Савако Ариёси - Жена лекаря Сэйсю Ханаоки
Умпэй рассмеялся и свернул свиток.
– Не шути так, батюшка. Как я уже говорил, годы учения в Киото были только началом. Будущее покажет, смогу ли я стать хирургом, который будет делать операции, недоступные всем остальным. Я хочу начать одно исследование, имеются у меня кое-какие задумки. Так что, как видите, я пока еще не готов заменить вас. По правде говоря, я предпочел бы некоторое время побыть под вашим началом. Вы должны продолжать заботиться о людях, отец.
– О нет, – покачал головой старик. – Я уже совсем немощен, сам видишь. В последнее время я настолько беспомощен, что моих больных пришлось принимать Рёану. Я еле дотянул до этого дня. Время мое вышло. К тому же методика Каспара, вне всякого сомнения, вытеснит мою. Достаточно поглядеть на эти инструменты, и все становится понятно. – Наомити закончил на довольно мрачной нотке, но его жена тут же разогнала уныние:
– Отец очень устал. От этих бесконечных дождей у всех на душе печаль да тоска. Идите спать, Умпэй-сан. Поздно уже. К утру отцу станет гораздо лучше, и я уверена – он скажет вам, что не может удалиться от дел. Нам бы очень хотелось послушать еще, ну да ничего – растянем удовольствие.
– Хорошо, матушка. Я собирался привезти вам всем из Киото подарки, но потратил последние деньги на этот изогнутый нож. Честное слово, я чувствую себя ужасно, вернувшись домой с пустыми руками…
– Что за глупости! Эти инструменты послужат не только вам, сын мой, но и всем нам. Это лучший подарок. Кроме того, никто не ждал от вас киотоских диковинок. Ну что ж, хороший отдых – лучшее лекарство после долгого путешествия, хоть я и не уверена, что доктор Каспар поддержал бы меня. И все же сегодня вам надо выспаться одному.
Вся семья рассмеялась над шуткой Оцуги, и домашние разошлись по своим спальням. Каэ тоже пошла к себе в комнату и приготовила футоны для себя и свекрови. Она никак не могла взять в толк, что имела в виду Оцуги, сказав, что Умпэй должен спать один. Означало ли это, что ей, жене, не дозволено быть рядом с ним?
Окацу и Корику постелили брату в комнате Наомити и пошли спать. Однако Оцуги задержалась возле сына, всем видом своим показывая, что не собирается оставлять его. В тишине ночи сидящая на холодном футоне Каэ отчетливо слышала ее грудной смех. То был смех счастливой матери, которая не в состоянии скрыть своей радости по поводу возвращения любимого сына. Но Каэ эти звуки казались непристойными.
В тот момент в ее душе зародилась горячая ненависть к свекрови. Каэ и сама не могла бы точно сказать, что именно вызвало прилив подобных эмоций. Может быть, осознание того, что она так и не стала частью семьи Ханаока, несмотря на церемониальное распитие сакэ три года тому назад; или же всему виной было понимание того, что Наомити и Оцуги связаны гораздо сильнее, чем любые другие супруги, что они связаны своими детьми и преданностью детей друг другу и что в этом тесном мирке нет места для нее, Каэ. Но ситуация, в которой она очутилась, была совершенно обычной для каждой женщины, вступающей в новую семью и пытающейся преодолеть барьеры кровно-родственных отношений, это не могло привести к такому всплеску отчаяния. В сущности, сгорая от ревности, Каэ жаждала вступить в борьбу с женщиной, к которой до недавнего времени испытывала только любовь и уважение. Девушка конечно же знала, что невестки зачастую становятся врагами своих свекровей. Вполне возможно, Оцуги не нарочно повела себя таким образом, чтобы не дать сыну побыть с женой. И все же это было ярким проявлением неприкрытого противостояния. Случилось так, что чудесная близость между невесткой и свекровью, духовное родство, которое привело ее в дом Ханаока, испарились с приездом любимого человека, одного на двоих. Жена-девственница, до сегодняшнего дня лелеявшая в душе тайные надежды на всеобщее воссоединение, теперь была готова к битве.
Через некоторое время в комнату вплыла черная тень. Это вернулась Оцуги. Она тщательно приготовила одежду на завтра и опустилась на соседний футон. Понимая, что свекровь изо всех сил притворяется спящей, Каэ вглядывалась в нее сквозь мрак и знала, что Оцуги чувствует на себе этот взгляд. Обе женщины провели бессонную ночь, одна каждой клеточкой своего тела ощущала присутствие другой: мать, которая пожелала, чтобы ее сын как можно дольше спал один, и жена, которая узнала о том, что свекровь намерена вмешиваться в жизнь супружеской пары. Они много часов пролежали в одном положении, напряженно прислушиваясь к дыханию друг друга, стараясь не выдать своих истинных чувств.
