Владимир Рынкевич - Мираж
— Александр Валерьянович, Люба, простите, — обратился он к хозяевам, — с моей нервной системой после путешествия до сих пор не всё в порядке. Только сейчас вспомнил — важнейшее дело. Если пропущу — могу много потерять. Разрешите позвонить.
Бывший его частный сыщик Пьер Понсар, которого он называл лучшим французом, ныне сержант полиции, оказался дома. Договорились, что Леонтий заедет за ним на своём «Рено». Прощаясь с Любой, подумал, что невозможно уберечь девушку от зла жизни — она рождается уже во зле.
Позвонил и Зайцевскому. Отметил его странный голос — не то чтобы испуг, но какая-то неловкость пробивалась сквозь слова. Наверное, не хотел с ним говорить, но ответил бодро: «Слушаю Вертинского».
С Понсаром сначала заехали на бульвар Сен-Мишель. Пьер поднялся на второй этаж и, вернувшись, сообщил, что Мохов уехал на своём «Ситроене» — недавно купил подержанный.
— Опаздываем, — печально констатировал Дымников.
— Всё будет хорошо, — возразил сержант милиции; он был в форме и при оружии. — Мы во Франции, а не в России.
В Севре остановили машину на параллельной улице за квартал до виллы Леонтия. Шли к дому, как бы вырисовывая ногами букву зет. Безлюдье, собаки, отзвуки радио издалека, но почти во всех домах светятся окна.
— Вот его «Ситроен», — сказал Дымников, указывая на машину, приткнувшуюся к тротуару дома за два до его виллы. — Надо бежать.
Калитка открыта, в окнах свет, громкие звуки радио — трансляция оперы «Кармен», — слишком громкие. И щелчок выстрела. В окне метнулась тень.
Пьер и Леонтий встали по сторонам тяжёлой входной двери, закрытой на ключ.
— Дверью бьём, — шепнул Пьер.
В замке повернулся ключ, двинулась половинка двери, громче грянул марш Тореадора. Пьер дал раскрыться двери наполовину, показалась фигура в пальто. Сильный удар дверью повалил выходящего. Леонтий и Пьер бросились на него. В свете, падающем из прихожей, узнали Мохова.
— Господин Мохов, — говорил сержант полиции, надевая на него наручники, — я вынужден вас задержать по поводу вторжения в чужой дом и случившегося там выстрела.
Мохов нецензурно бранился.
— Ты его убил, Коля? — спросил Дымников.
— А чего с этим... с таким...
— Войдём в дом, — потребовал Пьер, — осмотрим.
Простреленная голова Зайцевского неестественно откинулась на спинку стула, одна рука тянулась по столу, другая безжизненно висела вдоль тела.
— Будешь придумывать, что защищался от него? — спросил Дымников.
— Не буду. Он дезертир из СССР. Мне приказали, и я выполнил. Человек-то он дерьмо. Что-то обещал мне рассказать секретное, чтобы я его не трогал.
— Чего ж не дал рассказать?
— У меня был приказ и тебя, директор, кончить. Чтобы без вопросов.
— И давно ты стал чекистом?
— Ещё с 19-го. С Орла.
— И это ты мешал моим попыткам взять Кутепова? Почему? Он же белый.
— Тогда был приказ его не трогать. А ты, директор, только сейчас понял, кто я?
— Нет. Мой человек видел тебя в Брюсселе с чекистами. Ты там организовывал некую акцию.
— Глазастая сволочь. Невозможно доказать, что я участвовал.
— Твоя судьба, товарищ Мохов, меня абсолютно не интересует.
Тем временем сержант Понсар составил короткий протокол. Дымников его подписал.
— Вас, Мохов, я задерживаю за убийство, — сказал сержант, — и сейчас доставлю в отделение полиции. Телефон работает?
— Нет. Я перерезал провод.
— Отвезу на вашей машине. Здесь полиция рядом. Вы уж посидите с трупом. Послушайте оперу.
Только сейчас все поняли, что радио гремело, не переставая, мешая им разговаривать.
5
26 января утром генерал Кутепов собирался в церковь и сказал маленькому Паше:
— Русский человек должен каждое воскресенье ходить в церковь.
— А я русский?
— Конечно, ты, Паша, русский.
— А почему я с тобой не иду-у? — мальчик уже почти заплакал.
— Ты ещё маленький. Тебе не надо каждый воскресный день ходить в церковь.
— А русские хорошие?
