Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он
Так как же можно было при таком счастливом стечении обстоятельств вовсе остановить движение войск, а не бросить их ускоренным маршем к Платову и Палену, чтобы развить так удачно начавшееся наступление?
«Барклай трус и подлец! — вскипел Багратион. — И как только угораздило меня поверить сему изменнику? Хорош и Алешка Ермолов — обещал уследить за сим мерзавцем, неужто теперь с ним заодно?»
Пылая гневом, Багратион написал начальнику штаба резкую записку, в коей требовал объяснений. Ответ еще более поразил. Оказалось, только начав свой марш, Барклай отдал распоряжение: движение к Рудне продолжать лишь на три перехода; коль скоро неприятель на сем пространстве не обнаружится, марш вовсе прекратить.
«За что сии упреки на меня? — жаловался в своем ответе Ермолов. — Не я ли при первом же известии о нападении на Рудню убеждал употребить возможную скорость? Нет, не забуду я странного намерения начальника моего отменить атаку на Рудню. И невозможно мне постигнуть причину, которая заставила главнокомандующего предпочесть действия армии со стороны Поречья… Было ли намерение искать противника, чтобы дать сражение… Теперь что ж — время упущено».
Нет, потеряно было не три дня, о коих совсем недавно беспокоился Багратион. Первая армия, отойдя в селение Мощинки, что в восемнадцати верстах от Смоленска, на дороге в Поречье, простояла там в полном бездействии целых четыре дня! Багратиону же было велено перейти на место Первой армии. Мало того, что и ее Барклай удалил от рубежей, назначенных для атаки, он велел ей находиться в деревнях, где все запасы продовольствия и воды уже были полностью использованы остановившимися здесь полками Первой армии.
Итак, псу под хвост все сроки, все приготовления и все клятвенные слова! Четыре без толку потерянных дня не принесли победы. Зато они принесли с собою угрозу не только потери Смоленска, но и нового расчленения и окружения русской армии.
Второго июля Наполеон, предоставив накануне десятидневный отдых своим войскам, переправился через Днепр на левый берег и повел наступление через город Красный. То был как раз самый коварный удар — захватить Смоленск и отрезать обе русские армии от сообщения с Москвой.
На пути Наполеона оказался всего лишь восьмитысячный отряд дивизии Неверовского. Его предусмотрительно оставил у Красного Багратион, зная, что для французов это самое удобное направление к Смоленску. И слава Богу, что предусмотрительность не обманула Багратиона! Но что могла сделать теперь неполная дивизия, когда так бездарно сорвались атаки двух наших армий и колонны французских войск, не встретив никакого сопротивления, всею своею неистраченною мощью ринулись вперед?
На храбрецов Неверовского бросился двадцатитысячный кавалерийский корпус Мюрата. Но первые же атаки кончились неудачей. Русские воины, как вспоминали потом французы, оказались будто вкопанными в землю: не сходя с места, они с двадцати шагов встретили лавину кавалерии убийственным огнем. И когда Мюрат обошел их с тыла и захватил всю артиллерию, остатки солдат построились в каре и, отвечая огнем на наскоки конницы, начали отход по большаку.
От дивизии, когда она пришла в Смоленск, осталась всего одна шестая ее часть. И когда Мюрат доложил Наполеону, что в Красном он отбил у Неверовского семь пушек, император с раздражением заметил:
— Вы, Неаполитанский король, были обязаны доложить мне уже о взятии Смоленска, а вы не сумели уничтожить одну дивизию и докладываете о каких-то несчастных пушках! Смоленск должен быть немедленно взят — там лишь горстка фанатиков, которых вы упустили.
Ближе всех к Смоленску находился корпус Раевского, и Багратион послал ему приказ спешить в город. «Дорогой мой, я не иду, а бегу, желал бы иметь крылья, чтобы скорее соединиться с тобою!» — написал он Раевскому, сам изо всех сил стараясь подоспеть на помощь городу, уже почти окруженному неприятелем.
Штурм Смоленска был назначен на четвертое июля. Воины Раевского отражали натиск в течение всего дня, не отступив ни на шаг, не сдав ни одного городского предместья. К вечеру, когда подошли Передовые части Второй армии, корпус Раевского сменил корпус Дохтурова. Сражение возобновилось с новой решимостью. То здесь, то там вспыхивали пожары, и вскоре весь город оказался объят пламенем. Но защитники его, расположившись на крепостных стенах, отбивали одну атаку за другою.
Более всего потерь несли польские войска. Князь Понятовский, оскорбленный тем, что Наполеон не внял его жалобам по поводу бездарности Вестфальского короля, теперь всею силою старался доказать любовь и преданность французскому императору. Тем более что для сего был прямой повод — день рождения Наполеона. Однако подарок к сему памятному дню не давался в руки: смоленская крепость стояла как неприступная скала.
