Эльвира Ватала - Великие любовницы
Ну, видит матушка короля Екатерина Медичи, что плохо делается во французском королевстве. Миньоны попеременно у короля в спальне пребывают, из-за своих перегородочек вышедши. Это значит, что у них в Лувре рядом с покоями короля были и свои собственные покои, из-за экономии разделенные тонкими перегородками, даже до потолка не достающими. И каждый миньон знал, в какой день понедельника или вторника он будет, как на службе, служить в алькове короля. Опечалилась Екатерина Медичи: наследника нет и, кажется, не предвидится, если ее сын ограничивает свои сношения с супругой только заплетением ее волосиков да поцелуями в лобик. И она пришла к Луизе с деловым предложением государственной важности: чтобы та, не ожидая хорошей погоды у моря, которой, кажется, никогда не будет, а во имя спасения династии взяла и проспалась пару раз с каким-нибудь лакеем. Мало ли хорошеньких пажей по Лувру гуляет! Екатерина Медичи не только разрешает своей невестке это сделать, но даже настаивает. Луиза, добродетельная христианка, конечно, это предложение с негодованием отвергла и до конца своей жизни, то есть уже после убийства Генриха III, все за его грехи молилась. «В браке вела себя скромно, благородно и хранила целомудренность и верность супругу»[149], — галантно скажет о ней Брантом, под острый язычок которого вообще-то попали все великие мира сего. Да и что другое можно сказать о ком-то, кого почти нет на этом свете, такие они маленькие и незаметные? После смерти мужа Луиза Лотарингская течение своей сонной жизни не изменила, такой же богобоязненной и девственной осталась. Вместо того, чтобы любовников себе взять и наконец-то вкус к жизни почувствовать, она все память о муже хранила, день и ночь на коленях в слезах и молитвах простаивая, молясь о спасении души супруга. Так что ее вдовья жизнь была точной копией той жизни, когда она французской королевой была. Ничего интересного, ничего яркого, все серо и однообразно, как осенний пасмурный день. Таким сереньким воробушком и из жизни ушла, ни памяти, ни потомства после себя не оставив. Вот уж у кого полагалось бы Барону из «На дне» спросить: «Зачем жила? Чтобы переодеваться?» Вот уж кому должно было быть «больно за бесцельно прожитую жизнь», а она даже не догадывалась, что у нее такая беспросветная жизнь, твердо веря, что мужьям, королям для утехи — мальчики, женам — молитвы.
Мы, дорогой читатель, наблюдаем интересное явление в жизни монархов-гомосексуалистов — королей. Все они бисексуальны. То есть в «чистом» виде гомосексуалистов, которые не могли бы с женщинами жить, среди них нет. Генрих III в ранней юности был бисексуален, и даже с большей склонностью к женскому полу, чем к мужскому. Он мог испытать очень глубокое чувство к женщине. И такой женщиной была Мария Клевская, жена Конде. Из своей далекой Польши, где тогда Генрих III был польским королем, он потом, после смерти своего брата Карла IX, тайно удерет, и его, как дезертира, польский сейм детронизовал. Так вот он втюрился в эту самую Марию Клевскую — дальше некуда. Не обошлось, конечно, без потусторонних сил. В его любовь к Марии Клевской вмешались колдовские чары. Он однажды за обеденным столом вытерся потной рубашкой Марии Клевской, и все — влюбился в нее неземной любовью. Как рубашка Марии Клевской, да еще потная, за королевским столом очутилась, история не выясняет. И если нам выясняет история, как очутилась за печью в день казни Марии Антуанетты ее окровавленная сорочка, свернутая в тугой комок: королева, переодеваясь на казнь в чистую нижнюю сорочку и страдая обильным кровотечением, стыдясь присутствия жандарма, который не спускал с нее глаз (так ему было приказано), заслонилась придворной девушкой и, быстро сняв окровавленную сорочку, свернула ее в узел и сунула за тюремную печь, то о возникновении рубашки Марии Клевской история умалчивает. Не важно. Важно только, что с этого момента Генрих III места себе от любовной истомы найти не может. И из далекой Польши летят в Париж письма к любимой женщине, написанные собственноручной кровью Генриха III. Врач Генриха Сувруа прямо не успевал для письмописания вены Генриху III открывать. Раньше, как вы уже знаете, дорогой читатель, вены вскрывали и кровь пускали по любому поводу: это был самый действенный метод лечения. Так врачам казалось. Ну и конечно, уморили они многих великих мира сего таким кровопусканием. Тут вам и маркиза Помпадур, и жена Людовика XV, и наследник его, и многие-многие другие. Недаром Наполеон Бонапарт, не доверяя этому методу-панацее, спрашивал врачей: «А известна ли вам та доза кровоиспускания, которая для организма опасна?» Врачи ничего вразумительного сказать не могли: раз ты болен, пустим тебе кровь. Не помогает? Еще раз пустим. Пока насмерть не обескровим.
