Родион Феденёв - Де Рибас
– И что же?
– Говорит, что вы за его спиной мертвых желаете деньгами воскресить.
Рибас задумался: «В чем дело? Откуда вдруг такая вражда? Дело рук Мордвинова? Нет, граф ему цену знает. Давно ли Александр Васильевич писал мне искренние и дружеские письма и даже выражал готовность сражаться под моими знаменами?»
– Суворов принял предложение возглавить все войска, дислоцированные на юге, – сказал Базиль. – И не вы один у него на сковороде. Достается всем. Киселева не иначе, как продажной бабой, не называет.
– Но я ему не кадет, чтобы терпеть выволочки! – воскликнул адмирал.
– Да. Но истинная причина перемены к вам Суворова, я думаю, вот в чем, – сказал уверенно Базиль. – Вы вхожи к Платону Зубову. Он к вам благоволит, доверяет во всем. А Суворов теперь с ним в ярой вражде.
– Но ведь они через Николая Зубова родственники.
– Это для графа не причина считать его выскочкой.
– Но разве только сейчас он это понял? Всегда знал, а породниться с ним не побрезговал.
– А теперь он и в грош его не ставит.
На это адмирал ответил довольно жестко и определенно:
– Потемкин был выскочкой более скороспелой, чем Платон, а граф ему чуть ли не до кончины в любви клялся. Дело, видно, не в этом. Фаворит при русском троне останется фаворитом, так тут заведено – власть имеют те, что входят в спальню императрицы без доклада. Платон мой начальник, и я не могу назвать его выскочкой или высказать, кто он есть в истинном свете. Я не фельдмаршал, и десятков деревень, стотысячного дохода и тысяч крепостных у меня нет, как у Суворова. Мне надо о дочерях и о братьях думать. Но такого друга терять жаль. Правда. Скажи я ему все это – он теперь меня и слушать не станет.
– Не сможет, потому что уехал в Тульчин, – сказал Базиль.
С Зубовым во дворце разговор вышел коротким.
– Черноморское правление ставит вам в вину, адмирал, покупку судов, – сказал Платон, облачаясь с помощью двух слуг в тяжелый парадный, схожий с доспехами, сияющий золотом голубой кафтан.
– Я намерен купить еще два судна в Таганроге, – ответил Рибас. – К весне, чтобы исправно возить соль из Тавриды, понадобится не менее шести судов. А военные мои суда ветхи.
– Напишите мне подробно обо всем.
И, проклиная Мордвинова, адмирал писал объяснения. Однако, довольно быстро Платон от имени Екатерины одобрил покупку трех судов и обещал первый корабль с верфи Войновича передать Рибасу. Кроме того, он подписывал по просьбе адмирала ордера, по которым в Одессу посылали мачтовых и конопаточных мастеров, блоковых, малярных и фонарных подмастерьев.
Платон Зубов, становясь князем Римской империи, сделался деятельно горд и жил под знаком великой идеи отправить войска в Персидский поход. Виктор Сулин, сменивший свои наблюдения во время путешествий на пристальное внимание к петербургскому двору, запальчиво говорил Рибасу:
– Я даже не знаю, как назвать эту затею!
– Сумасбродство? – предложил Рибас.
– Э, нет. У Платона мысль определенная: он мечтает о фельдмаршальском жезле. Никому еще не удавалось оседлать великий шелковый путь из Китая и Индии. Да еще пресечь сообщение Константинополя с Персией. Вы, адмирал, подали рапорт на участие в Персидском походе?
– Вы меня склоняете к этому?
– Разве?
– Признаться, Виктор, я хотел бы перемен в своей судьбе.
– А я, адмирал, хотел бы оказаться на вашем месте. У вас все так удачно сложилось! – Виктор с волнением смотрел на Рибаса. – Честно говоря, я не предугадал вашу судьбу. Ваши юношеские мечты о свободной Греции были наивны. Но Провидение оказалось поразительно последовательным. Вы осуществляли греческий проект, а теперь строите город, где живут свободные греки и имеют своего бургомистра. Вам остается счастливо следовать такой завидной участи.
– Мой флот сгнил, – отвечал Рибас. – В городе болезни. В казармах велика смертность. В конце года денег не было, полки работали в долг. Предвижу, что подрядчики скоро пойдут на одесскую Экспедицию, а значит, и на меня, войной, как это случилось в девяносто третьем с Суворовым. Он продавал деревни, чтобы оплатить долги. Я дружил с ним около десяти лет, и мы были честны и откровенны, а теперь он поверил, что я наживаюсь на чьей-то беде. Все это тяжело.
