Сергей Сергеев-Ценский - Севастопольская страда. Том 3
Половые эти, тоже с бородами, только клинышком, то и дело встряхивали длинными волосами, как коняшки гривами, и старались двигаться между дюжиной столиков с завидной быстротой и непостижимой ловкостью, то подавая что-нибудь офицерам, то убирая тарелки и бутылки.
Два сюртука, длинных, черного сукна, разглядела Оля, висели на гвоздиках на буфете — один поновее, другой постарее: тот, что поновее, надевал Серебряков, когда приходилось ходить по начальству, а другой служил ему для представительства на базаре, где нужно было иметь, конечно, вид внушительный, какой подобает старшине базара, но в то же время легко было в тесноте и запачкаться чем-нибудь около возов.
Оля видела, что отец ее внимательно вглядывается в лица офицеров, сидевших за столиками, но среди них не было моряков, — они все были пехотных полков и, конечно, совершенно незнакомы и отцу так же, как и ей.
Но пусть даже и незнакомые, они все-таки нравились ей уже тем, что вот сидят себе за столиками, едят и пьют, и говорят громко и весело, и часто хохочут, как будто совсем нет никакой войны тут же вот рядом, на Южной и Корабельной.
Серебрякову вздумалось почему-то погладить ее по голове, причем вся не покрытая ничем голова ее вошла в его руку, как в шляпу, такая у него оказалась широкая ладонь с большими толстыми пальцами. При этом сказал он, обращаясь к отцу:
— Уберегли все-таки дочку-то, бог помог… А вот как в Херсон поедете, там уж и вовсе в безопасности: город тихий.
Но Оле совсем не хотелось в Херсон, — ей очень нравилось здесь, на Северной. Она только искала в памяти, на что все это кругом нее тут похоже, и, наконец, нашла: на ярмарку. Именно с одной ярмаркой связано было у ней одно из ярчайших впечатлений, полученных ею от жизни, по-настоящему праздничных.
Не хватало тут кое-чего, конечно, но очень немногого: карусели, балагана с петрушкой, глиняных свистулек…
И она была рада, когда даже мать, не только отец, решили с Херсоном повременить и заговорили с Серебряковым снова насчет материалов и инструментов, нужных Арсентию для постройки вигвама.
И она, высвободив голову из тяжелой и жаркой руки базарного старшины, принялась смотреть на него с молчаливой, но твердой надеждой, стараясь как бы внушить ему, что вигвам, разумеется, необходим, — как же им обойтись без него в таком море народа? Она умоляюще глядела прямо в глаза этого бородача, и ей было радостно услышать от него рассудительное:
— В таком случае надо вам как-нибудь помочь… Хотя я не бог, а кое-что все-таки могу для вас сделать… Ящики у меня валяются от товару, а при них, конечно, и гвозди все в целости… А гвоздь, он — великое дело теперича, только к нему требуется молоток и обценки — клещи то есть, я уж по-здешнему привык говорить… Ну, конечно, кольев еще надо штук шесть, до чего доски прибивать и для державы… А только, сказать я должен, ваше высокоблагородие, что маловато будет материалу… Маловато, а больше не наскребу, — неоткуда взять… Может, наймете кого земляночку выкопать?
— Да ведь Арсентий же, а как же, — обрадованно отозвался отец, — он же именно и хотел землянку… землянку хотел, а только вот покрыть ее чтоб… и кирку-лопату, кирку-лопату, вот… Все возвращу в целости, будьте покойны, и с благодарностью!
Мать тоже подтвердила насчет благодарности, и вот несколько ящиков с кольями, киркой и лопатой погружено было на дроги, и все трое — и Оля тоже — брались раза два за широкую и такую щедрую руку Серебрякова, потом, наконец, пошли они с матерью, усадив на дроги отца, к облюбованному для устройства вигвама месту, где сидел и сторожил их узлы и корзины Арсентий и где нежилась окруженная резвыми котятами кошка.
К вечеру вигвам — наполовину в земле, наполовину снаружи — был готов, и Арсентий, довольный своей работой, как художник, любовался им молча, оглядывая его со всех сторон и кое-где еще постукивая молотком по доскам крыши.
Вместо двери повешена была простыня, но Арсентий решил не сегодня-завтра снять дверь чулана в брошенном доме на Малой Офицерской и притащить ее с петлями и задвижкой сюда. Кстати захватить оттуда и кое-что еще, забытое там, но необходимое здесь для хозяйства.
III
Он и пошел за дверью на другой же день, а Капитолина Петровна, взяв с собою Олю и оставив в землянке мужа, отправилась разыскивать госпиталь, в котором работала Варя вместе с Елизаветой Михайловной Хлапониной.
