Виктор Поротников - Три побоища – от Калки до Куликовской битвы (сборник)
– Неудивительно, княже. – Настасья вновь улыбнулась. – Прохор, брат мой, в дружине твоей служит, а мы с ним вельми похожи.
– Брат твой услугу оказал мне большую, – чуть громче произнес Дмитрий Иванович, собравшись с силами. – Он в Орде побывал, тебя там разыскивая, и как узнал о сборах Мамая для похода на Москву, так с предупреждением ко мне поспешил. Храбрый у тебя брат, девица.
– Проша уже поведал мне о том, что долго искал меня в Сарае, – сказала Настасья. – Пусть не нашел он меня, зато высмотрел злые происки Мамаевы и на Русь об этом сообщил. Значит, не напрасны были его мытарства на чужбине.
Вместе с Прохором в лесок над речкой Нижний Дубяк привалила целая толпа дружинников и бояр, был среди них и Владимир Андреевич, который едва не прослезился, увидев брата живым.
– Здравствуй, брате! Узнаешь ли меня? – проговорил Владимир Андреевич, упав на колени пред распростертым Великим князем. – С радостью я к тебе: наша победа! Враг разбит и рассеян! Слышишь ли?
– Слышу, брат! – отозвался слабым голосом Дмитрий Иванович. – Значит, не напрасны были наши воинские сборы и труды ратные здесь, на поле Куликовом.
– Несите Великого князя к повозке, – повелел Владимир Андреевич своим гридням. Он повернулся к Прохору и добавил: – А тебе, младень, я отсыплю злата-серебра за то, что ты нашел до темноты брата моего. Живым и богатым домой вернешься!
Прохор в знак благодарности отвесил Владимиру Андреевичу низкий поклон.
Над Куликовым полем бледнел, угасая, последний отблеск уходящего дня.
Русское войско разбило стан на берегу реки Непрядвы и близ села Рождествено-Монастырщина. В душных сумерках среди шатров звучали громкие стоны покалеченных ратников, которых продолжали выносить сотнями с поля битвы, укладывая рядами на траве, поскольку в палатках уже не было места.
Когда Прохор и две его спутницы пришли в лагерь у Непрядвы, они не знали, где отыскать свободное место для себя. В шатрах и между шатрами лежали вповалку ратники, покрытые ранами и просто обессилевшие после тяжелейшего сражения. Наконец Прохору удалось примостить сестру и персиянку возле костра, над которым висел большой котел с каким-то булькающим варевом. Вокруг стреляющего искрами пламени сидели и полулежали ратники уже без кольчуг и шлемов, из разных сотен и полков.
При виде двух девушек в татарских одеждах посыпались остроты, направленные в Прохора.
– Ну, младень, ты и хват! – молвил широкоплечий смерд с рыжей бородой. – Через такую сечу прошел и ни царапины не получил! Мало того, раньше князей и бояр в стан татарский проник и выбрал себе рабынь покрасивее!
– Сестра это моя, – возразил рыжебородому Прохор, коснувшись рукой плеча Настасьи. – Погляди на нее, она же славянка. В неволе у татар она была, потому и одета не по-нашему.
– Ну, конечно, сестра! О чем речь! – усмехнулся рыжебородый, подмигнув соседу, крепышу в овчинной накидке. – И другая девица тоже, по-видимому, сестра твоя, младень. Глянь-ка, как вы с ней похожи! – рыжебородый кивнул на смутившуюся Лейлу.
Вокруг костра зазвучал дружный хохот.
– Что-то сестра твоя черноокая совсем по-русски не разумеет, младень! – со смехом воскликнул воин с перевязанной рукой, услышав, как персиянка негромко о чем-то переговаривается с Настасьей. – Не иначе она все слова русские перезабыла в неволе.
Эта реплика потонула в новом взрыве смеха.
Узнав, что персиянку зовут Лейла, кто-то из ратников тут же подковырнул Прохора:
– Что и говорить, брат, настоящее славянское имя. Она и выглядит как славянка! Поставь ее рядом с любой девицей из нашей деревни, ну просто не отличить будет!
И опять у костра грянул громкий хохот.
Потеряв терпение, Прохор схватил Настасью и Лейлу за руки и потащил за собой подальше от этого костра, от летящих ему вслед насмешек. Он решил увести девушек в село, до которого было около версты, и устроить их на ночлег в какой-нибудь избе.
Не пройдя и полусотни шагов, Прохор столкнулся лицом к лицу с Яниной, которая вынырнула из-за холщовой палатки со скаткой тонкой материи в руке.
– Прошка! – радостно воскликнула Янина. – Живой-здоровый! Вот удача-то!
– Я ведь не один, – улыбнулся Прохор. – Погляди, кого я нашел в стане татарском! – Он несильным рывком вытолкнул приотставшую сзади сестру так, что та оказалась впереди него.
Увидев перед собой Настасью, Янина от неожиданности выронила из рук рулон перевязочной ткани. На какой-то миг она остолбенела. В таком же положении пребывала и Настасья долгих несколько секунд. Затем слезы радости хлынули у обеих из глаз. Они рванулись друг к другу и соединились в крепком объятии.
Выплакав первые неудержимые слезы, Янина и Настасья принялись делиться пережитым, теперь уже смеясь от переполняющего их счастья. Судьба так внезапно разлучила их в Сарае и ныне столь же внезапно вновь свела вместе! Да еще в такой знаменательный день!
– Янка, нашла ли ты Ропшу, как хотела? – спросила Настасья.
– Конечно, нашла! – улыбнулась Янина. – Здесь он, сокол мой. Лежит раненый в палатке. У него, оказывается, есть старший брат, Нелюбом его кличут. Не виделись они давно, а тут на поле Куликовом им посчастливилось свидеться благодаря мне. – Янина позволила себе горделивую ухмылку. – Сидят сейчас оба в палатке, никак наговориться не могут! Вы-то куда идете?
– В село идем, – ответил Прохор. – Ночлег искать.
– Так я с вами пойду, – сказала Янина, подобрав с земли скатку льняной ткани. – Токмо к лекарю Порфирию забегу, отдам ему вот это.
Сверкнув белозубой улыбкой, Янина припустила бегом между рядами шатров. Настасья глядела ей вслед, не в силах унять волнение в своей груди. В мужской рубахе и портах Янина смахивала на юношу с тонкой талией и широкими бедрами, и только длинные русые косы выдавали ее женскую сущность.
Восемь дней стояли русские полки на поле Куликовом, собирая своих павших и предавая их земле. Место для погребения выбрали близ села Рождествено-Монастырщина. Скрипели по полю телеги: порожние – туда и тяжело нагруженные – обратно. С утра до ночи свозили к могильным ямам страшный урожай смерти.
В дубравах звучали секиры. Некоторых из павших было решено довезти до дому. Для них вырубались дубовые колоды, внутри которых выдалбливались вместилища для бездыханного тела. В первую очередь в такие погребальные колоды уложили прах братьев-иноков Пересвета и Осляби, которые оба погибли в самом начале сражения, пребывая под знаменами сторожевого полка. Затем такой же чести удостоились бояре, павшие в рядах большого полка: Михаил Бренк, Микула Вельяминов и Волуй Окатьевич. Собрали в дорогу до отчего края также прах белозерских князей Федора Романовича и сына его Ивана. Оба возглавляли полк левой руки. Приготовлены были колоды и для тарусского князя Ивана Константиновича, для князей друцких Дмитрия и Владимира Александровичей, которые стояли во главе передового полка и первыми сложили свои головы под натиском татар.
Вместе с ними Дмитрий Иванович повелел отправить домой прах воевод дозорных отрядов Василия Тупика и Семена Мелика, выманивших полчища Мамая на Куликово поле и погибших в передовом полку. Не забыл Великий князь и про доблестного воеводу Андрея Серкизова, возглавлявшего резервный полк и павшего на левом фланге в момент преобладающего наступления ордынцев.
В сентябре 1380 года в Москву с Куликова поля было привезено множество деревянных колод с телами павших воинов, не только князей и бояр. Все эти колоды были захоронены в конце Варьской улицы, в местечке под названием Кулишки, и над сей братской могилой был поставлен деревянный обетный храм. Каменная церковь, возведенная позже на месте первоначальной бревенчатой, стоит и поныне на площади, которая теперь носит имя Ногина.
