Михайло Старицкий - РУИНА
Когда Мазепа узнал об этом решении гетмана, ужас охватил его. Но напрасно умолял он гетмана оставить эту мысль, Дорошенко стоял на своем — другого выхода у / него не было, а отказаться от своей мысли он не мог.
— Я возвращу их потом… я выкуплю, — повторял он на все убеждения Мазепы, — другого нет у меня ничего…
Для охраны Мазепы гетман дал ему в провожатые девять татар из находившегося еще при нем татарского отряда.
Дорошенко еще раз передал Мазепе устно свои наставления и горячо прижал его к своей груди.
— Ты единственный у меня друг, — произнес он дрогнувшим от внутреннего рыдания голосом, — все отняли у меня… Нищий, нищий я! Только ты еще оплакиваешь меня, несчастного. И за твою беспримерную любовь — я могу заплатить лишь слезами! Но поезжай, друже, хотя я знаю, что я лишь тешу себя несбыточной надеждой, — я сердцем чую, что уже конец, конец всему… Все вижу, все знаю… Чую, что и ты уже не возвратишься ко мне…
— Гетмане, гетмане! — вскрикнул с ужасом Мазепа.
— Не бойся, — отвечал с горькой улыбкой Дорошенко, — не потерял я рассудка. На горе, он еще тлеет в этом черепке. Но прощай, прощай, мой останний, мой верный друже! — Дорошенко крепко обнял Мазепу. — Поезжай… будь счастлив!
— Клянусь тебе, я не покину тебя, гетмане! — произнес с чувством Мазепа, припадая к руке Дорошенко.
— Покинешь, покинешь, — гетман еще раз сжал Мазепу в своих объятиях и произнес отрывисто, не глядя на Мазепу: — Об одном лишь прошу: не проклинай меня!..
Быстро промелькнули перед Мазепой опустевшие села и хутора Украйны. Отряд двигался со всей возможной быстротой, но Мазепе эта быстрота казалась недостаточной, и он беспрестанно торопил своих спутников. Кроме необходимости поспеть поскорее в Крым, им руководило еще и другое чувство. Этой безумной скачкой он словно думал уйти от своих мыслей, от самого себя!
Но это ему плохо удавалось. Словно какой-то страшный кошмар, двигались за ним и христианские пленники, которых он должен был сам отвезти в дар крымскому хану.
Правда, это были ляхи — исконные враги казаков, но это не уменьшало терзаний Мазепы — это были христиане, и он сам должен был предать их в руки басурманам.
Путники достигли южной границы Украйны и въехали в безбрежные Дикие поля. Здесь уже отряд двигался медленнее. Тишина и величие степи подействовали как-то успокоительно на Мазепу; мало–помалу к нему возвратилась его обычная способность владеть собой и трезво смотреть на действительность. Мазепа взвешивал хладнокровно в своем уме все шансы Самойловича и Дорошенко, и для него уже не оставалось никакого сомнения в том, что дело Дорошенко проиграно, и проиграно бесповоротно.
Разум твердил Мазепе, что оставаться дольше с Дорошенко безумно, преступно, а сердце сжималось от боли и тоски при одной мысли о возможности покинуть несчастного, одинокого, оставленного всеми гетмана.
Но, кроме этих политических соображений, был еще один неразрешенный вопрос, который, главным образом, мешал Мазепе принять то или другое решение. Было одно тайное побуждение, заставившее Мазепу принять поручение гетмана, — это непобедимая тоска по Галине, которая только и могла находиться в Крыму. Конечно, он мог бы отпустить пленников и явиться сам в Крым, но гетман дал ему, в качестве конвоя, вместо казаков татар, и они ни в каком случае не допустили бы подобного поступка. Конечно, Мазепа мог бы уйти от них сам, бежать, скрыться, но тогда он уже не мог бы появиться в Крыму и искать там Галину. Прибывшие татары рассказали бы хану о его поступке, а без ханской помощи все его поиски не могли бы дать никаких результатов.
В таких безрадостных размышлениях продолжал Мазепа свой путь. Уже с неделю ехали они чистой степью, не встречая никого на своем пути. По расчету Мазепы, они уже должны были приближаться к татарским полям. Был ясный летний день. Кругом сияла степь своей величавой красотой, но Мазепа не замечал ничего; устремивши угрюмый, неподвижный взгляд в луку седла, он вполне погрузился в свои печальные размышления, как вдруг чей-то громкий голос заставил Мазепу прийти в себя. Мазепа вздрогнул, оглянулся и увидал, что к нему подскакал один/ из сопровождавших его татар.
— Что случилось? — обратился он к нему отрывисто, предчувствуя уже что-то недоброе.
— Какой-то отряд показался впереди, спешит прямо на нас!
Мазепа взглянул по указанному направлению; действительно, на горизонте виднелась черная линия, которая быстро растягивалась, приближаясь к ним.