— Очень хорошие. А в России, где мы скоро будем жить, кроме русских, есть ещё много разных народов, и они все — россияне.
Вошла Лида, чтобы поторопить:
— Александр, уже время идти, а ты тут учишь маленького какой-то политике.
— Я говорю истину, Лида. Все народы, населяющие Россию, независимо от их национальности, прежде всего — Россияне[62].
6
26 января в 10.30 на углу улиц Русселе и Удино произошло событие, ставшее, достоянием истории, предметом обсуждений, споров, разоблачений и оправданий.
В 10.30 идущий быстрым шагом Кутепов в чёрном пальто появился на этом Т-образном перекрёстке, возле госпиталя, содержавшегося монахами. Здесь уже несколько дней топтался молодой полицейский. Это был один из участников оперативной группы ПТУ Гельфанд. В то утро он торчал возле двух автомобилей — красного и жёлтого. Около большого жёлтого автомобиля стояли огромный Пузицкий и почти такой же Янович[63]. Они остановили генерала каким-то вопросом, а затем силой втолкнули в жёлтый автомобиль на заднее сидение. В этот же момент изображавший полицейского Гельфанд вскочил в жёлтый автомобиль, и машина помчалась по улице Удино.
До сих пор не известно, как умер Кутепов.
7
Он не знал: умер или ещё жив, и это не имело значения.
Наверное, умер, потому что прозвучало слово «Новороссийск». В жизни он почти никогда не вспоминал и не думал об этом городе, а теперь вдруг его увидел сквозь влажный морской туман: полоска домов, вдавленная в пену прибоя, крыши усыпаны нерастаявшим снегом, а над ними плавные силуэты круглоголовых гор, наискось к морю — дороги-спуски. Вместо горизонта распростёрлась бесконечная плоская пестро-белая степь.
По степи шли цепи русских офицеров в серых и чёрных шинелях. Ровным шагом в ногу, с винтовками наперевес, без единого выстрела. Интервал — 4 шага. Им незачем было стрелять — их враги бежали, зная, что это грядёт Божья гроза. Однако, убегая, враги отстреливались, и офицеры падали и умирали в степи.
Он знал, что они идут и умирают по его приказу, но никак не мог точно вспомнить, во имя чего так спокойно идут на смерть. Впереди, в неестественно густом и прозрачном тумане возникали призрачные белые очертания прекрасных дворцов. Неясные, полупрозрачные, дрожащие, как токи горячей земли.
Падали и умирали офицеры, и чем ближе подходили к дальнему белому миражу, тем меньше их оставалось в цепях. Голубая косая метель нависла над степью, исчезли в смертной мгле последние цепи. Исчез мираж.
Прекратилась метель, пропал снег на крышах домов, растаявший под солнцем, вдруг осветившим и степь, и море, и песчаные пляжи на берегу, и какая-то странная песня возникла вдали.
Лида сказала, что они обязательно должны искупаться, и обнажённая шла к воде.
А высоко в степи, словно в небе, кто-то пел:
Визьми моё сердце,
Дай мени своё...
ОБ АВТОРЕ
РЫНКЕВИЧ Владимир Петрович родился в 1927 г. в Москве. Окончил специальную артиллерийскую школу и артиллерийскую радиотехническую академию.
В 1970 г. заочно окончил Литературный институт им. Горького, с 1977 по 1987 гг. был заместителем главного редактора издательства «Художественная литература».
Автор нескольких сборников рассказов и повестей, романов «Семёновская застава», «Звёзды на память», «Ранние сумерки» и др., выходивших в различных издательствах.
Роман «Мираж» — новое произведение писателя.
ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА
(ст. ст. по 1917 год, далее — новый)
1882 год
16 сентября в городе Череповце Новгородской губернии в семье личного дворянина Константина Михайловича Тимофеева и Ольги Андреевны родился сын Александр.
1890 год
Смерть К.М. Тимофеева.
1892 год
Ольга Андреевна вступает в брак с потомственным дворянином Павлом Александровичем Кутеповым, чиновником по крестьянским делам корпуса лесничих.
Александр становится учеником Архангельской классической гимназии.
1893 год
9 марта состоялось определение Новгородского окружного суда: детей, рождённых в браке К.М. Тимофеева и жены его Ольги Андреевны, усыновить за вторым мужем её Павлом Александровичем Кутеповым. В числе усыновлённых Александр.
1896 год
Смерть О.А. Кутеповой.
1902 год
