Тулепберген Каипбергенов - Сказание о Маман-бие
Юноша шел потупившись, словно обдумывая что-то важное, наверное, суры Корана! — почтительно подумал Аманлык. Улица, прохожие, высокие купола и минареты его, видимо, не интересовали. А что, если его остановить? Спросить: «Не знаете ли вы Айдоса?» А если он сам и есть Айдос? И Аманлык не ошибся. За его спиной послышались веселые голоса, его обогнала гурьба нарядных мальчиков, спешивших вслед за высоким юношей.
— О чем задумался, Айдос? — крикнул один, его догоняя.
— Айдос! — воскликнул Аманлык с такой радостью, будто после долгой разлуки встретил родного сына.
Мальчики остановились и вежливо поздоровались. Слезы поступили к глазам Аманлыка, и он немо глядел на Айдоса, не в силах вымолвить слово.
— Вы, Кабул, идите вперед, не задерживайтесь, а то как бы учитель не обиделся! — сказал Айдос и обернулся к Аманлыку.
Они познакомились.
— Слышал о вас. Вы давно из Бухары? — спросил юноша.
И Аманлык коротко рассказал, как ездил в Бухару, как узнал, что Алмагуль в Хиве, а, приехав сюда, услыхал, что она умерла. Рассказал, и чем сейчас занимается.
Чистый лоб Айдоса слегка нахмурился, — мальчик жалел Аманлыка.
— Да, — по-взрослому веско молвил он. — От судьбы не уйдешь. Жаль, что человек родится, живет, стремится все увидеть, узнать, и вдруг — смерть…
— Я вас не задерживаю, милый? — забеспокоился Аманлык.
— Нет, нет, они там скажут. Сегодня занятий нет. Ребята пошли к мулле на его участке землю рыхлить под посев.
— Скажите еще только одно: каков новый хан, справедливый ли?
— Хан очень хороший. Есенгельды-бию нашему он звание мехрема пожаловал. В честь этого пир был на всю Хиву!
— Слыхал я, милый, слыхал. Пусть это будет добрым началом милостивой заботы хана о каракалпаках.
— А вот ваше ремесло мне кажется неважным, — по-детски живо выпалил Айдос. — Жарить рыбу женское занятие, не дело для мужчины. Ну, если бы вы хоть на маслобойке работали, было бы еще ничего… — И столь же внезапно застеснялся: не обидел ли взрослого человека. — Кстати, сегодня к Матьякубу-шарбак-ши должен прийти один наш каракалпак Бектемир-ага. Он у мастера-плотника в учениках. А товарищ его Бекмурат-ага был учеником у мастера по юртам, так вот он на войне с йомудами погиб. — И, не замечая, как поразило Аманлыка это известие, продолжал:- Вот вам бы на его место поступить, как было бы хорошо! Идемте вместе к Матьякубу-шарбакши, с Бектемиром повстречаетесь, он вам, где мастер по юртам живет, покажет.
— Не опаздывайте из-за меня, милый. Я Бектемира знаю. А вы торопитесь к учителю, еще обидится на вас.
Ничего мне не будет. — Айдос уже знал себе цену.
Как только вошли они на постоялый двор, появился откуда-то и Бектемир. Издали завидев Аманлыка, он пошел, открывая в улыбке крупные, как долото, зубы и широко распахнув руки. Два здоровенных джигита, в старых халатах и черных шапках, слились в объятии. Айдос смотрел на них с радостной детской улыбкой, покусывая большой палец.
Стесняясь говорить в присутствии Айдоса о своем житье-бытье, Аманлык поспешил отпустить юношу.
— Будьте здоровы, долгой жизни вам, милый. Идите по своим делам, а с Бектемиром я сам договорюсь.
— Хорошо. Если понадоблюсь, ищите меня в медресе, — сказал мальчик и, приложив руку к груди, поклонился старшим.
— Какой вежливый, скромный мальчик! Маман-бий очень его хвалил, — сказал Бектемир, глядя вслед Айдосу.
— Прекрасный мальчик. Маман-бий все мечтал найти такого вот юношу, воспитать себе на смену. Такой умница, пусть исполнятся все его желания!.. Да ты слушай, Бектемир, я ведь женился.
— О-о-о, вот спасибо тебе, что выполняешь указ Маман-бия. Поздравляю! Что же ты сразу не сказал!
— Да боялся, ты надо мной смеяться будешь! Ты-то сам как? Не сорвалась еще твоя лошадка с привязи? Гляди за ней хорошенько!
Бектемир загадочно ухмыльнулся, оглянувшись по сторонам, — как бы кто посторонний не услышал! Убедившись, что поблизости никого нет, с размаху хлопнул Аманлыка по плечу.
— И не спрашивай! Я-то думал, она дочка мастера — разводка, а на самом деле она его младшая жена!
— Да что ты говоришь?
