Ночная ведьма - Малаваль Шарлин
В какой-то момент мать поняла, что сын начал забывать отца, смирилась с этим и перестала плакать.
Василий прожил с ними несколько недель. Уладив похоронные дела, он выждал, когда его сестренка оправится, племянник начнет играть шумно, как и подобает малышам, — и уехал…
Не один час Павел прикидывал, как бы ему исчезнуть с радаров, и наконец принял решение. Он не станет отвечать на звонки и сообщения, и о нем постепенно забудут. Не заходя домой, с тем, что есть в его рюкзачке, он рванет на вокзал и купит билет до Ростова-на-Дону, махнет за тысячу с лишним километров к югу от Москвы. Там-то и жил его дядя, единственный человек, которого Павел сейчас был в состоянии терпеть.
Павел включил мобильник только один раз, в поезде, чтобы предупредить Василия о своем приезде и прочесть эсэмэску Владимира, бывшего Ирининого парня: «Я жду денег». Павел нахохлился, втянул шею в воротник. Впервые в жизни у него не было ни слов оправдания, ни ценных идей.
Глава 11
Авиабаза в Энгельсе,
февраль 1942 года
Спустя три ночи учебных полетов, за неделю до проверки инструктором-экзаменатором, Аня налетала уже не меньше пятнадцати часов, все в темноте, что осложняло задачу. Они тренировались без передышки, взлетали, садились, снова взлетали. При малейшей возможности девушки старались урвать хоть полчаса сна, то прогуливая тайком занятия по навигации, то опаздывая на теоретический курс под предлогом, что заблудились на территории.
Софья проводила тренировки на пределе Аниных возможностей, ставила подругу в труднейшие ситуации, но Аня обучалась быстро, ее вели верный инстинкт и твердая целеустремленность.
После испытаний первой ночи Аня научилась разворачиваться, удерживая самолет на заданной высоте и скорости, подниматься и спускаться. Еще она тренировалась оценивать скорость машины по напору встречного ветра. Ночью, говорила ей Софья, надо уметь летать по ощущению, почти вслепую. Аня без устали нарезала круги над аэродромом: взлет, поворот на девяносто градусов на высоте ста пятидесяти метров, подъем до трехсот метров, новый поворот на девяносто градусов и полет с попутным ветром, еще два поворота под прямым углом и посадка. Каждую ночь час за часом она повторяла одни и те же маневры, совершая посадку и сразу же взлетая вновь.
Еженощные пятичасовые тренировки дали отличный результат. Зима выдалась особенно холодной и суровой, и Аня смогла освоить взлет при боковом ветре, посадку на обледенелую полосу или на заснеженное поле.
Аня не отступала ни перед какими трудностями, к большой радости Софьи, которая чувствовала, что ученица становится все увереннее и отважнее.
Софья даже подумывала перейти к фигурам высшего пилотажа, которые Аня так тяжело перенесла во время ее боевого крещения.
— Сначала тебе надо освоить основные фигуры, «бочку», мертвую петлю и штопор.
Все, что проделывала Аня до сих пор, казалось ей лихими трюками. Но, узнав с удивлением и радостью, что есть фигуры куда сложнее, она ринулась навстречу новым ощущениям.
Софья руководила ученицей со штурманского места, выкрикивая советы, поощрения и вечные указания: «Еще раз», «Следи за скоростью», «Держи высоту!», «Слишком быстро, сбрось».
— Нужен прямолинейный ориентир, чтобы по отношению к нему держать вертикаль, — предупредила Софья этим вечером. — Что ты предлагаешь?
— Мост между Энгельсом и Саратовом, — тут же ответила Аня.
У них не было возможности изучить местность днем, и единственным ориентиром, заметным в темноте среди заснеженных просторов, был мост между Энгельсом и Саратовом — белая полоса над черной змеистой лентой Волги.
Первая попытка получилась слишком медленной, вторая — суетливой, третья — неровной, поскольку Аня вдруг испугалась, но дальше она стала действовать более осознанно.
— Ну, возвращаемся. На сегодня хватит.
Приземлилась Аня лишь со второй попытки. Первая окончилась бы катастрофой, если бы Софья не завопила и не помогла выправить ситуацию. Когда мотор умолк, Софья перевела дыхание. Обучать пилотированию ночью было невероятно трудно. Когда девушки шли в казарму, Софья заметила разочарованную физиономию подруги: насупленные брови и сердитый взгляд.
— Что с тобой, Аня?
— Я должна быть готова к экзамену во что бы то ни стало. Все должно быть безупречно, а у меня полно промашек, — строго ответила она.
Софья сдержала улыбку. Видя непримиримость подруги к своим ошибкам, она еще раз убедилась, что ее подопечная — крепкий орешек.
— Для экзамена твоих навыков достаточно. Ты уже можешь стать штурманом, инструктор будет за штурвалом, а тебе нужно прокладывать путь, определять траекторию, а в нужный момент сбросить бомбу.
— Я знаю, Софья… но мне хочется не этого! Я хочу стать пилотом! И никак иначе.
— Мы продолжим тренировки, — успокоила ее Софья и обняла за плечи.
Девушки оставили сапоги и куртки при входе в казарму и пошли на цыпочках. Им нужно было поспать хоть пару часов, оставшихся до нового насыщенного учебного дня. Вдруг их остановил резкий окрик:
— Что вы тут вытворяете ночью?
Девушки аж подскочили и невольно прижались к дверям. Сиплый голос Голюка так их напугал, что они онемели. Софью политрук словно не заметил, зато так и впился глазами в Аню. Что-то в ней потрясло Голюка еще в первый день, хотя он не мог определить, что именно. Необычные черты? Юный возраст? Политруку страшно хотелось выяснить, что из себя представляет эта девушка, в чем ее загадка. И вот он потирал руки, поймав ее с поличным: теперь-то он что-нибудь да выведает.
— Отвечайте, товарищи, что вы тут ночью вытворяете?
Деревянным движением куклы-марионетки Голюк поднес руку к лицу и взглянул на часы.
— Сейчас четыре часа утра. Я хочу знать, что вы затеяли?
Он уже терял терпение.
Аня не знала, что соврать, и в эту секунду откуда ни возьмись подскочила Оксана, в наскоро надетом комбинезоне и гимнастерке, и сказала самым будничным голосом:
— Ой, подождите меня! Я тоже хочу немного размяться!
Голюк выпучил глаза.
— Товарищ политрук, нам же не запрещено ночью немного размяться, верно? — спросила Оксана.
У нее был особый статус, ее считали протеже местного начальства, и Голюку, еле скрывая разочарование, пришлось ограничиться выговором.
— Ночью полагается спать, а разминаться будете днем, — буркнул он.
— Но нам так не терпится в бой, товарищ Голюк, что мы теряем сон. А для поддержания формы лучше пробежаться, чем ворочаться с боку на бок, — парировала Оксана.
Все это она проговорила выпятив грудь, торжественно и серьезно, копируя слова и выправку собеседника, когда тот адресовал новобранцам речи, посвященные любимой Родине. Как Голюк ни силился, он не мог взять в толк, движет ли молодой женщиной трогательная искренность или неслыханная дерзость. Но на всякий случай решил, что не стоит наказывать Оксану Константинову, невесту одного из фаворитов Сталина и Жукова.
Политрук взял под козырек и капитулировал.
Аню снова поразила Оксанина самоуверенность. Даже если она из кожи будет лезть, чтобы наловчиться так врать, ясно как день, что она и в подметки Оксане не сгодится.
На самом деле самоуверенность Оксаны коренилась в ее упрямом желании стать летчицей вопреки воле близких, которые препятствовали сначала ее тренировкам в авиашколе, затем — добровольному уходу на фронт.
За три года до войны, в 1938-м, отец Оксаны воспротивился ее желанию учиться в авиашколе. Его прогрессивные идеи по поводу эмансипации женщин натолкнулись на неодолимое препятствие: он не мог вообразить свою любимую дочку на борту бомбардировщика вроде тех, что летали в годы Первой мировой.
Отец Оксаны был железнодорожником, представителем рабочего класса, одним из тех, кому советская власть пошла на пользу. Он поднялся по социальной лестнице и укрепил свое благосостояние, обеспечив семью достатком, до той поры для рода Константиновых немыслимым. Достаток породил кое-какие убеждения, и среди них такое: его дочь может не хуже мужчины освоить любую профессию, но к военному самолету даже близко подходить ей негоже.
