Александр Дюма - Красный сфинкс
В то время как Гийом испытывал к графу признательность за то, что он спас его от гибели, Антуан де Бурбон относился к торговцу с глубокой симпатией и даже нежностью — тем чувством, которое спаситель обычно питает к спасенному им человеку.
Через двадцать семь дней трудного пути, со всевозможными происшествиями, правда не столь значительными, как описанные выше, и потому не заслуживающими внимания читателя, наши герои, наконец, прибыли в Мантую, проследовав через Торди, Ногару и Кастелларси.
VIII. КЛЯТВА
Барон де Лотрек не был извещен о приезде дочери ни письмом, ни весточкой, присланной с гонцом. Поэтому, хотя его считали не особенно нежным отцом, в первые минуты после возвращения Изабеллы он, подобно дочери, дал волю своим чувствам.
Лишь через некоторое время хозяин обратил внимание на спутников Изабеллы и прочел письмо, адресованное ему кардиналом де Ришелье.
Из этого послания барону стало известно славное имя молодого человека, которому было поручено заботиться о его дочери, а также то, с каким участием кардинал относятся к Изабелле.
Он счел необходимым немедленно доложить герцогу Мантуанскому Карлу де Неверу о прибытии дочери и высокого гостя, переступившего порог дома барона вместе с Изабеллой.
Вследствие этого во дворец Те, где находился герцог, послали слугу чтобы сообщить эту новость, явно представлявшую для герцога большой интерес, ибо благодаря графу де Море, то есть сводному брату Людовика XIII, он мог получить самые точные сведения о намерениях кардинала и короля.
В ответ на просьбу барона об аудиенции герцог Мантуанский сел на коня и сам отправился к человеку, которого справедливо считал одним из своих самых преданных подданных.
Он встретился там с графом де Море и проявил к нему почтение, подобающее тому как сыну Генриха IV и отказался надевать головной убор и садиться в его присутствии.
Впрочем, герцог узнал о том, что происходит в Париже, непосредственно от посла еще 4 января 1629 года, то есть через несколько дней после отъезда графа и Изабеллы. Кардинал успокоился после обещания короля оказывать ему поддержку и буквально похитил Антуана де Бурбона, не разрешил никому сопровождать его — ни придворным, которые не давали бы ему покоя, ни советникам, которые могли бы убедить молодого человека отклониться с намеченного кардиналом пути.
Стало известно, что в четверг 15 января король отужинал в Мулене и провел ночь в Варенне. После этого новых сведений не поступало, хотя было уже 5 февраля.
Говорили только, что чума, свирепствовавшая в Италии, преодолела горы и докатилась до Лиона. Все гадали, достанет ли у короля мужества, невзирая на смертельную опасность и страшный холод, продолжать свой путь в сторону Лиона.
У людей, осведомленных о переменчивом и неустойчивом нраве короля, закономерно возникали сомнения. Но те, кто знал непреклонный характер кардинала, продолжали надеяться.
Граф де Море лишь повторил герцогу Мантуанскому слова кардинала о том, что сначала французские войска приступят к осаде Казаля, а вслед за этим немедленно придут на помощь Мантуе.
Нельзя было терять драгоценное время: герцог Карл де Невер узнал из достоверных источников, что Месье в порыве гнева установил связь с Валленштейном. Без всякого стыда и стеснения он заманивал во Францию отряды новоявленною Аттилы, не заботясь о том, сможет ли какой-нибудь Аэций уничтожить их в Шалоне. Два предводителя варваров, Альтрингер и Галлас, сведущие в страшном искусстве разрушения и мародерства, в последние два-три месяца медленно продвигались вперед и захватили Вормс, Франкфурт и Швабию. Бедный герцог Мантуанский видел, что вражеские войска, более грозные, чем дикие орды кимвров и тевтонов, скатывавшихся вниз по снегу и переправлявшихся через реки на своих щитах, уже появились на вершине Альп.
Все эти обстоятельства не позволяли графу де Море надолго задержаться в Мантуе. Он пообещал кардиналу вернуться, чтобы принять участие в походе; кроме того, герцог Карл торопил его с отъездом, чтобы он поскорее обрисовал королю создавшееся положение. Оно было весьма тяжелым, и барон де Лотрек почти сожалел о том, что к нему прислали дочь.
На следующий день после приезда Изабеллы барон пригласил ее для серьезного разговора. Во время этой беседы отец сказал дочери, что он обещал ее руку барону де Понтису. В ответ Изабелла чистосердечно призналась, что уже дала слово графу де Море.
