Грегор Самаров - Адъютант императрицы
Но недолго суждено было мучиться обществу, так как вскоре после появления Чернышева раскрылись двери императорских покоев.
Как и всегда, Екатерина Алексеевна появилась в сопровождении Зораиды и Николая Сергеевича Салтыкова, но, ко всеобщему изумлению, за императрицей в парадной форме, с гордо поднятой головой шел Потемкин. Узкая черная повязка над глазом делала его не менее привлекательным.
Императрица милостиво отвечала на почтительные поклоны собравшихся; она обняла великого князя и поцеловала в щеку принцессу, затем прямо направилась к графу Чернышеву, сразу понявшему ее знаки, и среди наступившей тишины проговорила:
— Вы хотели говорить со мной, граф Захар Григорьевич, я слушаю вас, говорите!
Граф Чернышев вынул из кармана мундира бумагу и, подавая ее императрице, произнес:
— Имею честь вручить вам, ваше императорское величество, прошение князя Григория Григорьевича Орлова, в котором он просит отставить его от всех занимаемых им должностей, придворных и государственных. Князь намеревается для поправления своего расстроенного здоровья поехать за границу, и если вы, ваше императорское величество, дадите ему на это разрешение, то он скоро отправится в путь.
Ни одна черта не изменилась в лице императрицы, когда она читала поданное ей прошение.
Потемкин с любопытством окинул собрание — на всех лицах выражалось полное изумление. Никто не ожидал такого скорого, такого решительного и неожиданного исхода кризиса.
— Просьба князя будет исполнена, — милостиво промолвила Екатерина Алексеевна, — после тех заслуг, какие он оказал мне и государству, я не имею права отказать ему в отдыхе и спокойствии, которых он желает. Завтра же вы заготовите приказ об отставке и сделаете все необходимое.
Она таким спокойным тоном произнесла эти слова, как будто речь шла о самом обыкновенном деле.
Граф Чернышев поклонился.
— Я решила, — продолжала далее императрица, — через две недели отпраздновать бракосочетание моего дорогого сына Павла Петровича. Просвещение принцессы в истинах святой православной веры закончено, и присоединение ее к лону нашей Церкви должно совершиться за день до свадьбы. Поручаю графу Панину, который в этот день в последний раз исполнит свои обязанности в качестве воспитателя великого князя, сделать все приготовления к достойному празднованию этого радостного и важного для всей России события.
Сияя от гордости, граф Панин поклонился императрице, великий князь и его невеста поцеловали ее руку, и каждый из присутствовавших счел своей обязанностью как можно громче выразить свою радость.
— В этот же день, — продолжала императрица, знаком требуя тишины, — состоится и венчание графа Николая Сергеевича Салтыкова с графиней Екатериной, моей милой приемной дочерью Зораидой, также достаточно подготовленной к восприятию ее в лоно Православной Церкви.
Николай и Зораида точно так же поцеловали руки императрицы, опустившись перед ней на колени. И хотя при воспоминании об убитом отце глаза Зораиды наполнились слезами, но все же вместе со своим возлюбленным она счастливо и благодарно взглянула на императрицу, так блистательно исполнившую в эту минуту свое обещание стать обоим детям матерью.
Но на этом не должен был еще иссякнуть источник императорской милости, так богато излившийся в этот вечер и принесший столько радости и счастья.
— Я убеждена, — продолжала далее Екатерина Алексеевна, — что весь двор разделит со мной мою радость по поводу того, что мой генерал–адъютант Григорий Александрович Потемкин выздоровел после тяжелой болезни и снова может вступить в исполнение своих обязанностей при моей особе. В доказательство моей радости по этому поводу и в признание его важных заслуг, которые он оказал мне, я назначаю его кавалером высшего ордена — Святого Андрея Первозванного!
Она сделала знак.
Паж Николай Сергеевич подал ей большой футляр из голубого сафьяна.
Императрица открыла его.
Потемкин вышел вперед и опустился на одно колено. Екатерина Алексеевна сама надела на него цепь и ленту ордена, воплощавшего в себе заветную цель честолюбивых стремлений всех русских вельмож. Потемкин запечатлел дол–гай поцелуй на ее руке, затем встал и громким голосом провозгласил:
— Да здравствует наша всемилостивейшая государыня, славная и во все времена победоносная императрица Екатерина Алексеевна!