Этого госпиталя она еще не видала, а надо же было сказать старшей дочери, куда именно они переселились, чтобы не было с ее стороны напрасных поисков и волнений от разных мыслей о их судьбе.
Капитолина Петровна знала, со слов Вари, что нужно было идти по дороге к Бельбеку и смотреть вправо от дороги. Поэтому она зорко смотрела вправо, думая увидеть длинное одноэтажное здание или даже несколько длинных зданий, выстроившихся шеренгой наподобие того, как это было внутри укрепления № 4 здесь же, на Северной, на берегу рейда.
Однако ничего такого не попадалось. Было очень жарко, а на дороге стояла такая густая пыль от бесконечно двигавшихся повозок, что пришлось свернуть с нее подальше в сторону.
Так как Капитолина Петровна не могла даже и представить, как это можно было идти к дочери и такой милой знакомой, как Елизавета Михайловна, без подходящего подарка им, то обе руки ее оттягивали два больших арбуза, увязанные в платки.
Шли долго, — никаких длинных зданий не было видно.
Тянулся, правда, проселок вправо от дороги к каким-то убогим хатенкам под жиденькими, не способными дать тень деревцами, но нужно было, чтобы встретился солдат-санитар и объяснил, что эти-то самые убогие хатенки и есть летний госпиталь для раненых.
— Может, это и госпиталь, а только Вари тут нет, а, мама? — спросила усталая и с потным лбом и носиком Оля.
Но санитар оказался догадливый; он улыбнулся добродушно.
— Варвару Иванну ищете?.. Тогда как раз в тот вон крайний домик потрафляйте: они тамотка живут, сестрицы обои наши… также и вдовы с ними.
Можно было вздохнуть свободно, и вдвое легче сразу стали арбузы в руках Капитолины Петровны, и просияла Оля, особенно от того, что Варя с тетей Лизой, как позволяла ей звать себя Хлапонина, живут в таком же почти вигваме, какой только что сколотил и для них Арсентий.
Через десять минут дошли.
Этот временный госпиталь, сооруженный заботами дежурного генерала горчаковского штаба — Ушакова, рассчитан был на четыреста — пятьсот раненых и больных солдат и матросов: офицерского отделения в нем не было.
Верстах в двух от него по направлению к берегу моря была татарская деревня Учкуй. Другой такой же временный госпиталь расположен был дальше возле речки Бельбек, а постоянный, на несколько тысяч человек, — в Бахчисарае.
Был послеобеденный час, час отдыха для медиков и сестер, и Варя, заслышав голос матери около своего шалаша, радостно выбежала ей навстречу, а следом за ней показалась в дверях сияющая Елизавета Михайловна, и к ней влюбленно бросилась Оля.
Принесенные арбузы оказались как нельзя более кстати: все изнывали от жажды, — не только Капитолина Петровна с Олей. При госпитале, правда, был колодец, но теперь, знойным летом, воды в нем набиралось мало; воду привозили из деревни Учкуй, однако не хватало и этой воды, и когда хозяйственная Капитолина Петровна услышала об этом, она возмущенно хлопнула себя по бедрам и энергично сказала:
— Ругали бы вы его, подлеца!
— Кого же это, мама? — удивилась Оля.
— Да вот, смотрителя ихнего, кого же еще? Если он называется смотритель, то он и должен смотреть за всем порядком, а уж за тем, чтобы воды было вдоволь, это прежде всего!
С Капитолиной Петровной не то чтобы случился какой-нибудь перелом-переворот за длинное время осады, — ничего такого не случилось, — она осталась прежней, но только гораздо ближе подошла к чисто мужскому делу обороны, от которого все хотелось ей стоять в стороне вначале. Но чуть только увидела она, что стоять в стороне нельзя и что это дело не только мужское, что не только ее сын, но и дочь втянулась в это, и осудить ее не поворачивался уж язык, хотя и страшно за нее было не меньше, чем за сына, — чуть только поняла она это, она уж сама готова была вникать во все крупное и мелкое с тем пылом хозяйственности, каким всегда отличалась.
Шалаш, в который она вошла и где познакомилась с двумя сердобольными вдовами — пожилыми женщинами из петербургского «вдовьего дома», — был рассмотрен ею с понятным интересом, так как на ее глазах и при ее участии был построен подобный накануне Арсентием, и, оглядев его всесторонне, она сказала беспристрастно, хотя и без зависти:
— Ну, ваша хибара все-таки куда лучше нашей… Наша, конечно, совсем чики-брики, а в вашей, пожалуй что, жить можно.
Понравилось ей, что пол тут был смазан глиной, так что его можно было подметать веником, не поднимая при этом пыли; глиной же, по-татарски, проштукатурена была и односкатная плетневая крыша. По поводу этой крыши она сказала вдумчиво:
