Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 1
«Увы, — подумал Уэверли, — неужели это ты? Бедное, беспо-мощное существо, неужели ты один остался в этом доме, -который служил тебе некогда приютом, чтобы своей невнятной речью, стонами и обрывками песен наполнить его опустевшие залы?» И он позвал его сначала тихо, потом громче:
— Дэви, Дэви Геллатли!
Бедный юродивый показался из развалин оранжереи, в которую прежде упиралась аллея террасы, но при виде незнакомого человека в ужасе отступил. Уэверли, вспомнив его привычки, стал насвистывать один из своих любимых напевов, который так нравился Дэви, что он даже перенял его на слух. Как музыкант, нам герой не больше походил на Блонделя, чем Дэви — на Ричарда Львиное Сердце, но язык музыки привел к такому же результату: Дэви узнал его. Он снова выбрался из своего укрытия, но нерешительно, между тем как Уэверли, боясь спугнуть его, делал самые приветливые знаки, какие только мог измыслить.
— Это его дух, — пробормотал Дэви, но, подойдя ближе, видимо признал в нем живого и знакомого человека. Бедный дурачок и сам казался собственным призраком. Своеобразная одежда, которую он носил в лучшие времена, превратилась в лохмотья прежней причудливой пышности; отсутствие ее он пытался возместить кусочками шпалер, оконных занавесок и картин, которыми и украсил свое рубище. Его лицо также утратило свое прежнее рассеянное и беззаботное выражение; у бедняги ввалились глаза, он страшно отощал, выглядел полумертвым от голода и измученным до крайности. После долгих колебаний он наконец набрался доверия, приблизился к Уэверли, пристально посмотрел ему в глаза и промолвил:
— Все кончено... умерли...
— Кто умер? — спросил Эдуард, забыв, что Дэви не способен отчетливо излагать свои мысли.
— И барон... и приказчик... и Сондерс Сондерсон... и леди Роза, что так хорошо пела... Все кончено... умерли... умерли...
Пойдем со мною, брат.
Там светлячки горят —
Увидишь ты, где мертвые лежат.
Уж ветер затрубил
В свой рог среди могил,
И бледный свет луны средь туч застыл.
Туда идем мы, брат,
Где мертвые лежат,
И пусть они тебя не устрашат.
С этими словами, пропетыми на какую-то дикую унылую мелодию, он подал Уэверли знак идти за ним, быстро направился в глубь сада и пошел по берегу речки, которая, если вспомнит читатель, окаймляла его с востока. Наш герой, невольно содрогаясь при мысли о том, что могли означать слова этой мрачной песни, последовал за ним в надежде добиться какого-то разъяснения. Найти более толкового собеседника среди развалин заброшенного дома он рассчитывать не мог.
Дэви шагал очень быстро и вскоре дошел до нижней границы сада. Он перелез через полуразрушенную стену, отделявшую его некогда от заросшей лесом лощины, в которой стояла древняя башня Тулли-Веолана, и спрыгнул в самое ложе реки. Уэверли последовал за ним, и оба пошли еще быстрее вперед, то перелезая через обломки скал, то с трудом обходя их. Вскоре они миновали развалины замка. Эдуард шел все дальше, стараясь не отставать от своего проводника, так как сумерки начали сгущаться. Но, спускаясь все ниже по руслу речки, он неожиданно потерял Дэви из вида; впрочем, мерцающий свет, показавшийся в чаще кустов и подлеска, показался ему более надежным путеводителем. Вскоре он заметил едва пробитую тропинку и, следуя по ней, наконец добрался до двери убогой лачуги. Сначала раздался свирепый лай собак, умолкнувший при его приближении. Внутри хижины послышался чей-то голос, и он почел за благо прислушаться, прежде чем идти дальше.
— Кого ты еще сюда привел, проклятый дурак? — воскликнул старушечий голос, очевидно в сильном негодовании. Он услышал, как Геллатли насвистал в ответ отрывок мелодии, при помощи которой Эдуард напомнил о себе юродивому, и теперь он уже смело постучался в дверь. В хижине немедленно воцарилось мертвое молчание, только собаки продолжали глухо рычать. Потом ему показалось, что к двери подошла хозяйка, но, вероятно, не для того, чтобы отпереть, а чтобы задвинуть засов. Предупредив ее, Эдуард сам приподнял щеколду.
Перед ним показалась нищенского вида старуха, встретившая его окриком: «Кто это лезет без спросу в чужие дома в такой поздний час?» Стоявшие сбоку от нее две свирепые на вид и отощавшие борзые, видимо, узнали Эдуарда и притихли. С другого бока, наполовину заслоненная распахнутой дверью, однако с видимой неохотой прибегая к этому прикрытию, держа в правой руке взведенный пистолет, а левой доставая из-за пояса другой, стояла высокая, обросшая трехнедельной бородой костлявая фигура в остатка выцветшей военной формы.
