль в каждом суставе. На мгновение ей захотелось побежать следом, окликнуть, попросить вернуться, упасть в его объятия и забыть про тайну этого человека, в чём бы она ни заключалась, забыть про маску, которая теперь всегда скрывала его жестокое, любимое лицо.
Она не окликнула его. Так же, как не стала пить вино и не села в кресло. Потому что не устала. Бог никогда не устаёт... тем более бог, в ходе Хеб-Седа восстановивший юность и силу. Вместо этого она начала бодро, пружинисто расхаживать по комнате, высоко вскинув голову. Затем она сложила губы в улыбку, быстро заморгала и постепенно увидела изображение Сенмута — старое, настоящее, без маски. На мгновение внутри снова забулькали пузырьки, и она вздрогнула, как будто её Ка отшатнулось от прикосновения этих пузырьков, как от хефт. А затем она сумела взять себя в руки и улыбнуться.
«На самом деле он вовсе ничего не скрывает, — подумала она. — Ничего важного. Если бы было что-то важное, я бы знала. Наверно, я поторопилась прогнать его. Но нужно было Наказать его за эту маленькую тайну. Он должен знать, что я не нуждаюсь в нём так, как он думает. Я не нуждаюсь ни в ком, ни в ком».
И снова сквозь неё проскочили страшные пузырьки; они взрывались в голове, за веками. Внезапно она увидела улыбающуюся маску Сенмута, Инени на смертном одре, потом — измученного, но по-прежнему неподкупного Нехси, который спорил с ней в тот вечер.
«Ну и пусть! Пусть все уходят! Я ни в ком не нуждаюсь! — подумала она, часто мигая, чтобы прогнать пузырьки прочь. — Я Ма-ке-Ра Ма-ке-Ра!»