7
Наомити Ханаока, известный среди своих односельчан любовью к бесконечным разговорам, тихо умер менее чем через полгода после возвращения Умпэя. Казалось, стоило отцу убедиться в способностях первенца и в том, что будущему сына ничего не угрожает, он окончательно успокоился, и его больше ничто не могло удержать в этом мире. Завещания он не оставил, поскольку, скорее всего, изложил все свои пожелания еще при жизни.
Так случилось, что похороны послужили поводом официально представить обществу Умпэя и его жену. Потратившиеся сверх всякой меры на образование старшего сына Ханаока не имели возможности обзавестись новой одеждой, и денег на дорогостоящий свадебный прием после того, как были оплачены похороны, у них тоже не осталось. Кроме того, за прошлый год голод унес немало жизней, и даже в богатой провинции Кии большинство семей туго затянули пояса, поэтому любое проявление расточительности было бы не к месту. Хотя весна уже уступила свои права лету, погода по-прежнему стояла настолько холодная и дождливая, что люди не спешили переодеваться в легкое платье. В темном, пропахшем плесенью доме Ханаока все лица, казалось, выцвели и посерели.
Каэ знала о денежных затруднениях и все же цеплялась за свою веру в то, что свадебный пир не состоялся по злому умыслу Оцуги. Она никак не могла забыть знаки любви и внимания, которые свекровь оказывала ей в течение всех трех лет, прошедших до возвращения Умпэя, и особенно тот день, когда Оцуги сказала ей, что их отношения предопределены самой судьбой.
После смерти Наомити Оцуги начала всеми возможными способами избегать общения с невесткой. Однако никто в доме не заметил этих перемен, поскольку она была слишком умна, чтобы открыто изводить Каэ. Но сама Каэ кожей ощущала ее ненависть, и это чувство вонзалось в нее словно копье, стоило ей оказаться рядом со свекровью. Оцуги же, вне всякого сомнения, рассчитывала на безупречное воспитание Каэ, полученное в доме самурая, – знала, что ее невестка слишком вежлива и разумна, чтобы открыто выступать с протестами или выставлять напоказ свои эмоции.
Однажды утром Каэ сидела в углу своей комнаты и шила себе банные мешочки для отрубей из обрезков красного шелка, которые хранила в шкатулке вместе с другими вещицами. Прошивая мелкими аккуратными стежками ткань, сложенную вдвое так, что получился квадратик размером три на три суна,[37] она пыталась найти объяснение своему былому поведению. Как могла она вести себя словно служанка, пользоваться полотенцами своей свекрови, да еще так долго? В свое время Каэ сама изъявила желание брать использованные мешочки с отрубями Оцуги, но она уже забыла об этом и ненавидела себя за то, что согласилась на столь унизительную физическую близость. Девушка припомнила, как впервые мылась своим собственным мешочком и как он чуть не порвался, когда она принялась неистово растирать свое тело, сгорая от возмущения и негодования.
Фусума неожиданно раздвинулись, и вошла Оцуги, поначалу не увидев Каэ. И хотя вскоре свекровь вздрогнула, заметив невестку, по-прежнему упорно делала вид, будто в комнате никого нет; сперва открыла ставни, потом закрепила на подставке ручное зеркальце – позолоченную вещицу, похоже очень дорогую, которая, скорее всего, происходила из дома Мацумото.
Оцуги частенько забегала в спальню поправить прическу или кимоно. Обычно она брала зеркальце, быстренько прихорашивалась, возвращала его на место и уходила. Сегодня же все было по-другому. Сидя в противоположном конце комнаты, она, казалось, особенно долго втирала в корни волос масло – действие, которое Каэ сочла демонстративным. Вне всякого сомнения, Оцуги ждала, что невестка вежливо удалится. Может быть, ей хотелось побыть одной.
Ситуация сложилась просто нелепая. Не поругавшись напрямую, эти две женщины теперь редко разговаривали друг с другом. Еще каких-то полгода тому назад Оцуги, увидев, что Каэ шьет, непременно поинтересовалась бы у нее, что именно. А Каэ, в свою очередь заметив, что свекровь устанавливает зеркальце, обязательно предложила бы ей свою помощь, чтобы Оцуги смогла как следует рассмотреть себя со спины. Теперь же обе сидели молча, словно воды в рот набрали. И ни одна не двигалась с места. Ни одной не хотелось уходить первой.
Каэ вытянула красную нить и неспешно перекусила ее зубами, всем своим видом показывая, что никуда не торопится. Закончив один мешочек, она аккуратно расправила его на столике, при этом украдкой покосившись на свекровь. Неожиданное зрелище потрясло ее. Из окна лился яркий свет, и она вдруг увидела вокруг глаз Оцуги множество мелких морщинок. Затаив дыхание, Каэ поспешила выйти из спальни.