Это был барон Брэдуордин. Нет надобности говорить, что он немедленно отшвырнул оружие и бросился в объятия Уэверли.
Глава LXIV ОБМЕН ВПЕЧАТЛЕНИЯМИ
Рассказ барона был краток, если выкинуть из него изречения и поговорки на латинском, английском и шотландском языках, которыми он его уснастил. Он все повторял, какое великое горе было для него лишиться Эдуарда и Гленнакуойха, снова пережил сражения на полях Фолкерка и Каллодена и рассказал, что, после того как все было потеряно в последнем бою, он вернулся домой, полагая, что среди собственных арендаторов и в собственных владениях ему легче, чем в другом месте, удастся найти убежище. В Тулли-Веолан был направлен отряд солдат, чтобы разорить его поместье, так как милосердие отнюдь не стояло в порядке дня. Их действия были, однако, прекращены постановлением гражданского суда. Имение, как выяснилось, не подлежало конфискации, так как существовал законный наследник мужского пола — Малколм Брэдуордин из Инч-Грэббита. Осуждение барона не могло повлиять на права Малколма, так как они происходили не от барона, и поэтому Малколм мог вступить во владение на законном основании. Но, в отличие от многих лиц, получавших наследство при подобных же обстоятельствах, новый лэрд быстро показал, что он не намерен предоставить своему предшественнику ни какого-либо дохода, ни иных преимуществ от имения и что его цель — в полной мере воспользоваться несчастьем, выпавшим на долю его родственника. Все это было весьма неблаговидно, ибо всем решительно было известно, что барон из чисто рыцарских побуждений, не желая ущемлять прав наследника мужского пола, не перевел наследства на свою дочь.
Эта несправедливость и себялюбие восстановили против него всех крестьян; они были привязаны к своему прежнему хозяину и возмущены действиями его преемника.
— Все это пришлось не по вкусу нашему народу в Брэдуордине, мистер Уэверли, — продолжал барон,— арендаторы нехотя и с опозданием выплачивали аренду и сборы; а когда мой родственник приехал в деревню с новым приказчиком мистером Джеймсом Хоуи собирать аренду, какой-то недоброжелатель — я подозреваю, что это был Джон Хедерблаттер, старый лесник, который выступал со мной в пятнадцатом году, — стрелял в него в сумерках и так напугал его, что я могу выразиться, как Цицерон в речи против Катилины: Abiit, evasit, erupit, effugit.[231] Он бежал, сэр, если так можно выразиться, без малейшего промедления до Стерлинга. А теперь он в качестве последнего владельца по акту о наследовании объявил о продаже имения. И если приходится о чем-либо сожалеть, именно это огорчает меня больше, чем даже переход имения из моего непосредственного владения, что все равно должно было произойти через несколько лет. А теперь оно уходит из рода, который должен был владеть им in saecula saeculorum.[232] Но да свершится воля господня! Humana perpessi sumus.[233] Сэр Джон из Брэдуордина — Черный сэр Джон, как его прозвали, наш общий предок с домом Инч-Грэббитов, — не представлял себе, что из лона его произойдет такая личность. Тем временем он обвинял меня перед некоторыми primates,[234] правителями сегодняшнего дня, в том, что я душегубец и подстрекатель всяких брави — наемных убийц и разбойников. Они прислали сюда солдат, которые расположились в имении и охотятся на меня, словно на куропатку по горам, как говорится в писании о кротком царе Давиде, или как на нашего доблестного сэра Уильяма Уоллеса — не подумайте, что я приравниваю себя к ним. А когда я услышал вас за дверью, я решил, что они выследили старого оленя в самом его логовище, и готовился уже умереть, защищаясь, как подобает старому матерому самцу. А что, Дженнет, можешь ты нам дать чего-нибудь на ужин?
— Как же, сэр. Я изжарю вам куропатку, которую Джон Хедерблаттер принес нынче утром; и, видите, бедный Дэви печет в золе яйца от черной курицы. Вы, верно, и не знали, мистер Уэверли, что в замке все яйца, которые бывали так вкусно приготовлены к ужину, пек наш Дэви? Никто не умеет, как он, копаться пальцами в горячей торфяной золе и печь яйца.
В самом деле, Дэви лежал на полу, уткнувшись в огонь почти самым носом, что-то вынюхивая, болтал ногами, бормотал про себя и переворачивал яйца в горячей золе, как бы в опровержение пословицы: «Без ума и яйца не спечешь», и в оправдание похвал, расточаемых бедной Дженнет ему,