— Еще день такой обороны, и Наполеон окажется в мешке. Он потеряет свою армию, даю слово! — убеждал Багратион главнокомандующего. — Я переведу свою армию за Днепр и атакую оттуда неприятеля.
— Нет, мы отступим, ваше сиятельство, — твердо возразил Барклай. — Извольте повиноваться.
— Так зачем же?.. — воскликнул Багратион в ярости. — Зачем же, ваше высокопревосходительство, было все: и наши марши к Рудне, а потом назад, и приход наших армий к Смоленску, и геройство воинов Неверовского, Раевского и Дохтурова? Зачем все сие — чтобы сдать город неприятелю?
— Выражайтесь, князь, точнее: оставить. И не город уже — развалины и пожарища. Я не так щедр по отношению к Наполеону, как его маршалы. Я не преподнесу ему подарка, которого он от меня ждет, — генерального сражения за город.
— То дань не ему — России! — вскричал Багратион. — Неужто вы и впрямь ничуть не помышляете об успехе нашем всеобщем? Иль вам радостно от того, что успехи ныне — на стороне противника?
Вытянутое лицо Барклая покрылось пятнами. Что он сумел сделать, оказавшись как бы в столбняке, это поднести покалеченную когда-то в Пруссии правую руку ко лбу и прикрыть ладонью глаза.
«Вы дерзки и глупы. Вы дурак! — хотелось ему произнести вслух. — И дурак не потому, что ничего не смыслите в военном деле, а потому что посмели отнять у меня то единственное святое, во что я верю и во имя чего живу: мою честь и мою преданность государю и отечеству. И как вы только посмели?»
В глазах Багратиона стало темно. И он провел рукою по воспаленному лбу и сделал два шага назад.
«Отнять команду у Барклая я не могу. Нет на то воли государя. Хотя разве императору не известно, что у нас происходит? — промелькнуло в голове Багратиона. — Тогда доколе терпеть такое? Больно, грустно, и вся армия в отчаянии».
Глава девятая
По большой Смоленской дороге, вздымая над собою густые клубы пыли, нескончаемым потоком на восток двигались русские, а следом за ними — наполеоновские войска. Они все дальше и дальше устремлялись в глубину России, с каждым днем и каждым часом приближаясь к ее древней столице — Москве.
А из Санкт-Петербурга, новой столицы империи, в эту же самую пору происходило иное движение, и в ином, прямо противоположном направлении. То по гладкому, ухоженному тракту, обрамленному с обеих сторон густым хвойным лесом, спешил к городу Або, расположенному на самой западной оконечности Финляндии, пышный царский поезд. Впереди и позади поезда мчался конвой, состоящий из казаков и гвардейцев-кавалергардов, а в каретах, блистающих лаком и позолотой, ехали русский император, министр иностранных дел, свита генералов и флигель-адъютантов.
Чуть более двух лет назад Александр Первый уже имел честь проезжать этой дорогою. Тогда от самой границы до Ботнического залива здесь стояли его дивизии и полки, только что очистившие от неприятельских сил все южное финское побережье. Оставалось лишь пройти по льду залива, чтобы принудить давнюю соперницу Швецию признать себя полностью побежденной.
Из северной части Финляндии в беспримерный ледовый поход устремились корпуса Барклая-де-Толли и Каменского-второго. Здесь же, с южного побережья, самым кратчайшим и в то же время самым опасным путем, имеющим целью взятие Аландских островов и достижение шведской столицы, вел свой корпус Багратион.
Поход увенчался значительным успехом: был освобожден Аландский архипелаг и русские воины оказались на шведских берегах, в какой-нибудь сотне верст от Стокгольма. Но не менее важное, к чему стремился в той войне Александр Первый, — был низложен шведский король Густав Четвертый Адольф. Трон занял Карл Тринадцатый, подписавший мирный договор с Россией, по которому Швеция уступила державе-победительнице всю Финляндию, а также Аландские острова.
Летом 1810 года Швеция неожиданным образом напомнила о себе, заставив русского императора не на шутку забеспокоиться. Дело в том, что внезапно скончался наследник шведского престола, а у престарелого короля не оказалось собственных детей. Кто унаследует трон? От этого зависела политика государства, на протяжении целого столетия соперничавшего с Россией на поле брани и наконец потерпевшего решительное поражение в только что закончившейся войне;; И совсем уж пришел в замешательство Петербург, когда получилось известие, что шведы обратились к одному из Наполеоновых маршалов — Бернадоту с предложением дать свое согласие на избрание наследным принцем, иными словами — будущим королем.
