Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат
Рана вынудила Малюту трезвее оценить происходящее. Трое опричников лежали с перерезанным горлом, раненые отступили к ограде, еще одни опричник медленно опрокинулся, скошенный ударом сабли, которую вырвал татарин из окостеневших пальцев мертвого Матюхи. Болотову тычком дубины расквасили лицо. Малюта знал, что татары — народ воинственный и смелый, но он никак не ожидал натолкнуться на столь жестокий отпор.
— Давай обратно к воротам, — приказал он Грязному и Болотову.
Опричники отхлынули, но не позволяли оставшимся в живых татарам закрыть окна. Держали черные проемы под прицелом. Только заметят движение — дошлют стрелу.
— Долго будем возиться, — сказал Грязной.
— Я их проучу, — зло ответил Малюта и, обратившись к Болотову, велел: — Поспеши к государю и передай, что татарва взбунтовалась, заперлась в тюрьме и слуг его бьет. Оружие им с воли передали. Пусть пресветлый государь подсобит огнестрельным зарядом и пушкой. Их тут не один десяток! Скачи!
Болотов, не теряя ни минуты, скрылся. Поврежденный бок у Малюты болел, и лекарь Каспар, которого он всегда возил за собой, тщательно перевязал рану, остановив кровотечение. Пока Малюта лечился, возвратился Болотов, а с ним опричные пищальники и артиллеристы. Иоанн прислал не одну, а две пушки. Их закатили в ворота. И с короткого расстояния пальнули по окнам. Изнутри повалил дым от брошенного факела, раздались отчаянные вопли.
— Лихо шпарят! — азартно смеясь, одобрил пушкарей Грязной.
— Проучи-ка нехристей еще разок, — распорядился Малюта пушкарскому начальнику.
Ахнули, придвинув пушки почти вплотную. Двери амбара-тюрьмы растворились, и израненные татары буквально посыпались из помещения, что отлущеный горох.
— Руби их в песи! — заорал озлобленный Малюта. — Руби нехристей без пощады! Бей врагов государя нашего и отечества! Вперед, ребята! — И сам ринулся, орудуя саблей, зажатой в левой руке. — Бей татарву! Не жалей!
Больше десятка и положили. Пищальники добивали тех, кто стонал и шевелился. Неудачно спрятавшегося под сдвинутыми лавками расстреляли, вытащив на воздух, второго в спину стрелой прикончили, когда он к воротам побежал.
Поле битвы теперь принадлежало Малюте. Он отправил Болотова к государю с вестью, что с татарами покончено и что он тотчас, без малейшего промедления, возвращается на улицы Торжка, чтобы почистить избы, в которых пригрелись ливонские немцы и литовцы, сосланные сюда по приказу Иоанна после взятия Полоцка. Их государь первыми заподозрил в намерении помочь изменникам отторгнуть Новгород и Псков и предаться Жигмонту. Пленники обитали главным образом в центре, и взять их не представляло труда. Они были изначально разъединены.
— Гойда! Гойда! — ревела опричнина, проносясь по заснеженным улочкам Торжка. — Гойда! Гойда!
VЕще в Твери немцев, литовцев и поляков Малюта пошерстил, уполовинив количество пленников, которые жили на постое у дворян и боярских детей. Но в Торжке, конечно, опричнина разгулялась буйнее буйного. Малюта был раздосадован полученной раной и тем, что татарва осмелилась чинить отпор. Немчины, безоружные и одинокие, пытались кое-как защитить оробевших женщин и детей, но им плохо удавалось. Опричники накидывали арканы и волокли полузадушенных прочь и лишали жизни, бросая тела прямо в сугробах. Раньше жервами опричников пали собаки, сдуру вылетая из будок и накидываясь на лошадей. Лучники уничтожали их беспощадно. Но собаки, как и в других местах, довольно быстро сообразили, что им полезнее спрятаться. Они забивались под крыльцо и оттуда утробно и глухо ворчали, выдавая собственное присутствие. Выманивать их на снег — удовольствие для опричников. Друзей человека выталкивали наружу палками, жердями или выкуривали факелами и тут же добивали, отсекая воющие головы. Пленники с недоумением наблюдали за собачьей расправой, догадываясь, что с ними случится, когда псов переколошматят.
Малюта запретил сгонять пленников в одно место, предпочитая рассчитываться там, где застали. На следующий день оправившись от зелья, которым его напичкал лекарь Каспар, Малюта сам принял участие в избиении. Когда он лично возглавлял операцию, то она упорядочивалась и проходила в более сжатые сроки, а при дележе добычи не возникало стычек. Зато количество трупов возрастало в два-три раза.
— Гойда! Гойда!