— Уж не наши ли? — продолжал татарин.
Мазепа промолчал, другая мысль шевельнулась у него в душе: «Не запорожцы ли?»
Теперь ему приходилось страшиться больше своих единоверных братьев, чем татар — исконных врагов казаков.
Всадники между тем быстро приближались; зоркий взор Мазепы различил уже издали, что это были не татары. Число всадников превышало вдвое количество татар Мазепы.
Положение его, благодаря присутствию христианских пленников, было столь ложно, столь постыдно, что Мазепа решительно не знал, что ему делать, что предпринять.
— Кто это едет? Откуда и зачем? — закричал между тем еще издали старый запорожец, очевидно, начальник отряда.
— Казаки гетмана Дорошенко, по гетманской потребе, — отвечал Мазепа.
— А отчего же с тобою эти голомозые?
— Для охраны, на случай, если бы встретились татары в степи.
— Ха–ха–ха! — разразился старший презрительным хохотом. — Татар испугались! Да ведь это ваши приятели и побратымы! — В это время взгляд старого запорожца упал на бледных, растерянных пленников, которые, как стадо жалких овец, стояли, сбившись в одну кучу посреди табора. — А это что? — продолжал запорожец, указывая на пленников, — отбили у кого-нибудь ясыр?
Никогда еще в жизни не бледнел Мазепа, даже при встрече с самым страшным врагом, но теперь, при одном вопросе этого седого сечевика, он почувствовал, что какой-то смертельный холод сковал его сердце, язык его потерял способность двигаться.
— Ну, чего ж молчишь? Говори, отчего закованы эти люди? — продолжал сурово запорожец, останавливая на Мазепе строгий взгляд.
— Спасите нас, спасите! — застонали в это время пленники, ободренные расспросами запорожца, и протянули свои закованные руки. — Гетман Дорошенко отправляет нас в Крым к татарскому хану в полон!
При этом слове крик негодования вырвался из груди всех сечевиков, окруживших Мазепу и его отряд.
— Что? — заревел запорожец, и лицо его покрылось багровой краской. — Гетман сам отправляет в полон к басурманам христианский люд? Чего ж ты молчишь, гадина? Говори, правду ли сказали эти люди, или нет?
— Гетману нужно было выкупить одного нашего полковника, — попробовал было возразить Мазепа, — а хан не соглашался его возвратить иначе, как…
Но старый запорожец не дал ему окончить.
— Так не деньгами, а христианским народом выкупаете вы своих полковников?! — закричал он громовым голосом. — Басурманы, поганцы, Иуды вы проклятые! Как земля еще носит вас на себе, Каины!
— На то была воля гетманская, я только посланец, — заметил сдержанно Мазепа.
— Не посланец ты, а Каин! Смерть тебе и твоему гетману–христопродавцу!
— Смерть! Смерть! — подхватили грозно все запорожцы.
Мазепа молчал. Что мог он сделать? Запорожцы превосходили вдвое, втрое число татар его отряда, но если бы силы их даже были и равны, Мазепа уже не мог бы сражаться с татарами против своих братьев сечевиков.
В это время к старому запорожцу подскакал один из его товарищей и принялся говорить ему что-то вполголоса. Из этого разговора к Мазепе долетело несколько отрывочных слов, среди которых ему послышалось несколько раз: «бумаги… допросить… Сирко»… При этом имени сердце Мазепы учащенно забилось: да неужели же Сирко находится здесь, на Запорожье? Ну, если Сирко здесь, то его спасенье обеспечено.
Надежда затрепетала в сердце Мазепы, кровь его побежала быстрее; с лихорадочным нетерпением принялся он следить за разговором запорожцев. Сначала седой сечевик, видимо, не соглашался с товарищем, но потом доводы последнего, очевидно, подействовали на него.
— Хорошо! — произнес он наконец, обращаясь к своим товарищам. — Отвезем его в Сечь, пусть его рассудит все товарыство. Раскуйте же, панове, тех несчастных и наложите кандалы на этого братоубийцу, а голомозых заарканьте всех да заберите и их с собой.
Сечевики бросились исполнять приказание своего старшого. Татары не оказали им никакого сопротивления и сразу же побросали оружие. Через несколько минут все пленники были раскованы. С Мазепы сняли саблю и все оружие, отобрали у него все находившиеся при нем бумаги и надели ему на руки кандалы. Затем запорожцы оцепили отряд, и все двинулись по направлению к Запорожской Сечи.
Уже вечерело, когда они достигли берегов Днепра. Пленников не повезли в самую Сечь, — запорожцы свернули в сторону и подъехали к укрепленному земляными валами городку. Казаки въехали в середину городка: здесь седой сечевик подозвал к себе одного из запорожцев, охранявших въезд, рассказал ему, как и где нашли они эту партию пленников, и, приказав особенно надсматривать за Мазепой, обратился к последнему:
