Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий
Он вдруг подумал, что Капри вовсе не такое безопасное место, как ему казалось раньше. Если этот рыбак смог взобраться по скале — то смогут и другие, уже не такие простаки, как он. Гнев ударил в голову. Тиберий выговорил, не разжимая зубов:
— Возьмите рыбу и бейте его ею по лицу.
Дюжий германец Зигфрид, старший патруля, не раздумывая, ухватил краснобородку за жабры и принялся, широко размахиваясь, хлестать рыбака то по правой щеке, то по левой. Рыбак Капитон плакал и громко вопил, прося пощады, но Тиберий не давал команды останавливаться. Рыба наконец не выдержала, в руках Зигфрида осталась ее голова, и, пока он примеривался, как бы покрепче взять упавшее рыбье туловище, Капитон, еле шевеля опухшими губами и шмыгая разбитым носом, произнес:
— Эх, цезарь! Я ведь только хотел тебе приятное… Хорошо еще, что не предложил сначала то, что лежит в мешке…
— Зигфрид! — крикнул Тиберий. — Осмотреть мешок!
Германец расширил горло мешка, лежавшего неподалеку,
и с опаской засунул руку внутрь. И вытащил оттуда огромного черного омара, покрытого великолепным панцирем. Такое чудовище могло украсить самый изысканный стол.
— Не трогай больше рыбу! — приказал Тиберий. — Бей этим!
Зигфриду было все равно, чем бить. Через некоторое время
у рыбака вытекли глаза, окровавленная кожа повисла лоскутами, и сам он потерял сознание. Тиберию пришлось велеть германцам прирезать его и сбросить в море.
Этот эпизод послужил тому, что в течение нескольких следующих дней по приказу Тиберия берег острова делали еще более неприступным — спущенные на веревках рабы обтесывали выступы на скалах, выкорчевывали кусты, за которые — можно было зацепиться. В некоторых местах были построены укрепления, и при них установлены постоянные дежурства.
Если не считать мелких происшествий, подобных случаю с рыбаком, или неизбежных ссор и драк между спинтриями, в которых Тиберию приходилось быть главным судьей и примирителем, то жизнь на Капри была просто райской. Тиберий чувствовал себя помолодевшим, у него улучшился аппетит — во всех смыслах. Здесь можно было следовать рекомендациям древнего философа, утверждавшего, что потребности — какими бы они ни были — следует удовлетворять по мере их возникновения, а не тогда, когда это принято или считается приличным, то есть любить — вечером, спать — ночью, есть — днем. Тиберий спал, ел и совокуплялся, когда хотел, и проделывал это с большим удовольствием, потому что желания не притуплялись от окружавшего его изобилия.
Но настал день, когда пришлось заняться и государственными делами. Вернее говоря — лично государственными, так как они касались непосредственно Тиберия и его родственников.
В донесениях Сеяна все чаще стало мелькать имя Агриппины и ее обоих сыновей. Нерон и Друз Германики, оказывается, полностью поддерживали свою мать в борьбе за так называемую справедливость и охотно верили слухам, распускаемым Агриппиной и ее сторонниками о том, что Тиберий повинен в смерти их отца. Сеян докладывал также, что Агриппина пользуется поддержкой Ливии Августы. А та будто бы собралась умирать, но все никак не умирает, зато обещает перед смертью опубликовать некое письмо, адресованное покойному Гнею Пизону. О содержании письма Сеяну ничего выяснить не удалось — Ливия раскусила нескольких его шпионов и изгнала их из своего дома, но по косвенным слухам — это искусно сфабрикованная фальшивка, представляющая прямой приказ Тиберия Пизону и его жене Планцине: устранить Германика любыми средствами. Хотя в фальшивку мало кто поверит, все же она может наделать много ненужного шума. Сеян просил у Тиберия полномочий провести обыск в доме Ливии, но разрешения не получил. Древняя старуха мать все еще пугала императора, словно грозный призрак минувшего времени.
Но зато Сеян получил разрешение применять любые меры воздействия к Агриппине. Для этого Тиберий написал сенату длинное послание. Он просил великодушных отцов сенаторов оградить его от посягательств со стороны ближайших родственников, которые, движимые алчным стремлением к власти, покушаются на его жалкую, исполненную страданий жизнь. Также Тиберий рекомендовал сенату во всем доверять Сеяну — ближайшему другу и сподвижнику императора.
Все же, пока жива была Ливия, Агриппину трогать не следовало — нужно было ее только постоянно пугать и раздражать. Это, во всяком случае, полезно: все, кто станет сочувствовать ей в ее несчастьях, легко могут быть выявлены и приписаны Сеяном к партии, готовящей переворот. Не следовало упускать из виду и армию — особенно те части, которые служили под командованием Германика. Агриппина, доведенная до отчаяния преследованиями Тиберия и не имеющая возможности обратиться к нему с оправданиями, могла, взяв с собой старшего сына Нерона, броситься к войскам и воззвать о помощи. В тех частях еще служат офицеры, которые души не чаяли в покойном Германике, и вид Нерона, так напоминающего отца, может толкнуть старых вояк на безрассудные поступки. Увольнять опытных военных, однако, было чересчур накладно, а казнить — пока не за что, да и опасно. Тиберий велел Сеяну выявлять таких приверженцев Германика, переводить их из легионов, стоящих на Рейне, в другие места и заменять преданными императору людьми. В основном — преторианскими гвардейцами. Работа эта была непростая, кропотливая, но Сеян принялся за нее с энтузиазмом.
У Агриппины был, кроме Нерона и Друза, еще один сын — Калигула. Чем-то он определенно нравился Тиберию — не как объект похоти, а просто как весьма смышленый и забавный юноша. Сеян знал, что император не любит, когда в докладах о подрывной деятельности Агриппины и ее детей проскальзывает имя Гая Калигулы, и старался о нем не упоминать. Но однажды упомянуть пришлось.
В один из приездов на Капри Сеян, как обычно, целый день занимался с Тиберием делами. И все время делал вид, что хочет рассказать нечто очень важное — но не смеет. Тиберию надоело, и он потребовал подробного отчета.
— Прости, цезарь, что я вынужден… — Сеян, к удивлению Тиберия, казался смущенным, словно мальчик, — Это по поводу Калигулы… Мне сообщили, что его бабка, Антония, застала его, то есть Калигулу… Одним словом, он совокуплялся с родной сестрой.
— С какой именно? — спросил Тиберий. — У него их три. Младшая, правда, еще совсем малышка, но… А сколько лет сейчас Калигуле?
— Он готовится отметить совершеннолетие.
— О, — удивился Тиберий, — Как быстро, оказывается, летит время! Постой, Сеян, — я сам угадаю, которая из сестер ему так понравилась… Это маленькая Агриппинилла?
— Нет, цезарь. Это Друзилла, старшая.
— Да она же старше Калигулы почти на два года, — слегка разочарованно протянул Тиберий. — Но он все равно шустрый мальчик. Уговорить старшую сестру — наверное, надо хорошенько потрудиться, а, Сеян? У тебя нет старшей сестры?
— Возможно и есть, цезарь. Когда префект Элий Сей усыновил меня, мои родители еще были вполне способны к деторождению.
— Значит, ты не можешь понять мальчика. Но ты правильно поступил, Сеян, что рассказал мне об этом. Я не хочу, чтобы слухи о связи Калигулы с сестрой вышли за пределы семьи.
— Разумеется, цезарь. Но разве ты их не накажешь?
— Им просто не надо давать видеться — вот и все. Антония сможет это устроить. Я напишу ей.
И Тиберий написал бабке Калигулы — Антонии большое письмо, в котором просил ее простить детскую шалость внука. Он также просил прощения и за себя — за то, что, сверх всякой меры занятый государственными делами, не уделяет своей семье должного внимания. Притом, писал Тиберий, его душа вполне спокойна, так как он знает, что уважаемая Антония всегда сумеет постоять за честь семьи. Он еще много комплиментов подарил старой Антонии, назвал ее даже своей сестрой — а разве она, вдова его любимого брата, не была Тиберию как сестра, в самом деле?
Это было самое ласковое письмо Тиберия Антонии. Более того — это было едва ли не первое адресованное ей письмо вообще! Тиберий прекрасно понимал, какое впечатление на гордую старуху оно произведет. В тот момент, когда Сеян рассказал ему о проделках Калигулы, в голове Тиберия словно вспыхнуло что-то, и это озарение высветило дальнейший путь — не только для него самого, но и для всего государства. Этот глупец Сеян предлагает наказать юного Гая Калигулу! Нет, у Тиберия появился совсем другой план.
Что-то давно, подумал Тиберий, у него не было сыночка — со дня смерти Друза Младшего. А императору не годится быть бездетным — это означает неустойчивое положение государства, не имеющего законного наследника престола. Старшие дети Германика на роль наследников не годятся — слишком хороши, да и матери своей подчинены. А вот Калигула — это сыночек! Замечательный сыночек, и, когда он займет императорский трон, граждане Рима сильно пожалеют о том, что не ценили в свое время Тиберия и давали ему разные обидные прозвища.