– Но только не связывайте перемену судьбы с Персидским походом, – сказал Виктор. – Мне говорили, что Платон составляет его планы по записке греческого митрополита отца Хриманфа. Тот подсказал, что Персии, угнетаемой варварами, союз с Россией будет выгоден. И по его словам, нет ничего проще, как покорить Хиву с ее серебряными и золотыми рудниками. По Аму-Дарье попасть в Бухару, которая не беднее Индии. А уж, скажем, крепостью Кабул может овладеть женщина, если бросит через стену несколько куриных яиц вместо ядер. Затея обречена на позор и бесславие.
Но российские войска уже стягивались к Каспию. Валериана Зубова снабдили тремя миллионами и благословили.
– Я завоюю Хиву, Бухару, Персию, – говорил Валериан, – а Константинополь сам падет к моим ногам.
Увы, нога у него была одна – полководец скакал на костылях к своей карете, обещая любовнице графине Потоцкой вернуться целым и невредимым. Рибас к этому времени обдумывал новый заманчивый план.
Михаил Кутузов, которому исполнилось пятьдесят, соратник адмирала по дунайским походам, командовал всеми сухопутными силами и флотом в Финляндии. Он готовился к встрече нового восемнадцатилетнего шведского короля Густава IV и был назначен споспешествовать доброму финалу королевского визита. Предполагалось сватовство Густава к великой княжне Александре Павловне. Встретившись с Кутузовым на одном из Эрмитажных вечеров, Рибас рассказал ему о размолвке с Суворовым, о своих опасениях.
– Вы хотите перемен в своей судьбе, – сказал Кутузов. – Что ж, в Стокгольме нет российского посланника. Почему бы вам не стать им?
Мысль эта поначалу не увлекла Рибаса: рутинная обязанность наблюдать события и докладывать о них Безбородко в коллегию иностранных дел не была в его характере. Но дипломатическая карьера открывала возможности, которые адмирал не мог осуществить пятнадцать лет назад: если он станет дипломатом в Стокгольме, то позже, возможно, откроется вакансия посланника в Неаполе.
После таких размышлений назначение в Стокгольм показалось Рибасу желанным, и он нашел Александра Безбородко в обществе двух фрейлин и скульптуры Венеры медицейской.
– Граф, – обратился к нему Рибас, – география подсказывает, что Неаполь гораздо дальше Стокгольма, но последний кажется мне ближе из-за отсутствия там российского посланника.
Фрейлины недоумевали, Александр Андреевич ответил мгновенно:
– Спросите у Платона Александровича, а я препятствовать не стану.
Но фаворит уж торопил адмирала к отъезду на Юг. Рибас начал собираться, попросив Базиля при случае сказать императрице о своем желании быть послом в Стокгольме. Базиль обещал содействовать и продаже дома из наследства Бецкого в казну или частному лицу за сто тысяч.
12. Как птица Феникс
1796
По весенней слякотной дороге предстояла встреча с Суворовым в Тульчине: адмирал посчитал невозможным уведомить графа лишь письменно о своем прибытии к войскам. Но тревожился: какой выйдет встреча? Рассказывали, что перед тем, как посетить Румянцева-Задунайского, Суворов собрал Военный совет, где решал один вопрос: можно ли ему подъехать в экипаже прямо к крыльцу прославленного фельдмаршала или подъехать только к воротам, а до крыльца идти пешком. Совет высказался за то, чтобы подъехать к крыльцу. Так и решили. Но возле ворот тошанского дворца Суворов вдруг выскочил из экипажа и прошествовал к крыльцу в полной парадной форме со шляпой на сгибе руки.
Адмиралу не с кем было держать совет. Подкатив к дому графа, он вышел из коляски и во дворе попросил солдата, возившегося с упряжью, достать из колодца ведро воды. День для апреля был жарким. Солдат уж опустил в колодец журавль с ведром, как из окна дома высунулась нахохленная птичья голова Суворова.
– Не давать ему воды, – приказал он солдату. – Потерпит до одесских колодцев!
– Я прибыл, чтобы доложить вам… – начал было Рибас, но граф прервал:
– Читал ваш рапорт. Зачем ко мне? Петля. Гоц-гоц.
И окно захлопнулось. Только давно знающий графа человек мог понять, что он укоряет Рибаса за кружной, не прямой путь в Одессу – петля, а «гоц-гоц» – означало: спешите прямиком к месту назначения. В двадцати верстах от Тульчина коляску адмирала догнал верховой и вручил ему от имени графа лечебник штаб-аптекаря Ефима Белопольского «Правила медицинским чинам» и соображения самого Суворова относительно излечения нижних чинов. Немецкие лекарства граф называл тухлыми, бессильными и вредными. Советовал лечиться травами и корешками. И заявлял: «Голод – лучшее лекарство!.. Есть хочется? На закате солнца немного пустой кашки с хлебцем, в горячке ничего не ешь. Хоть до двенадцати дней, а пей солдатский квасок, то и лекарство. В лазарете в первый день постель мягка, второй день – французская похлебка, третий день – могила. Один умирает – десятеро товарищей хлебают его смертный дух…»