Анна Антоновская - Время освежающего дождя
Солнце к вечеру тяжело окунулось в облако, и ксанская вода покрылась пунцовой рябью.
— Если верить приметам, — с досадой буркнул Цицишвили, — такой закат предвещает ливни. Выходит — спешим к слезам.
Внезапно буйно пронесся ветер, пригибая молодые дубы. Загрохотал гром и оборвался где-то за ущельем. И тотчас наступила тишина. В зарослях умолкла лесная дичь, в мглистом воздухе неподвижно распластались ветви, и невольно кони замедлили шаг. Меж стволов засветились синим холодным огоньком гнилушки. Какая-то жуть сизым дымом поползла с отрогов…
В тишину врезался оглушительный лай. Лязгнуло железо, и опять распахнулись ворота замка Мухрани. Но что такое? Двор наполнен прыгающими, визжащими и лающими собаками. Старый князь, его сыновья и внуки в охотничьих одеждах радостно кинулись навстречу. Оказалось, что никогда так вовремя не жаловали дорогие гости… Ловчие выследили горных турачей, предстоит небывалая охота.
Будто не замечая озадаченности послов, Мухран-батони приказал к заре подать благородным князьям охотничьи плащи и оружие.
Вмиг была подана в Охотничьем зале легкая еда из двадцати смен.
С первым светом из конюшни вывели не княжеских коней, а отборных кабардинских скакунов под богатыми седлами и чепраками, каждому князю с отличительным знаком его знамени.
Старый князь упрашивал принять коней в дар за честь, оказанную дому Мухран-батони.
Послам ничего не оставалось, как, выразив искреннюю признательность, выехать на охоту и три дня гоняться то ли за Мухран-батони, осатанело лазающим по скалам, то ли за турачами, осатанело прыгающими по скалам…
А когда под веселые рулады рожков вернулись в замок и, отпировав удачную охоту, снова приступили к делам посольства, Мухран-батони нахмурился. Разве он не ясно выразил свою мысль? Разве его внук Кайхосро не достаточно твердо заявил о невозможности выполнить просьбу картлийского княжества? Почему, имея такого мужа, как Георгий Саакадзе, ищут правителя Картли? Да, правителя, ибо никто не смеет занять престол законного царя, временно отсутствующего.
Князья ужаснулись: а что, если?.. Все понятно, Саакадзе тайно хлопотал не о Мухран-батони, а о себе, и могущественная фамилия обещала ему помощь. Нет, не бывать такому! Князья не подадут на свою голову меч Георгию Саакадзе.
Посольство бросилось в Тбилиси умолять церковь вмешаться. Князья уже не замечали ни цвета Ксанки, ни тишины, ни грома. Они как одержимые пронеслись через городские ворота.
Католикос казался встревоженным: лучшего ставленника он не видит. Придется прибегнуть к высшей силе. Он подумает, посоветуется с богом.
— Не с богом, а с Саакадзе! — шепнул светлейший Липарит нахмурившемуся Газнели. — Слышал, он завтра возвращается с твоим Дато после осмотра старогорийской дороги. За верблюдов принялся.
Газнели вспылил и прохрипел:
— Кстати возвращается: хочу внука крестить. Давно пора, дела царства задержали…
Наутро Трифилий посетил Хорешани и сообщил о желании ее отца повидать внука и совместно назначить день крестин. Католикос дал согласие воспринять из купели первенца Хорешани.
В доме поднялась суматоха. Но Хорешани заявила: «Большого пира не будет. У Саакадзе траур».
Узнав об этом, Русудан поспешила к Хорешани, стала выговаривать: «Как можно первого сына бедно крестить?! Пусть будет, назло врагам, большой пир! Пусть видят, как рождаются в семье азнауров новые воины! Пусть знают: одного отнимут — десять на его место станут. О, зачем у Русудан Саакадзе так мало сыновей!» К вечеру вновь прибыл Трифилий и сообщил, что Газнели надеется видеть Георгия и Русудан на обсуждении церемонии крестин. Потом настоятель мягко говорил об одиночестве князя, о счастье иметь наследника. Может, и своеволен немного, но надо уступить, ибо только о судьбе внука печалится.
Хорешани пыталась вызвать настоятеля на более откровенную беседу. Но Трифилий, пообещав прибыть завтра с князем, торопливо попрощался.
«Как бы упрямый отец не раздумал!» — вздохнула Хорешани и направилась в комнату Циалы.
Черная ткань покрывала зеркало. Сквозь настежь раскрытую дверь виднелся сад, фиолетовые, розовые, синие цветы услаждали взор, но не могли усыпить страдание. Циала резко отвернулась от них, и ее взгляд упал на миниатюру: под лиловым балдахином смуглолицый юноша ласкает черноокую девушку, а с золотистого дерева, щебеча, улыбаются им две разноцветные птички. Вокруг склонили головки, словно приветствуя возлюбленных, пестрые, как шелковый ковер, цветы.
«Где мой Паата? — с горечью подумала Циала. — Живое счастье уходит, а нарисованное живет!»
Хорешани бережно вытерла платком заплаканные глаза девушки.
— Не знаю, княгиня, как пересилить себя. Ни к еде прикасаться, ни гулять в саду не могу. Зачем любоваться цветами, если лучший цветок моей жизни погиб?
Ласково провела Хорешани рукой по иссиня-черным косам.
— Если окончательно решила, тогда, после поминок по нашему любимому Паата, устрою тебя в монастырь святой Нины. Там игуменья Нино — она тоже напрасно родилась.
— Нет, госпожа, нельзя в монастырь… Паата завещал мне другое. Если позволишь, на время останусь. Только возле тебя нахожу силы жить.
— Живи, моя Циала, хоть сто лет. Но что ты задумала?
— Замуж выйти.
— Замуж?! — Хорешани изумленно посмотрела на девушку.
— Да, госпожа, замуж. Хочу иметь сыновей, много. Я из них выращу сильных воинов. Старший отомстит за Паата, своей рукой убьет шаха Аббаса, если бешеный лев сам не издохнет. Второй — его наследника. Третий за меня отомстит, за грузинок, проливших реки слез. Каждый выполнит мою клятву! Если дочери родятся — тоже… Красотой соблазнят и умертвят собственными руками. Некрасивые — ведьмами станут, отраву будут варить, черную судьбу предсказывать, страх между врагами сеять…
— Что ты задумала, Циала? Возможно ли своих детей погубить?
— Счастливыми сделать! На что мне покорные рабы? Пусть будут страшными, я тоже ради них на вечную муку иду.
— За что же обрекаешь на муку вечную мужа? Ведь за разбойника не пойдешь?
— Мне все равно, госпожа. Только бы был грузин. И напрасно винишь, муж, умирая, скажет: «Самым довольным я на земле жил!»
Глубокая дума охватила Хорешани. Только беспредельно любящая грузинка может решиться на такую жертву. Надо помочь, облегчить, если возможно предотвратить. И строго вымолвила:
— Поступай, Циала, как подсказывает сердце. Но раньше двух лет о замужестве не говори со мной. Кто знает, не предстоит ли нам, женщинам, еще худшее?
Циала упала на ковер, зарыла лицо в платье Хорешани.
Порыв ветра сорвал черное покрывало с зеркала. И, словно протестуя, живая жизнь бурно отразилась в нем…
Князь Газнели едва скрывал нетерпение. Он почти не спал ночью, еще раз осмотрел подарки внуку, Хорешани и даже «головорезу» Дато. Хорешани! Ни одна княгиня не в силах равняться с ней, похожей на светлый сон. Забыть все условное, прижать дочь к груди и, как в детстве, гладить шелковые кудри. Скрывая набежавшую слезу, он наклонился к затканной бирюзовыми незабудками шали. Нет! Он не поддастся искушению, не погубит задуманного.
Князь, сопровождаемый Трифилием и Георгием Саакадзе, после долгих лет разлуки вошел в дом дочери и холодно поздоровался.
Но Хорешани превосходно знала отца: от нее не скрылось, как дрогнули его веки. Она покрыла поцелуями его покрасневшее лицо.
— Где внук? — сдавленно проговорил Газнели, потом долго вглядывался в пышущего здоровьем младенца.
Мальчуган проснулся. Он тоже внимательно вглядывался в деда, потом схватил его за указательный палец, на котором блестело фамильное кольцо с печатью, притянул к себе и заулыбался улыбкой Хорешани.
Старик задрожал, схватил ребенка и взволнованно крикнул:
— Отдай! Отдай мне внука!
— Он твой, мой отец.
— Я не о том…
Незаметно вошла Русудан, тихо опустилась на угловую тахту.
Сперва Дато даже не понял. Князь требует внука? А разве не все деды имеют право на воспитание своих внуков?
Но Газнели свирепел. Разве он не ясно выражает свою волю? Вся фамилия Газнели перебита, лишь ему, знающему подземные ходы Метехи, удалось спастись от шадимановской своры. Немало помог быстрый приход Саакадзе. И вот теперь, на склоне лет, ему, последнему Газнели, достались обширные поместья, богатства фамилии. Обязан он или не обязан передать свое знамя наследнику? Или род Газнели должен исчезнуть, как пыль с ковра?
— Нет, благородный князь, пусть исчезнут фамилии твоих врагов, а князья Газнели да размножатся, как цветы после весеннего дождя!.. — ответил Дато.
Газнели почувствовал, как смягчается его сердце от умной речи азнаура. И он уже несмело заявил, что был бы вполне счастлив, если бы жили все вместе.
