Георгий Марков - Строговы
Это было совсем другое, не похожее на юность.
«Нет, нет, многое переменилось», – пронеслось в голове у Артема.
– Как она, Маня-то? – спросил он, с каким-то особенным наслаждением произнося имя любимой.
– Ох, Артем Матвеич, сколько слез она по вас пролила, знает один бог! – с какой-то торжественностью воскликнула Дуняшка.
Слова эти до того были приятны Артему, до того тронули сто, что слезы навернулись на его глазах. Знакомое, не раз уже испытанное чувство преданности Маняшке поднялось в нем, и молча, про себя, он стал повторять ее имя.
Войдя вслед за Дуняшкой в дом, Артем остановился у порога, глядя вперед, и увидел Маню, стоявшую возле двери в горницу и смотревшую на него широко открытыми, блестящими глазами. Она была одета по-праздничному: в черной шерстяной юбке, в белой вышитой кофточке, в гарусном платке на плечах.
– Здравствуйте! Вот и мы, – неловко и как-то холодно произнес Артем, хотя и старался придать своему голосу веселый и шутливый оттенок.
– Здравствуйте! – ответила Маняшка, не сводя с него своего пристального взгляда.
Наступила минута безмолвия. Они стояли, растерянно опустив руки. Потом в один миг их словно кто-то подтолкнул. Маня обвила руками шею Артема и заплакала тихо и безутешно. Он стоял, обняв ее, насупившийся и молчаливый.
Сколько раз там, вдали от родных мест, в минуты раздумий, на которые так щедра солдатская жизнь, представлял он себе эту встречу! Сколько трогательных, нежных слов собирался сказать он своей любимой в эту минуту! Куда они девались сейчас, эти слова, придуманные и тысячи раз повторенные в долгие месяцы и годы разлуки? Их не было, да он и не вспоминал их.
Дуня сбросила с себя шубу, прибавила огонь в лампе и пригласила Артема и Маняшку пройти в горницу. Тут, у высокого сундука, стоял стол, накрытый белой скатертью и уставленный уже тарелками с закуской и шаньгами. Оказалась даже раздобытая где-то Дуняшкой четвертушка самогона. Поднося большую рюмку с самогоном, Дуняшка пошутила:
– Артем Матвеич! Хотя командующий наш, ваш папаша, не жалует самогонщиков, но все ж таки выпейте рюмочку за здоровье нашей драгоценной Марии Степановны.
Артем понюхал, поморщился и залпом выпил. Самогон оказался злой, крепкий, и Артем слегка захмелел. Неловкость, которая до этого несколько сковывала его, бесследно исчезла.
В горнице было чисто, тепло. На кровати, застланной красным стеганым одеялом, белела горка взбитых подушек. На подоконниках в горшках стояли цветы. Маленький круглый столик в углу был накрыт расшитой скатеркой. После многих дней и ночей, проведенных в седле, на морозе, в напряженном ожидании встреч с белыми, Артем почувствовал прелесть домашнего уюта, которого он не знал за все последние годы своей казарменной и походной жизни.
Разговор стал непринужденным. Начали взаимными расспросами, перешли к воспоминаниям. Дуняшка со смехом рассказала, как собиралась отбить у Маняшки Артема; Маня припомнила свою первую встречу с ним, и от всего этого на душе у Артема стало еще светлее.
В прихожей заплакала дочурка Дуняшки. Взяв лампу, Дуняшка заспешила к ней и в горницу больше уже не пришла.
…Домой Артем возвращался утром. По селу горланили петухи, в избах бабы разжигали печи.
Все тревоги за Маню, которые несколько лет терзали Артема, отошли в прошлое, и давно он не испытывал такого спокойствия на душе, какое было у него сейчас. Он шел не спеша, рассуждая сам с собой:
«Ну, вот и жена теперь у тебя появилась. Мир еще нужен. И мир придет. Недолго осталось ждать».
Ему непривычно было называть Маняшку женой, но это вызывало радостные чувства, и Артем, засыпая на мягкой постели, приготовленной ему матерью в горнице, несколько раз повторил:
– Маня, жена моя.
4
Проснулся Артем от суматохи, царившей в доме. В полусне еще он смутно слышал, как тревожно, вполголоса говорил что-то отец. Потом часто захлопали двери, и до него донеслись чужие голоса. Почувствовав прикосновение чьей-то руки, он с усилием открыл веки и увидел мать. Анна стояла возле него встревоженная, плачущая.
– Ты что, мама? – спросил Артем вялым голосом, не поднимаясь с подушки.
Анна проглотила подступившие к горлу рыдания и, сморщившись, как от мучительной боли, испуганно глядя на сына, сказала:
– Сынок. В нашу Маню сейчас стреляли.
«Нашу»… Мать, стало быть, все знала. Артем отметил это слово прежде, чем сознание его восприняло весь смысл сказанного ею.
– Стреляли?! – вскакивая с постели, вскрикнул он. – Кто стрелял?
– Не знаю. Все туда, к Сурковым, бегут, – слабым голосом сказала Анна.
Не помня себя, Артем в несколько минут добежал до сурковского дома. У ворот уже толпились мужики, бабы и ребятишки. Несколько парней, в том числе Максим Строгов, были верхами на лошадях, с ружьями за плечами. Лошади беспокойно топтались под седоками, всхрапывали в предчувствии бешеной скачки.
Антон Топилкин, раскрасневшийся, в косматой папахе, сдвинутой на макушку, в длинной кавалерийской шинели, размахивая руками, кричал своим зычным голосом:
– Не остановятся – стреляйте! В коня! Без коня не уйти. И дороги им пересекайте! Дороги!
Этот крик Антона, как и гул толпы, не коснулся сознания Артема. Он был охвачен одним порывом – скорее, как можно скорее увидеть Маняшку, оказаться подле нее.
Люди, завидев его, расступились, и на ослепительно сверкавшем от солнца снегу Артем увидел Маню. Она лежала на спине, откинув руку. Вязаный белый полушалок сполз с ее головы, и пряди черных волос спустились на полузакрытые глаза.
Тяжело дыша, вытирая ладонью вспотевший лоб, Артем остановился, не доходя до нее нескольких шагов.
Холодное спокойствие лица девушки было неживым, и Артем понял весь ужас происшедшего.
– Кто ее? Кто? – сказал он жестким голосом, обращенным ко всем стоявшим вокруг.
Пошатываясь, он сделал еще три шага, опустился на колени и, низко склонив голову, словно окаменел в безмолвии.
Бабы не вынесли этого. Всхлипывая и утирая слезы, они с трудом сдерживались, чтобы не заголосить. Артем ничего не замечал вокруг себя. Он пребывал в том глубоком, до обморочности, состоянии тяжелого бездумья, которое бывает у человека, сраженного внезапным горем. Даже голос Дуняшки, стоявшей рядом, он воспринимал как эхо, летящее из какой-то бесконечной дали. Всхлипывая, Дуняшка рассказывала:
– Совсем еще темно на дворе было, когда постучали в окно. Я подошла к окну – никого не видно. Кричу: «Кого надо?» – «Дубровину в штаб требуют». Я – в горницу. Она уже услышала, встала, начала одеваться. Только выбежала на улицу, слышу: б-бах! Я кинулась к воротам: Маня лежит на земле, а перед ней на конях Демьян Штычков и сын соколиновского мельника Епифанов. «Передай, кричат, почтение Артему Строгову и скажи, чтобы готовил себе веревку. Сюда пришел, да обратно не уйдет». И – в проулок, как вихрь…
– Бандиты! Пусть они себе с белой шпаной закажут веревку! – сверкая зеленоватыми глазами, с ярым возмущением крикнул Антон.
Его слова точно пробудили Артема. Он встал, огляделся. Около него стояли отец, Дуняшка, Тимофей Залетный, Архип Хромков, начальник штаба.
– А работают они чисто. Знают, стало быть, кто с толку их сбил, – пожевывая усы, как обычно медлительно, сказал Старостенко.
Антон покосился на Архипа Хромкова, недовольно проговорил:
– Разведка наша зевает. Сколько раз я Хромкову говорил: накрыть бандитов надо! Где-нибудь тут поблизости прячутся.
Архип поморщился, взглянул на Антона подичавшими глазами, полуобняв Артема, сказал:
– Дорого мы, Артюша, с них за нее спросим!
– Да, уж я приложу руку, приложу, дядя Архип, – сухо сказал Артем и, повернувшись к отцу, спросил: – Куда ее понесем?
Матвей очнулся от суровой задумчивости, переглянулся с Антоном.
– В штаб понесем. Хоронить с почестями будем. Она у нас первой партизанкой была.
Артем с помощью Архипа и Антона взял Маню на руки. Теперь, когда, бездыханная и по-прежнему для него дорогая, она лежала на его руках, чувство безысходного горя, которое ничем невозможно было уменьшить, охватило Артема. В эту минуту он ощутил такое острое одиночество, такую тоску, будто на всей этой холодной, занесенной снегом земле он остался один-одинешенек. Артем нес ее легко, бережно, словно она была совсем невесомая.
«Ну зачем все это случилось? Зачем?» – спрашивал он себя.
Антон, Матвей, Тимофей Залетный, Архип Хромков, бородачи Бакулины шли позади него. Они хорошо, очень хорошо знали, как сурова и безжалостна жизнь, но сейчас они плакали, не стыдясь своих слез.
5
Дело, которое привело Артема в Юксинскую партизанскую армию, в письме штаба было изложено так:
«С целью полного разгрома значительных соединений армии генерала Пепеляева, сосредоточенных в районе города Т., части Красной Армии предпримут обходный маневр и, выйдя на линию железной дороги восточнее этого пункта, отрежут противнику пути отхода. Есть все основания предполагать, что в этом случае противник в своем стремлении вырваться из ловушки бросится на север и попытается использовать для отхода своих войск и обозов гужевой тракт, как известно, пролегающий севернее, но почти параллельно железнодорожной линии.
