Натан Рыбак - Переяславская рада. Том 2
— Да, — Малюга устало присел на пенек в углу шатра. — Веки сами слипаются… Три ночи не смыкал глаз… — виновато проговорил он. Достал из-за пазухи небольшую грамоту и, пошатываясь, поднялся, — Прошу тебя, пан наказной, вручи ее гетману. Важные вести. — Потер лоб кулаком, как бы желая что-то припомнить, сказал погодя: — Радзивилл задумал прорваться на Гродненский шлях… Мне приказал, если живым выберусь, отвезти письмо подканцлеру Радзеевскому… Стелется мне путь в свейское королевство. Приказывай, гетман…
— Вон как! — присвистнул Золотаренко и подмигнул Трубецкому. — Отдохни тут, — указал рукой на разостланные ковры, — а мы с воеводой к войску. Нужно Радзивилла как следует угостить.
В шатер просунул голову казак. Крикнул оторопело:
— Ляхи, твоя милость, в табор врезались! Немцы, драгуны!..
Малюга тоже хотел выбежать из шатра вслед за Трубецким и Золотаренком, но, сделав шаг, без сил повалился на ковер. Как будто мощная волна подняла его и швырнула на другую, а та, в свою очередь, на третью, и так забавлялись им гривастые волны, а он тщетно сопротивлялся, стараясь выбраться на сушу… Откуда-то, точно с далекого берега, гудело угрожающе эхо.
…Замолкли пушки, точно им заткнули жерла. Бледное солнце силилось прорезать лучами завесу седых туч. Тимофей Чумак, сжимая в руке мушкет, уже шестой раз подымался с размокшей, топкой земли и, стиснув посинелые губы, снова летел на железную стену рейтаров. Драгуны обходили казацкие ряды стороной, и их намерение — врезаться в тыл казакам — угадали Золотаренко и Трубецкой.
Гуляй-День, размахивая перначом, кричал низовикам:
— Держись, побратимы! Бейте панов-ляхов! За волю, на веру!
— Слава! — рвалось в ответ ему.
— Слава! — закричал Тимофей Чумак и, прицелившись в толстое, багровое лицо жолнера, выстрелил.
Жолнер упал навзничь, но другой, размахивая пикой, лез на Чумака. В этот миг врезался в рейтарские ряды стрелецкий Московский полк. Чумак только успел облегченно вздохнуть, как рядом с ним вырос, с аркебузой в руках, стрелец Василий Гузов. Казаки и стрельцы мигом разбились на четыре шеренги. Передние, дав выстрел, возвращались в задний ряд и на ходу заряжали мушкеты, а тем временем второй ряд стрелял в рейтаров; выстрелив, он занимал место четвертого ряда, а перед вражескими солдатами вырастал третий ряд.
Мушкетный огонь не стихал ни на минуту. Рейтары начали отходить. Драгун, пытавшихся ударить казакам в спину, перехватили корсунцы. Их повел на польские полки сам наказной Иван Золотаренко. Серый в яблоках жеребец распластался над полем. Корсупцы как на крыльях летели зa наказным гетманом и бешеным ударом рассекли надвое ряды противника.
Стремительный удар корсунцев вынудил драгун отказаться от своего намерения, и они поворотили назад. Но только этого и ждали корсунцы. С этой минуты они уже не отрывались от врагов и гнали их изо всех сил на плавни. Первые ряды драгун и не заметили, что от спасительных плавней их отделяет глубокий ров. Туда, ломая ноги и хребты, полетели кони, а через головы коней валились всадники.
Иван Золотаренко дернул поводья, и разгоряченный конь, перебирая в воздухе передними ногами, стал на дыбы. Он бешено закружился на месте, разбрасывая вокруг себя брызги грязи, но твердая рука наездника заставила его подчиниться. Тяжело переводя дыхание, Золотаренко снял шапку и вытер ее красным верхом лоб. Пот обильно струился по лицу, от промокшего кунтуша валил пар. Теперь Золотаренко был уверен — войску Радзивилла пришел конец. Смоленскому гарнизону нечего ожидать помощи от Радзивилла. Литовскому коронному гетману лишь бы самому спастись… Подъехал Трубецкой. Остановил своего коня рядом, поднес к глазу подзорную трубу.
— Бегут региментари… Ишь проклятые, уже плавни миновали… — с досадой сказал князь.
— Там их перехватят казаки.
В польском лагере затрубила труба, долго и тоскливо. Над разбитыми возами поднялось несколько белых знамен.
— Мира просят… — весело сказал Золотаренко, — Как думаешь, князь, дать отбой?
— Прикажи трубить отбой! — согласился князь.
Через несколько минут в казацком таборе победно затрубили трубы, довбыши ударили в котлы.
Наконец солнце раздвинуло громады туч и озарило поле битвы. Тревожная тишина длилась несколько мгновений, а затем поле наполнилось стонами и криками раненых, беспорядочным говором пленных.