Малюта с Болотовым и Булатом вломились в избу молодого посадского по фамилии Галахов, который приютил знатного ливонского рыцаря с женой и детьми. Рыцарь этот объявил себя дальним родственником магистра Фюрстенберга. Малюту давно о нем уведомили. Едва опричники высадили дверь, как навстречу им поспешил кудрявый русый — классического русского облика — бородач с голубым безмятежным взором и в белой полотняной рубахе без опояски.
— Милый человек! За что ты нас? Мы государю великому верой и правдой, — взмолился бородач, упав на колени.
— Да не к тебе мы, — улыбнулся Малюта. — Не к тебе!
Он внезапно испытал неприятное чувство, что русский парень так унижается на глазах у ливонца, а рыцарь хоть бы хны — смотрит спокойно, без боязни.
— Мы по душу твоего немчина, — засмеялся Болотов. — Немчина нам подавай!
— Да за что и немчина-то?! — взмолился Галахов. — Он зла никому не содеял. Живет тихо, пристойно. Лучину задувает раньше всех. За что его?!
Немчин, то есть ливонец, росту высокого и тоже с голубым безмятежным взором, замер молча посреди избы в ожидании уготованной участи.
— Тебя как звать? — спросил кудрявого бородача Малюта.
— Галахов.
— Дурак ты, Галахов. Отойди в сторонку, чтобы не задели.
Однако Галахов не повиновался. Чем-то рыцарь ему по душе пришелся. Может, женкой рослой, которая в углу прислонилась и волосами распущенными, как платом, плечи покрыла. Женщина сверкала недобрыми черными очами, обхватив сама себя поперек за локти, да так, что грудь, и без того налитая, крепкая, ткань распирающая, еще выше торчала и соблазнительней.
— Тебя как зовут? — спросил Малюта, невольно пораженный привлекательной внешностью женщины.
— Матильдой, — ответил, вмешавшись, Галахов. — Трое у нее сосунков. Сначала двойню родила, а за прошлый год сыночка.
— Не твой ли? — хмыкнул Болотов. — Я вижу, ты не промах и до баб охоч!
— Господь с тобой, человек! У меня своя жена раскрасавица и свои детки.
Болотов распахнул дверь в соседнюю горницу. Там на лавках жалась куча детишек и женщин разного возраста.
— Русские вы? — налетел на них Болотов.
— Русские, русские.
— И ты русский? — склонил лицо к мальчонке в беленьких мелких кудряшках.
Мальчик ничего не ответил. Он лишь прижался к пожилой сухопарой женщине в малиновом сарафане.
— Русский! Как же! — негромко произнес будто для себя Малюта, нервным движением раненой руки вытащил саблю из ножен и наискосок рубанул ливонского рыцаря, который — сначала ватно оседая, а потом резче и резче — какими-то толчками опрокинулся затылком на недавно мытый и пахнущий сосной пол.
Болотов выскочил из горницы и, накинув ловко на шею Матильды удавку, поволок вон из горницы, а оттуда в сени и свергнул с крыльца. Женщина лежала, бездыханно разметавшись по снегу, окровавленному собачьей кровью. Ах, как она была хороша — черноглазая, со светлыми пышными волосами! Даже Малюта на мгновение залюбовался ее прелестью. Полные сильные икры розовели на белом. В ней теплилась жизнь, ее еще легко было спасти. Но нет! Не суждено жить Матильде, не суждено!
Галахов выбежал на воздух с высоко воздетыми к небу руками:
— Будьте вы прокляты, звери! Будьте вы прокляты вместе с вашим государем! За что невинных людей мытарите?! За что убиваете?!
— Ах ты, пес поганый! — обернулся Малюта, который намеревался уйти. Черт с ними, подумал он о детях, пускай немчики живут. Холопами станут, землепашцами. — Ах ты, пес поганый! Тебе жизнь даровали, а ты туда же! Ах ты, пес! Изменников пригрел?! Зови ребят, — велел он Болотову, — пусть начнут розыск, да избу очисти!
Однако Галахова уже нельзя было ничем усмирить. Он напал на опричников и здоровым, с головку ребенка, кулаком принялся крушить окруживших его. И метал их, и метал до тех пор, пока не добрался до Малюты. С приземистым, жилистым Малютой посадскому не справиться, несмотря на рану опричника. Шеф секретной службы и воевода к драке привычный. Он в застенке форму не потерял, на царских пирах не объелся, мускулы не тронуты жиром и не обвисли. Хрясть наотмашь — и Галахов потешно, как скоморох с помоста, брык на спину, выгнулся и утих. Шейные позвонки сломал бедняге Малюта. Галахов коротко, со всхлипом, хрипел, но жизнь уже быстро покидала распластанное тело.
Довольные опричники подогнали к избе телегу и принялись грузить, что попадалось на глаза. Женщины плакали и, упав на колени, молили грабителей, а дети онемели и опускались на пол безвольно, как тряпичные куклы. Во дворе рядом была та же картина. Юркого сухонького ливонца повесили на воротах, а хозяина избы и слуг отделали плеткой.
