Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы
Из леса по тропинке выходила девочка и, не замечая Рокоссовского, тихонько пела. Размахивая веткой по верхушкам папоротника, девочка приближалась к Рокоссовскому. Видимо, она не знала до конца слова песни — пропев две первые строчки, она начинала сначала. В детском приятном голосе слышались тоска и затаенная надежда на встречу с кем-то душевно близким…
Светловолосая, аккуратная головка повернулась к незнакомцу, и девочка в испуге остановилась. Маленькая грудь под пестрым поношенным платьицем выдавала юный возраст прелестной певуньи.
Эта встреча для Рокоссовского тоже была внезапной, и он никак не мог начать разговор. И только тогда, когда девочка повернулась, чтобы уйти, у него сорвалось с языка.
— Девочка, — сказал он тихо по-польски. И раньше, чем она успела исчезнуть, произнес громче: — Девочка, ты меня не бойся, я свой!
Она повернулась, пристально посмотрела на незнакомца, и на ее губах появилась пугливая улыбка. Затем лицо ее посветлело и она сказала:
— Добрый вечер!
Рокоссовский протянул руку. И маленькая ладонь, на которой он почувствовал грубые мозоли, спряталась в его большой руке.
— Пан ест наш, пан уцека с неволи?
Серые глаза девочки смотрели на него доверчиво.
— А как паненочку зовут?
— Стася. А пана?
— Константы, — ответил Рокоссовский.
Девочка рассказала ему, что два сына хозяина воюют на фронте и что они со старшей сестрой уже около двух лет работают от темна до темна на хозяина за кусок хлеба. Теперь они думают, как отсюда выбраться, но не знают, как это сделать.
Пообещав девочке помощь и попрощавшись с ней, Рокоссовский зашел к себе в комнату, поднял на ноги генералов, отвечавших за освобождение людей из немецкой неволи, и приказал немедленно разобраться во всей округе с людьми, которые до сих пор находятся в фашистском рабстве, и отправить их домой, на родину.
Всю ночь ворочался во сне Рокоссовский: то не выходила из головы судьба той польской девочки, так рано познавшей унизительный труд, то он думал о предстоявшей встрече с Абакумовым и не мог догадаться, зачем он ему понадобился, то его тревожили мысли о судьбе Белозерова, который как в воду канул.
2День для Рокоссовского, казалось, начался обычно, как и многие другие: зарядка, завтрак, уточнение обстановки, отдача распоряжений — все это действовало, как хорошо отлаженный механизм, несмотря на то, что боевые действия были прекращены.
В поведении маршала сегодня ничего особенного не бросалось в глаза. Но если бы наблюдатель обратил внимание на его лицо, глаза, он бы обязательно заметил, что они с утра были усталыми, он бы не увидел привычной добродушной и мягкой улыбки, способной растопить самые черствые сердца. Причина такого настроения лежала на поверхности — ему не хотелось встречаться с начальником Главного управления контрразведки. Это вольно или невольно ворошило воспоминания о годах репрессий, о которых он не мог думать без содрогания.
Ровно в десять утра Рокоссовский сидел за столом и рассматривал многочисленные документы. Его маршальский мундир был безукоризненно подогнан и отутюжен.
Когда зашел генерал Абакумов, он, изменив своей привычке, не вышел из-за стола, а просто встал, протянул руку и кивнул на стул:
— Прошу садиться.
— Спасибо, — промолвил могучий шеф особых отделов. Он повел крутыми плечами и опустился на стул.
— Чем могу служить? — проговорил Рокоссовский, захлопывая папку с документами.
— Прежде чем приступить к делу, ради которого я приехал, я хотел бы, чтобы вы, товарищ маршал, не обижались на меня за тот разговор, произошедший между нами в 1939 году. — Абакумов скупо улыбнулся.
— А вы разве его не забыли, Виктор Семенович?
— Нет, не забыл, Константин Константинович.
— Я на вас зла не держу, — лаконично произнес Рокоссовский. — Что было, то быльем поросло. Я на эту тему говорить не люблю.
— Я об этом знаю.
— Вот и хорошо, — тень улыбки пробежала по лицу маршала.
— А теперь обратимся к тому, что привело меня к вам. — Абакумов достал из кожаного портфеля папку и раскрыл ее на приставном столике. — У контрразведки не так давно появилось необычное дело. Я пришел к выводу, что без вашего участия заниматься им пока не следует. — Он не сразу раскрывал карты и упивался тем, что может поставить маршала в щекотливое положение. Затем, устремив взор на Рокоссовского, сказал: — Вы хорошо знаете Андрея Белозерова?
— Да, это мой лучший друг, — ответил маршал, откинувшись на спинку стула. — С ним что-то случилось?
— Когда войска вашего фронта освободили, военнопленных лагеря «Сталаг», — внушительно говорил Абакумов, — то среди американских и английских офицеров почему-то оказался и Андрей Белозеров.
— Как он туда попал? — вырвалось у Рокоссовского.
— Для нас это загадка, и мы ею занимаемся, — с довольным видом сказал Абакумов, — По версии Белозерова, его немцы взяли в плен в бессознательном состоянии.
— Когда? — маршал напряженно посмотрел на генерала.
— Как он утверждает, это было в Белоруссии, в деревне Пятый Бор, в мае 1944 года во время блокады.
— Как его здоровье? — спросил Рокоссовский.
— У него были перебиты обе ноги, но немцы, видимо, неплохо за ним ухаживали, и он теперь чувствует себя вполне прилично.
— Андрей для меня больше, чем друг, — задумчиво сказал Рокоссовский. Он посмотрел на генерала, словно изучая, чего от него можно ждать, и заинтересованно спросил: — Виктор Семенович, что вы еще можете сказать о Белозерове?
Генерал всем видом показывал, что он доволен тем, что добился расположения маршала и ведет с ним разговор на равных. До встречи с ним он не был уверен, что этот знаменитый теперь полководец, пользовавшийся уважением самого Сталина, не пошлет его подальше за все прошлые мучения, к которым он тоже причастен.
— Об этом человеке нам известно все, начиная с того, как он воевал в Гражданскую, как сидел в тюрьме, какие давал показания на вас, как попал в штрафной батальон, — словом, мы изучили его дело досконально.
— Курите? — уточнил Рокоссовский, прикуривая.
— Спасибо. — Абакумов взял из протянутого портсигара папиросу, прикурил и с удовольствием затянулся. — У нас насчет Белозерова очень много сомнений и подозрений.
— В чем вы сомневаетесь? — спросил маршал, выпустив дым в сторону окна.
— Он ведет себя как человек, который намеренно что-то скрывает, — весомо ответил Абакумов. — Но у нас этот номер не пройдет. Не хвастаясь, могу сказать, что пока такое еще никому не удавалось.
Рокоссовский, сам того не желая, вспомнил некоторые яркие эпизоды допросов в тюрьмах НКВД. Ему хотелось встать из-за стола, подойти к этому наглому верзиле и залепить пощечину. Но он взял себя в руки и, избегая колючего взгляда генерала, спокойно спросил:
— И все-таки в чем вы сомневаетесь?
— Мы подозреваем, что он сдался в плен добровольно, а за это полагается по нашим законам до десяти лет, — говорил убежденно Абакумов. — Мы не можем понять, почему он сидел в лагере вместе с офицерами наших так называемых союзников. Мы не понимаем, зачем ему понадобилось изучать английский язык, которым он овладел в совершенстве. У нас есть и другие вопросы, но они являются второстепенными.
— А наши пленные сидели вместе с ним?
— Да, около десятка человек.
— Они тоже под подозрением?
— Да, все до единого.
— Андрей Белозеров сам признался, что он советский офицер?
— Да, сам. Англичане и американцы уговаривали его остаться с ними, но он настоял, чтобы его забрали наши.
— Что вы намерены с ним делать? — пристально посмотрел на Абакумова Рокоссовский.
— Перед нами поставлена четкая задача нашей партией и государством, и мы ее будем выполнять, — заявил Абакумов. — Не зря же нашу организацию называют «СМЕРШ». Нам видится, что дело Белозерова не лишено перспективы.
Эти слова генерала резанули по сердцу маршала, словно ножом. «Неужели снова будет дан ход «перспективным» делам?» — с горечью подумал он, не зная, что предпринять для спасения друга.
Но по мере определения опасности, которая снова нависла над Андреем, он неумолимо двигался к убеждению: во что бы то ни стало он обязан спасти Белозерова. И если его снова запрячут в тюрьму, а, судя по всему, особистам это не составит большого труда, то жизнь его, Рокоссовского, до конца дней будет омрачена.
— Виктор Семенович, — сказал он, переступая через самого себя. — Я уверен, что Белозеров ни в чем не виноват. — Рокоссовский некоторое время помолчал. — Вы не могли бы отпустить его под поручительство? Я готов написать любой документ, где будет сказано, что отвечаю за него, как за самого себя.
— Константин Константинович, я за этим и приехал, — произнес Абакумов, улыбнувшись. — Вы меня простили, скажем так, за недоразумение 39-го года, а я вам делаю другую услугу — под вашу ответственность отпускаю на все четыре стороны вашего друга Андрея Белозерова.