Все собрание присоединилось к его кличу, и императрица дала знак идти к ужину. Она подала руку графу Чернышеву, чтобы идти с ним к столу; непринужденная веселость до самого утра царила за столом, за которым соединилось столько счастливых, и даже завистливые и недовольные старались казаться радостными и веселыми.
С неслыханной скоростью, возможной только на императорских подставах, совершила Аделина и ее мать длинный путь до границы. Девушка молча и неподвижно сидела в карете. Мадам Леметр, утомленная своим волнением и убежденная, что в данную минуту она ничего не может поделать, как только покориться судьбе, оставила свои упреки и ворчанье и большую часть дороги провела во сне, сжавшись в своем углу.
На каждой станции путешественницам подавали прекрасные блюда и превосходные вина. Аделина еле дотрагивалась до кушаний, и то только для того, чтобы не потерять последних сил, но зато ее мать с аппетитом ела все, что ей предлагали. Ее голос делался все довольнее и мягче, и в тиши она льстила себя надеждой, что по приезде во Францию ей все‑таки удастся отговорить дочь от отчаянного намерения и открыть ей новый путь к довольству и наслаждениям жизнью, тот путь, который так легко дается молодости и красоте.
Таким образом, был кончен длинный путь до границы. Занималась заря, когда карета остановилась у пограничного полицейского дома.
Из дома вышел чиновник, почтительно и бегло прочитал паспорта путешественниц, так как императорский экипаж и придворный почтальон служили достаточной рекомендацией.
После короткой остановки переехали границу — только в ближайшем прусском городке нужно было менять экипаж и лошадей.
И в прусском пограничном управлении недолго задержались с просмотром паспортов, и путешественницы уже при свете утренней зари продолжали свой путь до ближайшей прусской станции.
Госпожа Леметр снова заснула. Аделина печально и равнодушно смотрела навстречу просыпавшемуся утру.
Вдруг среди дороги карета остановилась, почтальон спрыгнул с лошади, привязал вожжи к дереву и бросился к подножке кареты.
Аделина равнодушно выглянула в окно: она умерла для света, а все, что происходило вне, ее нисколько не беспокоило, но внезапно она испустила громкий, пронзительный крик. Почтальон откинул подножку кареты, открыл дверцы, снял шляпу, раскрыл свои объятья, и она узнала своего возлюбленного.
— Василий, — пролепетала она, — Господи, да неужели это возможно, Василий? Что это? Адское наваждение или Небо послало твою душу, чтобы призвать меня и избавить от земных мук?
— Нет, Аделина, нет! — воскликнул почтальон, притягивая к себе трепещущую девушку и жаркими поцелуями покрывая ее бледное, истомленное лицо. — Нет, моя радость, мое счастье, солнышко ясное! Нет, это — не адское наваждение, это — настоящая, живая, счастливая истина! Это — я, твой Василий; я держу тебя в своих объятиях, и сам дьявол не вырвет больше у меня моей милой, хорошей Аделины!
Аделина ощущала его дыхание, его теплые губы. Она не спрашивала разрешения этой загадки: он был с ней, он был жив; это чувство высшего блаженства не давало места Другим мыслям.
С широко открытыми глазами, замерев, наблюдала эту сцену госпожа Леметр.
— Подпоручик Мирович, — прошептала она, — ей–Богу, это он! Что это значит? Возможно ли это?
— Дверцы этой кареты содержат ответ на вопрос, который я сам не могу решить, — ответил Мирович, нежно опуская Аделину на подушки сиденья, — мне так сказали. Вечером, накануне того дня, когда должен был исполниться приговор надо мною, меня вывели из тюрьмы, посадили в карету и с безумной скоростью умчали куда‑то. Офицер, сопровождавший меня, всю дорогу не произнес ни единого слова и ничего не отвечал мне. На последней станции мне было приказано надеть эту форму почтальона, перевезти через границу карету, которая должна была приехать сейчас же вслед за нами, и под страхом смерти не говорить ничего, пока не переедем границу. В потайной сумке кареты, на дверцах, я должен найти разъяснение всего. Я все еще не понимал, что все это должно значить, пока не узнал Аделины, сидевшей в приближающейся карете. Тогда во мне блеснула надежда, но я боялся ее спугнуть, я подавил все чувства и сделал так, как мне было приказано. Теперь мы в безопасности, теперь нам принадлежат жизнь и будущее. Аделина, милая, я все еще не могу прийти в себя!