— Да, да. Оказывается, она меня полюбила и сказалась дочкой плотника, боясь, что, если скажет — жена, я к ней и близко не подойду. Ну, а когда убедилась, что и я ее люблю, тогда мне правду открыла. «Теперь ничего не бойся, говорит. Уходить будешь, меня с собой заберешь», — сказала. — Бектемир сложил руки, будто благословения просил. — Ой, какая же она красавица! Луноликая, ротик колечком, глаза как солнце яркие, волосы как ночь темные, брови вразлет насурьмленные, бедра широкие, талия тонкая — чистый дутар, грудь как кувшин! Ну, что еще? Ничего не забыл?.. А теперь ты, хитрец, привыкший красивых казашек целовать, теперь ты расскажи про свою! Глаза твои — мера, а сердце — весы.
Аманлык было засмеялся, но улыбка ушла с его лица, как уходит солнце под набежавшее облако. Он нахмурился.
— Мерить глазами, взвешивать сердцем — все это, брат Бектемир, прошло. Взял ее, можно сказать, из жалости. Бедняжка она, смирная, кроткая, работящая. Что укажешь — все сделает, безответная, покорная, не укажешь — так сидит. А вид ее, что вид? Кончик носа срезан, косноязычная, что лепечет, сразу-то и не поймешь. Стесняется, что ли, сама не заговаривает. Ну и я ее не заставляю говорить, боюсь — заплачет. Беспокойная она у меня. Я даже не говорю ей «жена», может, обидится, огорчится, зову ее, черноглазую, Каракоз.
— Ну и хорошо сделал, что женился, — серьезно сказал Бектемир. — Все женщины суть женщины. Красота совсем не обязательна. Умеет печку топить, детей рожает — и все.
— Думаю, что она уже беременна, братец.
— Вот это дело! Молодец ты. А я, брат, попусту стараюсь. Все равно мое потомство будет за хозяином числиться.
— Да уж пока это так и будет, — сказал Аманлык и, разгладив усы, рассмеялся.
Бектемир сказал, что год еще потерпит, а там станет мастером — и домой. Узнав о гибели Бекмурата, Бектемир огорчился до слез, все вспоминал, каким тот был тихим, уступчивым парнем — травинку у овцы изо рта не отнимет.
Когда мы ходили в лес деревья валить, виделся я с ним, бедным. Он все говорил: «Выучусь, тебе первому юрту построю». Не успел обучиться! А его мастер, правда, не умеет учеников в строгости держать, но человек добрый и мастер хороший.
— Вот ты и сведи меня с этим человеком хорошим. Мастер-юрточник жил севернее Хивы, близ Шаббаза, на берегу Амударьи. Чтобы туда ехать, нужно Бек-темиру у своего плотника отпрашиваться. А сейчас послал его хозяин на здешний базар масло для ступиц покупать, и пошли они вместе с Бектемиром к лавочнику, на рынок. И вдруг, издали увидев какого-то человека, Бектемир закричал:
— Ну, брат, счастлив твой бог! Вон и сам юрточник сюда жалует. Во-он тот, гляди!..
— Эх, кабы он меня принял!
— Примет. Он Бекмурата любил. Вообще сам человек добрый, с охотой учит каракалпакских ребят.
Джигиты встретились с мастером, поздоровались, стали рассказывать все по порядку, кто Аманлык, да где работает, да почему хочет к нему в ученики проситься. Но он сразу все понял.
— Знаю я твою рыбожарку и хозяина твоего знаю… Правильно задумал юрты строить учиться. И тебе будет хорошо, и народу твоему польза. Нет большего счастья, чем строить дома человеку, душу его веселить. Строить дома — дело добрых людей, рушить дома — дело грязных свиней. Приходи — приму.
— Спасибо, мастер, приду непременно, — сказал Аманлык, прощаясь. Юрточник сразу ему полюбился.
А вот сладкоречивый хозяин рыбожарки на деле оказался совсем не таким, каким его считал Аманлык. Судя по тому, как ласково он обращался с работником, голоса на него не повысит, дня не пройдет, чтобы о житье-бытье не спросил, даже, что во сне видел, интересовался, Аманлык думал, что хозяин благословит его на благое дело, заплатит за труд, оденет и отпустит с добром.
Но стоило заикнуться об уходе, как хозяин показал, что он за человек. Визгливым бабьим голосом начал он перечислять все те беды и убытки, которые, оказывается, причинил ему Аманлык. Скуля, как голодная сука, он напоминал Аманлыку, как «пожалел» его, бедного скитальца, голого, босого, с оторванным ухом, и из милости взял на работу. Потом он столь же долго и подробно, нанизывая одно свое благодеяние за другим, расписывал все убытки, какие понес, кормя и одевая неблагодарного своего работника и его прожорливого осла…
Аманлык стоял, закрыв уши, понимая, что не только о плате за труд говорить не приходится, но опасаясь, чтобы и последнее его имущество — осла — хозяин не отобрал. И как в воду глядел! Стоило Аманлыку с Ка-ракоз взяться за свои тощие узелки, как хозяин, брызгая слюной, схватился за недоуздок осла.
— А осла себе оставляю, себе, за то, что ты ел-пил у меня!
Аманлык, разъяренный, дрожа всем телом, выхватил из ножен свой меч и взмахнул им над головой, но Кара-коз грохнулась ему в ноги и, словно железными путами, охватила колени, плача и еле слышным голосом что-то лепеча. Остывая, Аманлык сунул меч в ножны, свернув в круг веревку, заменяющую повод ослу, с размаху бросил ее на шею хозяина:
