Садриддин Айни - Рабы
— Вон тот человек с густой бородой, толстым животом и в шелковом халате.
Кулмурад удивился еще больше.
— Но ты же показываешь на Садыка!
— Он и есть! — гордо подбоченился Шашмакул. Садык побледнел. Руки его задрожали. Хамдам-форма шепнул Кутбийе:
— Еще один покатился.
— А он коммунист?
— Хоть и не коммунист, а работает с ними заодно, всей душой. Это он своей работой спас посев Хасана. Если б не он, преступление Хасана было б видней и наказание строже.
Кулмурад, услышав Шашмакула, улыбнулся. Вынул портсигар и закурил.
— Я Садыка знаю. Когда я работал неподалеку от вашего колхоза, я видел, как Садык-ака применял советы агротехников, как он их понимал, как ими интересовался.
— Когда он вступил в колхоз, он ходил оборванцем, чтоб скрыть свои богатства, а теперь почувствовал себя в безопасности и нарядился в шелка. Дом у него полным-полон. Поэтому я и считаю, что надо его… Я, как коммунист, понимаешь?
Кулмурад перебил Шашмакула:
— Довольно болтовни. Может быть, партбилет у тебя и есть, но с тех пор, как ты его получил, ты, вижу, ничему не научился.
— Это почему ж такое?
— Если б ты был коммунистом, ты знал бы разъяснение нашей партии о том, как надо работать на селе и как распознавать кулаков.
— Я знаю это указание партии.
— А почему ж ты кулака определяешь по плакату — чтоб борода у него была густая да пузо толстое? А ты лучше на деле людей посмотри, на их работу.
Шашмакул был озадачен.
— Так, по-твоему, Садык — не кулак?
— Конечно, нет. А какие у тебя доказательства?
— А те, что у него имущества больше, чем у кулака.
— А откуда у него?
— Не знаю. Наверное, из колхоза.
— Вот в том-то твоя ошибка, что заработанное честным трудом в колхозе ты приводишь как доказательство кулацких признаков. Ты разве забыл указание партии сделать колхозы большевистскими, колхозников зажиточными? Колхозники должны гордиться тем, что, вступив в колхоз бедняками, они теперь стали зажиточными, надевают после работы шелковые халаты. Животы их не сохнут от голодухи, и сами они гордо глядят на мир, превращенный колхозным трудом в цветущий сад. И Садык это понимает и гордится своим достатком, потому что достаток этот не украден, а заработан честным трудом. Вот пойми это. И точка. А теперь у нас есть другие дела, и не мешай нам.
Юлдашев дал слово Кулмураду.
Кулмурад напомнил колхозникам об их больших успехах в этом году и обратил их внимание на то, что чем крупнее успехи колхоза, тем яростнее сопротивление кулачества, тем неистовее злоба классовых врагов.
— За примерами не надо далеко ходить. Они у вас на глазах, у вас в колхозе. Политотдел немало поработал над тем, чтобы, поймав кончик нитки, постепенно распутать и весь клубок.
Шашмакул гордо крикнул:
— Сведения, данные мной, в конце концов оказались правильными!
Но Кулмурад даже не посмотрел в его сторону.
— Семена были подменены гнилыми. Сеялка испорчена. Культиватор украден в разгар работы, канал разрушен перед самым поливом и так далее.
Кулмурад остановился, чтобы глотнуть холодного чая. Шашмакул воспользовался этим мгновением:
— И виновник этих преступлений Хасан Эргаш. Мы сегодня его исключили и отдали под суд.
Кулмурад ответил:
— Мы тоже заподозрили Хасана Эргаша. Не во всех преступлениях, а в некоторых из них. Сеялка, культиватор…
Хамдам подтолкнул локтем Кутбийю:
— Слышишь? Он подтверждает, Хасан виноват.
— Но мы искали преступников тщательно и выяснили такое обстоятельство: ночью пропал культиватор и в тот же день вода прорвала вредительски прорытую канаву. Когда все бригадиры кинулись на ремонт канала, один человек пошел в село и на стекле одного дома написал: «Канал испорчен, культиватор пропал». Хозяин сперва не придал значения этой надписи, потому что около своего дома он никого не встретил, кроме человека, которому вполне доверял.