Окруженные стрельцами и казаками, к Трубецкому и Золотаренку шли польские региментари. Впереди, опираясь на меч, прихрамывал генерал Мельц, за ним шагал, уставя глаза в землю, каштелян Дембовицкий.
Прискакали с поля битвы Гуляй-День, Михась Огнивко. Подъехав к Золотарепку, уже спешились полковники Сулима и Полуботок. Тесно сгрудились сотники и есаулы, со всех сторон собрались казаки и стрельцы.
Генерал Мельц протянул свой меч Золотарснку, но тот повел глазами на князя Трубецкого и властно сказал:
— Воеводе войска московского князю Алексею Трубецкому меч отдай, его стрельцы тебя побили, генерал.
Налитыми кровью глазами генерал Мельц глянул исподлобья на князя и, проквакав что-то, протянул меч Трубецкому.
Каштелян Дембовицкий дрожащими руками отстегивал саблю. Прочие региментари торопливо опускали на землю, под ноги коням Золотаренка и Трубецкого, сабли и пистоли.
…Взмыленный конь упал посреди леса. Что-то в брюхе у него треснуло, точно оборвалось, и Радзивилл, едва живой, выбрался из-под коня. Пошатываясь на занемевших ногах, коронный гетман литовский подошел к дереву и оперся о ствол плечом, прижавшись щекой к шершавой коре.
На миг он зажмурился так крепко, что искры замелькали в глазах. Гетманская свита, запыхавшись, слезала с коней. Больших усилий стоило драгунам вырваться из железного кольца осады. Но задерживаться здесь было опасно. Поручик Гурский осторожно прикоснулся к плечу коронного гетмана. Радзивилл поглядел на него мутными глазами и махнул рукой. Несколько мгновений он глядел туда, на юг, где под Борисовом остались лучшие его хоругви, драгуны и рейтары, пушки и латники. Кто он теперь, без своей прославленной армии? Он закрыл глаза рукой и застонал так, словно кто-то незримый вонзил нож ему в сердце.
…В двух милях от Борисова, посреди степи, потоптанной в яростной битве, вырос на следующее утро островерхий курган, и под ним легли рядом, плечом к плечу, побратавшись в славной баталии, русские, украинцы, белорусы. Покоился вечным сном, прижавшись окровавленным лицом к широкой груди стрельца Василия Гузова, Тимофей Чумак; по другую сторону, касаясь рукой его плеча, лежал, выпрямившись, Олесь Самусь.
Казаки и стрельцы, проходя мимо кургана, снимали шапки, низко склоняли головы. Уже когда войско обогнуло курган, прозвучал одинокий выстрел казацкой пушки, рождая долгий и печальный отклик в широкой степи.
Войско прощалось с погибшими товарищами.
11
Нe довелось Нечипору Галайде и Семену Лазневу вернуться в казацкие ряды. Больше года отлеживались в Белых Репках, у родителей Галайды. Мария не отходила от своего мужа и его побратима. Чего только не делали, чтобы казакам смерть одолеть! И поп дважды молебен служил, и знахарей с шептухами звали, и целый месяц из дня в день давали раненым пить настой катран-зелья, который варили до рассвета в медном котелке, окропленном святою водой…
Плакала в головах у сына мать, не раз узловатым пальцем смахивал жгучую слезу отец, только Мария точно ока мелела. Сердце в груди сжалось. Вот так бы сама и кинулась с голыми руками на палачей жолнеров и отомстила бы за надругательство над ее Нечипором и его побратимом…
Долго никого не узнавал Нечипор. Казалось, муки, причиненные ему палачами, отняли память. А когда однажды утром, точно прозрев, прошептал: «Мария!» — слезы сами ручьями потекли из Марииных глаз.
— Жить будешь, любимый! — одними губами прошептала опа.
— Жить буду, — радостно ответил Нечипор и слабым голосом спросил: — А Семен?
— Вот он, рядом с тобой, — указала рукой Мария, и Нечипор не в силах был и головой шевельнуть.
А Семен Лазнев в глубоком беспамятстве все еще воевал, бился саблей с окаянною шляхтой, колол своею пикой басурманов, во весь голос звал братьев донцов — скорее седлать коней и скакать на помощь братьям украинцам. Вспоминал донской казак мать и сестру. Звал отца. Прижимаясь запекшимися от лихорадки губами к глиняной кружке, жадно глотал воду, повторяя:
— Чистая, наша, из славного Дона!..
Мария гладила ладонью шелковые кудри казака, младшая сестра ее Надийка, после смерти матери поселившаяся у Марии, помогала ей ходить за ранеными. Порой она не в силах была глядеть на их муки и, отворотясь, утирала слезы, а Лазнев не слыхал ни слов Марии, ни плача Надийки.
Прикосновения теплой руки Марии были Семену лаской ветра, веявшего с донских необъятных просторов, и он кричал:
