Гор Видал - Вице-президент Бэрр
И я, подальше от греха, принялся за индейку, запивая ее мадерой. Дама с Запада восхваляла мистера Ван Бюрена, который сидел напротив, любезно улыбаясь и почти ни к кому не обращаясь ни с чем, кроме вежливых фраз.
— У нас в Вашингтоне его называют «маленький волшебник». В самую точку! Да, да! Как у него все ловко и политично выходит! Знаете, мой муж говорит, что Мэтти Ван как тигр в ночи выходит на добычу! — Очевидно, ей очень нравилась эта фраза, потому что она повторила ее дважды, чтобы я потом подтвердил авторство конгрессмена из Огайо (теперь я припоминаю, что они из Толедо).
— Конечно, мы счастливы… мы в восторге, что он станет президентом, и пусть мистер Клей думает, как ему угодно, сам-то он, правда, приятнейший сенатор, несмотря на пристрастие к виски и азартным играм. Я стою за умеренность.
Старожил привел ей весьма любопытные статистические данные о числе пьяниц в Соединенных Штатах. На нее это не произвело впечатления.
— Но нам снова будет недоставать нежной женской руки. Мистер Ван Бюрен не только вдовец, у него нет ни дочерей, ни невесток. Что ж, придется приспосабливаться к новому холостяку в милом доме. Конечно, от жены иной раз одно мучение. Говорят, миссис Монро была такая чванливая, что ей в Восточной комнате построили помост и она восседала королевой на троне, принимая hoi polloi[103].
Я рассказал ей про Долли Мэдисон и «Дон Кихота». Может быть, я что-то спутал. Она даже не улыбнулась.
Принесли мороженое самых фантастических конфигураций, с бланманже, печеньями и кремом. Затем на столе выросли пирамиды фруктов. Я думал, что вот-вот умру. И еще я напился, как и большинство гостей. Но Вашингтон хоть и южный город, а заправляют им люди с Запада. Стало быть, хоть пьют здесь куда больше, чем в Нью-Йорке, но на людях напиваются реже.
Пошли тосты под шампанское. Выпили за здоровье президента. Он провозгласил тост за наше здоровье. Мистер Ван Бюрен поднял тост за благополучный исход завтрашней поездки президента. Президент предложил выпить за избрание Ван Бюрена. И так далее.
Затем президент поднялся и повел гостей в гостиную, где лакеи уже держали подносы с кофе.
Ван Бюрен спросил, понравился ли мне обед.
— Да, сэр, только я никогда не видел такого обилия еды. Я не смог отдать ей должное.
— Не беда, уверен, что Старожил никогда и ни в чем не уступит янки. — Комизм заключался в том, что «янки» он произнес на голландский манер — «джанки», а это по-голландски «лающая собака». Но тут его увели от меня другие, обладавшие большим правом на будущий источник почестей.
Я поговорил с Эдвардом Ливингстоном. Он был сама любезность и просил передать привет полковнику. С пьяной отвагой я упомянул про выборы 1800 года.
Ливингстон, казалось, был не прочь поговорить про время, как он выразился, тяжких испытаний. И опасностей, к тому же.
— Порой мы думали, что мы так никогда и не выберем президента.
— Но вы поддерживали Джефферсона при всех баллотировках.
— О да. Несмотря на искушение.
— Вы о полковнике?
Ливингстон принял таинственный вид.
— Полковник Бэрр очень хотел стать президентом.
Я не поверил своим ушам и не смог удержаться от вопроса:
— Но если бы он хотел победить, достаточно было одного его слова мистеру Байарду из Делавэра.
Ливингстон улыбнулся.
— Он не мог произнести это слово, ибо хотел быть президентом от республиканцев. А у него все голоса были от федералистов. Он хотел, чтобы я, Лайон и Клейборн и еще один-два республиканца проголосовали за него, а не за Джефферсона.
— Он просил вас голосовать за него?
Ливингстон сделал вид, будто не слышит вопроса.
— Полковник Бэрр неудачливый искатель приключений, я так ему и сказал, когда он навестил меня в Новом Орлеане. Но он, несомненно, стал бы лучшим президентом, чем мистер Джефферсон, ибо во всех отношениях был его благородней. Боюсь, мы совершили ошибку. И пострадали.
Не дождусь, когда спрошу полковника, правду ли мне сказал Ливингстон. Полковник всегда утверждал, что Ливингстонов подкупил Джефферсон. Может, он перекупил их у него? Непонятно.
Я пробрался поближе к президенту. И оказывается, к моему огорчению — лишь для того, чтобы услышать о смерти полковника Крокетта в Техасе.
— Многие годы у нас с полковником Крокеттом существовали разногласия. Но должен признать, он пал прекрасной смертью, достойной мужчины, — торжественно произнес президент.
