Игорь Гергенрёдер - Комбинации против Хода Истории
На этот раз Пудовочкин слушал как бы покорно, когда сторож договорил - утробно, с рыком гоготнул, сказал с радостной торжественностью:
– Твоё обчество сейчас развалюшку твою зажжёт! Ничего умней они не придумают. Я-то без боли себя застрелю, а ты с бабкой твоей пожаритесь неспешно, как два хорька в угольях. Ой, задушевно порадуесся...
Старуха тонко вскрикнула, упала на колени перед иконами. Пудовочкин
сладко рассмеялся:
– Боль-то от огня - о-оо, какая... поди-ка потерпи её! Чай, не минуту, не две, хе-хе-хе...
Вдруг он расправил саженные плечи, глядя на Ярулкина с демонстративной гадливостью:
– Или надеесся, за вас, двух клопов, они мою жизнь уступят? Да они полста таких, как вы, да ещё двадцать малолеток спалят, лишь бы у меня жизнь взять! Да что им отец родной и хоть кто, когда есть я!
29.
Домишко окружили. Атакующие лежали за могилами, держась от избы саженях в тридцати. На кладбище всё прибывали люди, но поручик Кумоваев приказал задерживать их в отдалении: Пудовочкин поминутно стрелял из окон.
К поручику подобрались Усольщиков и Бутуйсов, сообщили, что с отрядом, кажется, покончено; всё дело заняло чуть более получаса.
– Значит, остался один главный, - заключил поручик. - Я ждал вас, господа, чтобы посоветоваться. - Он уже знал, что капитан Толубинов и Бесперстов погибли. - Придётся зажигать домик. Мерзавец уже убил бондаря Данкова, троих ранил. Банщик Бортников умирает от осколков его гранаты.
– А как же сторож с женой? - спросил Усольщиков. - Живы ли?
– Пожалуй, проверим. - Бутуйсов выглянул из-за могильного бугра, крикнул: - Эй, сударь! Заложники невредимы?
Пудовочкин сгрёб бабу, высунул в окошко чуть не до пояса.
– А-ай, не дави! - истошно кричала та. - Ай-ай, помираю!
Минуту спустя из окошка высунулась голова Ярулкина.
– Я дозволяю...
– Не слышно! - крикнул Бутуйсов.
– Дозволяю, - слабо кричал старик, - и отдаю... этого... жизнь, чтоб околел Пудовкин! Не поминайте лихом! И ещё от меня прошенье: пускай отец Питирим отслужит за счёт обчества по три молебна... за меня и старуху... по три!
– Сделаем, милый! - хрипло прокричал Усольщиков, у него хлынули слёзы.
Пудовочкин отдёрнул сторожа от окна.
– А это, хрыч, чтоб фамилие не путал! - шлёпнул старика левой ладонью по уху. У того из носу брызнула кровь. Свалился на месте.
30.
Несколько человек лежат за большим надгробным камнем.
– Как хотите, господа, а жечь избу нельзя! - прочувствованно сказал Усольщиков.
Поручик смотрел с досадой:
– Атаковать? Он ещё не менее двоих подстрелит, швырнёт гранаты, а стариков всё равно убьёт! Надо стрелять по окнам, под прикрытием огня - к домику. Бросить на него факела. Как военный заявляю: иначе никак!
– Э-эх, - тяжело вздохнул Усольщиков, - был бы жив капитан Толубинов, сказал бы, что делать: и как военный, и как русский человек.
Поручик в ярости привстал с земли:
– А я не р-русский?
– Русский, господин Кумоваев, безвинных живьём не пожжёт! Да прилягте вы! - Дюжий купец с силой придавил поручика к земле.
Тот поперхнулся злым смехом:
– А как же Пудовочкин? Тоже нерусский? Или, скажете, не жёг ещё безвинных, а только... к-хм, шлёпал?
– Русский он. И большинство его отрядников - тоже. Я не возражаю. Но они - про-оклятые! Они отдалися, они - потерянные. Это уметь надо пости-игнуть, тут - тайна...
– Ах, тайна! - Олег Кумоваев отвернулся.
Усольщиков, остыв, предложил мирным тоном:
– А не отпустить его к лешему? Взамен стариков?
– Как это исполнить? - сдерживаясь, спросил поручик.
– Пусть берёт сторожа с женой, идёт с ними к лесу. Мы будем приглядывать с отдаленья. У леса подойду к нему безоружный, с конём: скачи, подлец!
– Ускачет! - офицер усмехнулся. - А на прощанье вас и стариков пристрелит.
– Совершенно-с так оно и будет, - заверил Василий Уваровский.
– Ах, цар-рица немецкая, яп-понский городовой! - смятенно воскликнул Усольщиков. - Ну не может того быть, чтобы нельзя было не жечь стариков!
Поручик старался придать лицу безразличие.
– Вам угодно выставлять меня извергом, а я вам объясняю: как только они попали ему в руки, они - уже мёртвые. Мы ничем не можем им помочь, как не можем воскресить тех, кого он убил раньше!
– Вот что, господа, - произнёс до того молчавший Бутуйсов, - предложу-ка я себя в заложники. Знаю, знаю, что вы скажете: он и меня возьмёт, и их не отпустит. Ну и пусть! Пронесу револьвер или хоть ножичек, улучу момент - и...
– Никогда-с! - возразил Уваровский. - Он вас без поднятых рук не подпустит. А как войдёте - обыщет.
– Если уж так, - энергично заявил Усольщиков, - то лучше я пойду! Всё ж таки, Борис Алексеич, - с дружественной мягкостью обращался он к бывшему приставу, - я немного помоложе и посильнее вас.
Подполз на четвереньках доктор Зверянский.
– Раненых перевязал, - сообщил он, - их домой унесли. А несчастному Бортникову я впрыснул морфий: разорваны кишечник, печень... Ну, а вы, господа: когда берём негодяя?
Ему объяснили. Доктора тотчас объяло воодушевление:
– Пойду я! От моего постояльца-комиссара, господа, я знаю: этот мерзавец охотно показывается врачам, беспокоится о здоровье.
– Пойдёте - и что? - спросил поручик с тоскливой иронией.
– Дам ему пилюлю, отвлеку его, а тут вы подберётесь...
– Шутка-с! - обронил Уваровский. - Не станет он сейчас брать пилюли-с. Не то время.
Остальные поддержали приказчика.
– Но другому он тем более не доверится! - доктор вдруг вскочил на могильный холмик, встал во весь рост: - Господин Пудовочкин! Я - врач! Вам нужен врач?
Пудовочкин мгновенно навёл винтовку.
31.
Каждое движение правой руки стоило боли. Он прицеливался, скрипя зубами. Боль пульсировала под мышкой, отдавалась в локтевой сустав.
– Впустите меня! - крикнул Зверянский.
Раненый убрал палец со спускового крючка.
– Идите сюда, доктор! Советская власть вам зачтёт.
Зверянский подхватил чемоданчик с инструментами, неторопливо направился к домику. Левая рука согнута, кисть поднята на уровень головы; доктор, улыбаясь, показывает окошку растопыренные пальцы.
Усольщиков, лёжа за могилой, перекрестил его в спину, пробормотал:
– И немолод, и - врач, а - сорвиголова! О-ох, болит душенька...
– Это называется: потери растут! - бросил поручик.
Впустив Зверянского, заперев дверь, гигант указал стволом пистолета на чемоданчик:
– Покажьте саквояжик.
Глянув в него, скользнул к одному окошку, к другому. Понаблюдав, повернулся к доктору. Тот стоял, подняв мускулистые руки, кряжистый,
гладко выбритый, тугощёкий. "А как в клетку к тигру входят... - мелькали мысли, - или на войне изо дня в день - вставай и иди: под пули, на колючую проволоку, на штыки, под сабли конников..."
– Дрожите, - умилился Пудовочкин. Левой ручищей похлопал доктора по карманам.
"Какие ангельски чистые глаза! - с ужасом подумал тот. - Какое добродушие! Хоть в няньки к младенцу нанимай".
– По имени-отчеству как будете?
Зверянский ответил. Спросил, нельзя ли опустить руки?
– Угу.
Доктор глубоко вздохнул, чтобы не так учащённо вздымалась грудь. Огляделся в тесной низкой избе. Ярулкин сидел на лавке у стены; глаза полузакрыты, под носом и на подбородке запеклась кровь. Рядом, поставив ноги на пол, лежала боком на лавке его жена, молча следила за пришельцами. Пудовочкин, посматривая в окно, спросил доктора:
– Вас мой комиссар прислал?
– В какой-то мере...
Зверянский, волнуясь, соображал: что он, собственно, сможет здесь сделать? Не дал ли маху, придя сюда?
– Он не захвачен? Отбивается? Что с ним?
– У него всё в порядке. Ваш отряд, впрочем, истреблён!
– Ой ли?
Доктора пронял озноб: до того неузнаваемо изменились глаза Пудовочкина. Они точно уменьшились, остекленели. В Зверянского впились ледяной испытующий ум и злоба. Через мгновение глаза сделались мутными, как бы пьяными. И лишь затем опять стали прозрачно-добродушными, простецкими.
– Ну, вы обманывать не будете, - тепло сказал Пудовочкин. - Стало быть, перебили недотёп. Чего там - других наберём...
Миг - и он у окошка. Трижды стрельнул в него из пистолета. Вот он уже возле другого окна, у которого стоит "винчестер". Быстро прицеливаясь, послал три пули из него.
– Подбираться начали, хулиганы! - И беззлобно рассмеялся.
Из-за могил донеслось:
– В дом не стрелять! Там доктор!
– Теперь будут нянькаться, - любовно заметил Пудовочкин. - Вон этих, - кивнул на Ярулкиных, - спалили б со мной за милую душу. А с вами - никак и никогда! Я эту публику знаю. У них - фасон! Не пускали вас ко мне идти, а? Эх, и отменно вы им поднас...!
У доктора защипало корни волос. "Если я ничего не смогу и он окажется прав, - резнуло по нутру, - о! Лучше броситься на его пулю."
Те, кто пытался приблизиться к избёнке, в растерянности лежат за могильным холмиком. Поручик извивается, кусает руку. Пуля раздробила ему голень.
![Игорь Гергенрёдер - Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