Какого бы знатного происхождения ни был г-н де Понтис, Антуан де Бурбон в этом смысле превосходил его, как, впрочем, и всех дворян, не принадлежавших непосредственно к королевскому роду. Барон ограничился тем, что пригласил графа де Море в свой кабинет и расспросил о его намерениях относительно Изабеллы; молодой человек ответил на это с присущей ему прямотой, заверив собеседника в том, что в случае необходимости кардинал поможет барону взять назад его слово и заставит г-на де Понтиса отступить.
Однако барон де Лотрек не стал скрывать, что, если Антуана убьют или если он заключит другой брак, отец снова обретет право распоряжаться судьбой дочери — право, от которого барон был готов отказаться лишь ввиду покровительства, обещанного графу кардиналом, а в таком случае Изабелла будет вынуждена подчиниться отцовской воле.
В тот же вечер, после этих объяснений, прогуливаясь вдоль берега реки Вергилия, молодые люди рассказали друг другу о своих беседах с бароном; Изабелла была преисполнена надежды, ибо возлюбленный пообещал ей, что не даст себя убить и что у него никогда не будет другой супруги, — этого девушке показалось достаточно.
Мы употребили несколько высокопарное слово «супруга» и даже выделили его, ибо нам кажется, что в обещании Антуана де Бурбона, истинного сына Генриха IV, таилась одна из тех мысленных оговорок, какими столь искусно пользуются иезуиты. В словах «не даст себя убить», разумеется, не заключалось никакой задней мысли, но мы не решились бы утверждать то же самое относительно обещания никогда не иметь другой супруги, кроме Изабеллы де Лотрек. Взвесив каждое слово этого обязательства, читатель убедится, что оно не распространялось на любовниц; в минуты искушения — а такие минуты случаются даже у самых преданных влюбленных, даже если они и не сыновья еретика Генриха IV — следует признаться, что в такие минуты перед мысленным взором молодого баска Жакелино проносилось огненное облако, а в нем — его прекрасная кузина Марина, которая чувствовала себя среди пламени столь же вольготно, как саламандра, и посылала юноше пылкие взгляды — один из этих лучей проникал в его сгоравшее от желания сердце, а другой устремлялся к голове и сводил его с ума.
К тому же разве однажды вечером в прихожей Марии Гонзага граф не назначил свидания грозной покорительнице сердец, когда она собиралась сесть в портшез, и не напоминало ли это сделку с дьяволом — обязательство, от которого дьявол освобождает человека лишь в том случае, если тот, сдержав свое слово, является к нему в адскую бездну?
Мы не посмели бы утверждать, что в тот миг, когда Антуан де Бурбон произносил перед Изабеллой де Лотрек этот исполненный целомудрия обет, не имевший ничего общего с его обещанием г-же де Фаржи, образ этой Венеры — Астарты нашептывал юноше на ухо слова чувственной любви, которой она испепеляла сердца своих любовников. Однако нам известно, что граф де Море пожелал, чтобы свидетелями его клятвы были не языческая река, именуемая Минчо, и не звезды с мифологическими именами Венера, Юпитер, Сатурн, Каллиопа, но церковные лампады; молодой человек попросил у Изабеллы разрешения повторять свой обет в христианском храме, в присутствии Бога, а также подкрепить торжественную клятву вещественным доказательством в виде кольца с датой этого памятного дня.
Изабелла пообещала возлюбленному все, о чем он просил, уподобляясь в этом другой жительнице Вероны, Джульетте (ведь девушке было достаточно протянуть руку чтобы, так сказать, прикоснуться к могиле героини); Изабелла, безусловно, отдала бы Антуану все, чего бы он ни пожелал, повторяя слова английского поэта:
Моя любовь без дна, а доброта —
Как ширь морская.
На следующий день, в тот же час, а именно около девяти часов вечера, две тени, следуя одна за другой, проскользнули в церковь святого Андрея через один из боковых входов храма; при свете лампад, вечно горевших перед ех-voto в память о чудесах, сотворенных различными святыми, в честь которых были воздвигнуты алтари, они направились к алтарю Богоматери Ангелов (это прелестное название сменяло прежнее, еще более очаровательное наименование: алтарь Богоматери Любви; верующие, почитавшие святыню под этим именем, лишились его полувеком раньше из-за одного щепетильного епископа).
Девушка подошла к алтарю первой и преклонила колени.