Кто-то с Запада изложил нам самую последнюю и самую героическую версию о том, как полковника Крокетта с горсткой техасцев убил мексиканец Санта-Анна, а Сэм Хьюстон потом взял его в плен. Вот ирония: тридцать лет назад Аарона Бэрра за то же самое сочли изменником, а теперь пресса твердит о «Руке Провидения, которая указала Союзу штатов неизбежный путь на Запад».
— А что вы думаете о полковнике Крокетте, Мэтти? — пристал к вице-президенту изрядно выпивший человек с Запада.
— Я совершенно разделяю мнение президента. Он погиб прекрасной смертью, достойной мужчины. — «Маленький волшебник» широко взмахнул рукой. — Разумеется, у меня тоже были с ним кое-какие расхождения.
— Да, сэр, — сказал президент, вдруг помрачнев, — и эти расхождения Дэйви изложил в книге, которую я не хотел бы держать у себя в доме. — Лицо Джексона стало заливаться краской. Я же, уверен, ничуть не покраснел.
— Я не читал книгу, но мне рассказывали, что Дэйви написал обо мне в чрезвычайно… чрезвычайно юмористических тонах. — К моему облегчению, грозу пронесло. Никто еще не связал моего имени с книгой полковника Крокетта. Но вряд ли кто ее читал. Даже я сам не читал ее. Славная смерть автора совершенно затмила его упражнения в жанре политической клеветы. Мир предпочитает помнить Дэйви Крокетта легендарным героем, который голыми руками отбивается от мексиканских орд и падает наконец среди развалин Аламо, сраженный… мексиканскими педерастами?
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Мистер Брайант остался доволен моим описанием «Обеда в Белом доме», помог добавить кое-какие политические подробности.
— Вы произвели хорошее впечатление на мистера Ван Бюрена, — уверил он меня.
— Откуда мне знать? Он ничего не сказал.
— А когда он что-либо говорит? Но в ноябре его выберут, а вы наверняка получите назначение. Теперь же позвольте набросать вам небольшой путеводитель по Европе. — И в течение часа вечно занятой редактор «Ивнинг пост» составлял для меня список мест, какие мне надлежит посетить. Любопытно, скольких американских писателей влекло Средиземное море: Ирвинга — Гранада, Купера — Сорренто, Брайанта — Рим; не говоря уже о таких, как я: будь у меня деньги, я осел бы там навсегда.
Я вышел из редакции на Пайн-стрит, пошел пешком к Бродвею и услышал, что меня окликает — нет, ко мне взывает — женский голос:
— Шарло! — Я повернулся и увидел золоченую карету и в ней мадам. — Залезай-ка, залезай! — Я последовал приказанию. Кто посмеет ее ослушаться.
Я не видел мадам два гада, но она совсем не изменилась.
— Я была в Саратога-Спрингс, pour la santé[104]. На Бэтери! — крикнула она кучеру, добавив с мерзкой ухмылкой: — По развалинам! — Она посмотрела на меня красными глазами. — Должна признаться, меня иной раз бросает в frisson[105], когда смотрю на то, что огонь сделал со всеми этими злыми долларопоклонниками. — Вот уж не ожидал услышать из уст мадам осуждение источника ее величия, предмета ее всепоглощающей страсти. — Почему я вас так редко вижу, Шарло? Почему вы меня покинули?
— Я так занят.
— Знаю. J’ai lu vos pièces![106] Какой талант! Вы должны написать о моем доме. Это все, что осталось от Нью-Йорка. А теперь скажите мне… скажите правду. Как он? — Очевидно, она думает обо всех развалинах сразу.
— Я не видел полковника с июля. Он был тогда очень слаб. Почти не разговаривал.
— О, бедняга! Можно мне навестить его до завершения развода? То есть до середины сентября. — Она вдруг нахмурилась. — Mon Dieu![107] Неужели мне придется после развода сменить герб?
Я тупо смотрел на нее.
— А я-то думала, что Старожил все замечает.
Ага, дверцы кареты украшены и вице-президентской печатью, и фамильным гербом Бэрров!
— Разумеется, — сказал я твердо и радостно, — вам придется его закрасить.
Мадам вздохнула. Конечно, ей не повезло, но вид обгоревших домов на Уильям-стрит вернул ее в хорошее расположение духа. Нищие еще роются среди развалин, несмотря на многочисленные объявления, грозящие карой. Всю нижнюю часть Манхэттена займут коммерческие здания. Обитатели переезжают вверх, на Четвертую улицу и даже дальше. Я тоже переезжаю.
На Бэтери карета остановилась, мы остались внутри, наблюдая обычный парад. Напротив продавались гречишные оладьи, и я сразу вспомнил, что целый день ничего не ел.