Карл XII.Но чтобы сам король добровольно просил ему кровь пустить, которую он в качестве чернил использует, такого еще не случалось ни во французском, ни в каком другом королевстве, дорогой читатель! Нам эта картина так представляется: вот, значит, пишет Генрих III очередное письмо своей платонической возлюбленной, кроме своего пота, ничем возлюбленного не одарившей, а чернила, пардон, кровь так и брызжет из-под гусиного пера, кровавые грозные пятна на послании оставляя. А рядом Сувруа со своим шприцем стоит и внимательно присматривается, сколько еще чернил, то бишь королевской крови, королю потребуется, чтобы письмо докончить. В зависимости от этого на большую или на меньшую глубину шприц вонзал. Потом рана дезинфицируется, не дай бог инфекция прицепится, и до следующего любовного послания. Мы не знаем, как долго бы еще длилось кровоиспускание короля, если бы Мария Клевская не умерла во время родов. Тогда Генрих III, сохраняя глубокий траур по своей возлюбленной, напяливает на себя монашеские одежды и обвешивается черепами и такими же черепными коробками приказал покрывало свое вышить. И в таком, мягко говоря, странном для короля виде принимает иностранных послов. Чудак человек! То есть чудак король! То по женщине слезы льет, то по убитым мужчинам-любовникам!
Ну гомосексуалисты Генриха III умирали в боях или на дуэлях — это не так постыдно, как быть убитым за принадлежность к гомосексуализму. А ведь история знает такие примеры, когда гомосексуалисты погибали только потому, что они своей нетипичной страстью были охвачены. Про живших в четырнадцатом веке Изабелле Французской и английском короле Эдуарде II слыхали небось? Можем повторить рассказ. Изабелла, как женщина, чувствовала себя ущемленной в своих правах. Муж, наплодив наследника, отправился из королевского алькова совсем восвояси, поскольку посчитал, что он долг перед государством выполнил, теперь можно и сексуальную приятность с красивыми мальчиками вкусить. Изабелла плакалась в жилетку французскому королю, своему батюшке Филиппу Красивому, дескать, «что это, родимый тятюшка, за порядок такой? Мой супруг поступает со мной, как с выжатым лимоном. Все мои последние соки выжал четырьмя тяжелыми родами и теперь с сознанием хорошо исполненного долга в гомосексуализм ударился, спальню мою игнорирует, а с молоденькими мальчиками бесчинства творит, аж перед соседями, то бишь придворными, стыдно». Ну Филипп Красивый в семейные дела вмешиваться не пожелал, у него тут проблемы с вероломными невестками, женами своих сыновей, которых надо в тюрьмы сажать да травить помаленьку. Словом, войной на Англию не пошел. Тогда Изабелла Французская, взяв инициативу в свои руки и прихватив своего любовника Мортимера, сама двинулась с войсками на Англию, мужа с престола свергла и села на английский трон. И правила так жестоко, что за свои злодеяния получила прозвище «Волчица Франции». А злодеяния ее и впрямь изуверские, достаточно вспомнить, с какой жестокостью и изощренным садизмом она с мужем и его любовником Деспенсером расправилась. Деспенсера живьем кастрировала, а потом распорола ему живот. Мужа, бывшего английского короля Эдуарда II, посадила в замок Берклей и, перед тем как физически его уничтожить, такую вот пытку применила: разогретый докрасна железный прут воткнула ему в задний проход. А что? Не блуди! Вот ведь как бесславно дела и жизни гомосексуалистов-королей кончаются.
Также бесславно, но намного раньше, в Древнем Риме гомосексуалист Помпей жизнь свою окончил. А дело так было. У хромого, заики и вообще урода Клавдия Тиберия от первой жены, с которой он развелся, была дочь Антония. Ну Антония батюшку уважала, особенно когда он императором стал и выдал ее замуж за римского красивого гражданина Помпея. И жить бы да жить этому Помпею со своей молодой женой, да грех гомосексуализма его попутал. Он, чувствуя в себе неотразимые порочные наклонности, за большие деньги купил себе раба и устроил тому роскошные апартаменты у себя во дворце и день и ночь того спальню не пропускает. Не выдержала Антония и, подобно французской Изабелле, тоже начала отцу в жилетку, или в тунику какую, плакаться: «Что это, дорогой батюшка, выходит? Вы от меня внука ждете, а какой тут может быть внук, если мой муж себе жену своего пола выбрал. Ко мне в спальню и ночью не ходок, а с рабом своим и днем сексом занят». Не выдержал Клавдий Тиберий такого надругательства над женским полом вообще и над своей дочерью в частности. Приказал своим воинам немедленно подняться наверх и, не сходя с места, зарубить мечами мужа Антонии и его любовника. А сам внизу стал дожидаться. Воины, конечно, тут же влюбленную парочку прикончили, спустились вниз и донесли императору об исполнении его приказа.