Хамдам побледнел, но, услышав последние слова, облегченно вздохнул.
— Однажды хозяин дома увидел того же человека, занятого разговором с женщиной. Разговор шел о культиваторе, сеялке, обо всех остальных вредительских актах. Тогда хозяин дома нашел связь между этим разговором и надписью на стекле.
Сердце Хамдама готово было лопнуть. Но Кулмурад добавил:
— Однако этих фактов для политотдела было недостаточно, — нам нужны были свидетели или документы.
Шашмакул опять крикнул:
— Я же указал вам на ряд свидетелей, которые доказали вину Хасана!
— Подожди. Я сейчас перейду к твоим свидетелям. Пока мы искали вещественные доказательства, мы считали Хасана виновным.
— Так я и считаю Хасана виновным! — удивленно проговорил Шашмакул.
Хамдам радостно и облегченно вздохнул. Кулмурад продолжал:
— Уже сегодня, когда мы собирались сюда к вам, поступил дополнительный материал. Вы еще не знаете, что ваш культиватор найден. Он был сброшен в старый канал, занесен илом и обнаружен там при недавней расчистке канала. Там же нашли железную палицу с заостренным концом. У кузнеца Саттара из соседней деревни мы узнали, что палицу эту приносил ему Нугман-заде и просил выковать из нее кочергу. Кузнец Саттар выковал кочергу. Ее мы и нашли в канале около культиватора. Саттара-кузнеца знаете?
Собрание дружно подтвердило свое знакомство с кузнецом. Много лет все ездили и ходили к нему чинить инвентарь.
— А Нугман-заде кто?
Собрание молчало. Люди шепотом переспрашивали друг друга.
Наконец с места встал старик и сказал:
— Вот он!
Он показал на сжавшегося и будто высохшего Хамдама. Усы его нелепо вытянулись вперед, как рога. Старик объяснил:
— Его отца звали Нугманом. Значит, Нугманов он и есть.
— Ты жил здесь под именем…
— Под кличкой Хамдам-форма! — подсказал Юлдашев. По знаку следователя милиционеры взяли Хамдама. Собрание онемело от неожиданности.
Хамдама пришлось вести под руки: он неожиданно так ослабел, что уже не мог пошевельнуться.
У двери он вдруг в порыве ярости ожил, попытался вырваться и крикнул:
— Рабы! Пастухи! На нашей земле жиреете. На нашем… Рука милиционера так решительно дернула его вперед, что усы Хамдама приняли новое, еще более нелепое положение.
Кутбийа, белая, словно неживая, сидела в углу.
Фатима подошла к Хасану и села рядом с ним. Словно сквозь сон она слышала Кулмурада.
— Бывшие рабы и пастухи ныне трудятся на собственной, на своей земле. И никто у них ее не отнимет. Никто, никогда.
Колхозники теснились вокруг Хасана, и каждому хотелось пожать ему руки, похлопать по плечу, сказать веселое слово.
А Хасан видел только глаза Фатимы, смотревшие на него радостно и светло.
Эргаш встал, подозвал к себе Хасана и стал рядом с ним.
— Я сын «дедушки-раба». Моего отца звали Рахимдадом, а рабовладельцы прозвали его Некадамом. Он носил меня на руках, и тепло его рук — в моем сердце. Помни о нем, Хасан! Он твой дед. Он начал наш род на этой земле, которой теперь и мы владеем. Вот смотрите на нас! Я родился в доме раба. Я начал жизнь рабом, а продолжаю ее равноправным членом большого колхоза, я знаю цену земле, цену труду. Я понимаю, что для нас сделано большевиками. Я знаю, что сделала для нас партия!
Темнело. Но никто не уходил.
Сумерки, серые, сырые, ранние сумерки поздней осени сгущались под низкими холодными тучами. Зажгли лампы.
— Вот, — говорил Эргаш, — мы здесь с моим сыном — перед вами. Каждый из нас может смотреть вам в глаза…
