Златослава Каменкович - Ночь без права сна
Прошло около двадцати минут ожидания, и Анна раздраженно сказала:
— Не кажется ли тебе, мамуся, что пан Людвиг не так уж учтив? Заставить нас так долго ждать…
— Что ты, что ты, Аннуся, он добр и сердечен. Вот и ты сама…
Не успела женщина закончить мысль, как бесшумно отворилась высокая белая дверь и в кабинет вошел среднего роста брюнет лет тридцати пяти. Приветливо улыбаясь, с непринужденностью хорошо воспитанного человека адвокат галантно поцеловал дамам руки, извиняясь за то, что вынудил их ждать.
— Бог мой, в этой прекрасной даме я едва узнаю маленькую панну Аннусю! — мягко, дружеским тоном, каким обычно обращаются к детям, проговорил адвокат. — Я вас сейчас приятно удивлю.
Он прошел в дальний угол кабинета, снял со стены небольшую картину и показал Анне.
— Узнаете?
Из багетовой рамки смотрела девочка с пышными локонами и внимательными синими глазами.
— Это же я, — смущенно взглянула на Калиновского Анна.
— Мне удивительно легко удался этот портрет. Считаю его своей наилучшей работой, берегу. Я часто вспоминаю вас, — солгал Калиновский.
Анна промолчала.
— Пан Людвиг, Аннусе сейчас очень трудно. Все наши надежды на вас…
Калиновский опустился в кресло. После маленькой паузы он сочувственно вздохнул.
— К величайшему сожалению, должен сообщить вам неутешительную новость. Пана Ярослава Ясинского, точнее Руденко-Ясинского здесь судить не будут. Видно русские агенты секретной службы выследили его. И русский царь обратился к нашему добрейшему цесарю Францу-Иосифу с просьбой обменять Руденко-Ясинского на австрийского шпиона, заточенного в Варшавской цитадели. Цесарь согласился. Обмен состоялся в Варшаве, но сперва Руденко-Ясинского приказано увезти в Вену.
— Езус-Мария! Это самое худшее, что можно было ожидать! — воскликнула пани Барбара.
— Вы знаете, в чем его обвиняют? Что его ждет в России? — испуганно спросила Анна.
Во время обыска на одной конспиративной квартире, принадлежащей «Южнороссийскому союзу рабочих», целью которого было свержение царской власти путем социальной революции, был арестован подданный его императорского величества типографский наборщик Ярослав Данилович Руденко. Во время препровождения в полицию Руденко убил жандарма и скрылся.
— Это неправда! Он не убивал! — запротестовала Анна. — Все произошло случайно. Ярослав шел к своему товарищу. Вдруг он увидел, что кто-то выпрыгнул из окна, и узнал товарища, который от кого-то спасался бегством. А в следующую минуту Ярослав уже очутился рядом с жандармом, целившимся в беглеца. Ярослав схватил жандарма за руку… В это время револьвер выстрелил… А провокатор донес, якобы убийца — Ярослав…
— Это объяснение пана Руденко-Ясинского, — улыбнулся Калиновский. — А царские власти считают иначе. Вы ведь знаете, что составление дурных репутаций — наивысшее удовольствие для мерзавцев! И, надо сказать, в России есть на это большие мастера. О, сколько они перевешали наших польских патриотов…
— Разве только польских? — скорбно прошептала пани Барбара.
— А относительно того, — продолжал Калиновский, — что его ждет, скажу: в лучшем случае — пожизненная каторга в Сибири, а в худшем… Вам хорошо известно, что русские власти сурово карают политических преступников, а сообщение царской жандармерии, как я уже сказал, свидетельствует, что Руденко-Ясинского обвиняют в политическом терроре…
Во время разговора Калиновский наблюдал, какое впечатление производят его слова на Анну. От него не укрылось дрожание ее бледных губ, немое отчаяние в отливающих синим бархатом глазах. Она, казалось, сразу постарела от горя. Но вот она медленно выпрямилась, лицо стало суровым.
— Я последую за моим мужем в Сибирь, — решительно сказала она.
Пани Барбара все время опасалась какого-нибудь необдуманного поступка дочери, по гром с ясного неба не напугал бы ее так, как эти слова.
— Что ты говоришь, Анна! Подумай!
— Да, мама, иначе поступить я не могу. Я пойду за моим мужем и разделю с ним его участь, — твердо ответила Анна.
— Ты забываешь, что мне пришлось покинуть с тобой город, где ты родилась. Забываешь, кто был твой отец. А ты думаешь, что царь забыл об этом? — Голос пани Барбары дрогнул. — Дитя мое, порыв твой благороден, но не благоразумен. Когда ты появишься в России с Ярославом, это может навлечь новую беду на него. Там, в России, еще слишком свежа память о польском восстании и о роли в нем твоих отца и дяди…
Пани Барбара боялась, что дочь неверно поймет ее, расценит эти слова как материнский страх перед одиночеством, и обратилась к адвокату:
— Возможно, я ошибаюсь, пан Людвиг?
— Пани Анна, ваши намерения достойны глубочайшего уважения. Счастлив тот, кто имеет такого преданного друга. Конечно, с любимым и Сибирь не страшна, однако… — Калиновский виновато посмотрел Анне в глаза и совсем елейным голосом, как ксендз, утешающий родных покойника, продолжал: — Я обязан вас предостеречь. Есть такие обстоятельства, о которых вы не знаете. И мой гуманный долг… Я хочу помочь вам даже в том, о чем вы меня и не просите. Пани Анна, вы молоды, неопытны, поэтому не учитываете одного обстоятельства, и я постараюсь вам объяснить его. Допустим, вы приезжаете в Россию, приходите в полицию и заявляете: «Я жена Ярослава Руденко-Ясинского и прошу разрешить мне последовать за ним». И тут царская жандармерия узнает, что жена Руденко-Ясинского — дочь известного польского повстанца и к тому же племянница мятежного генерала Парижской Коммуны… — Калиновский даже прикинулся патриотом. — При упоминании этих святых для каждого поляка имен русский царь прямо зеленеет от ярости. Если узнают о близости Руденко-Ясинского к семье Домбровских, ваше искреннее желание помочь мужу даст противоположный эффект. Если царские власти добудут подтверждение своих предположений, Руденко-Ясинского, безусловно, казнят.
Глаза Анны затуманились. Слабо вскрикнув, она потеряла сознание. Тяжелые переживания последних дней не прошли бесследно.
— Что с ней? Вызвать врача? — встревоженный адвокат схватил с письменного стола колокольчик.
— Не надо, это пройдет, — удержала его жестом пани Барбара. — Аннуся будет матерью, дорогой Людвиг, — тихо объяснила она. — А первые два-три месяца иной раз протекают очень тяжело. Прошу вас, воды…
Пани Барбара поднесла стакан к губам дочери…
Очнувшись, Анна заторопилась:
— Пойдем, мама…
Пани Барбара поднялась.
— Простите, пан Людвиг.
— Прошу, прошу. Вы можете в любое время заходить ко мне. А я подумаю, чем смогу вам помочь.
Луч надежды
Жизнь Людвига Калиновского протекала в кругу ясновельможных ханжей, коварных интриганов, хищных дельцов и бесстыдных лицемеров, одним словом — в высшем обществе, где проявлять прямодушие, искренность чувств считалось неприличным подобно тому, как появиться голому на улице. Именно это общество было для Калиновского родной стихией. Поэтому чистота и мужество Анны, верность ее любимому человеку чрезвычайно поразили его. В глубине души Людвиг даже позавидовал «этому хлопу». Но в то же время в голове его мелькнула дьявольская мысль: эврика! Вот путь к отцовским миллионам. Завладев Анной и ее ребенком, он заявит свои права на наследство!
Когда Анне отказали в свидании, он правдами и неправдами сумел получить от прокурора письменное разрешение на это свидание.
Пани Барбара и Анна застали Калиновского в голубой гостиной. Хозяин ждал их, уже давно обдумав, как облечь ложь в форму сочувствия.
— Судя по всему, львовской тайной полиции известно, что вы — супруга Руденко-Ясинского, — мягко произнес он. — И я опасаюсь, как бы это не узнали царские власти…
— О боже! Сколько несчастья это может причинить моему Ярославу!
Калиновский выдержал минутную паузу, чтобы дать Анне глубже почувствовать безвыходность положения, затем сказал:
— Не надо отчаиваться, пани Анна. Против всякой болезни есть лекарство. Против всесильного прокурора может стать умный адвокат.
Луч надежды засветился в глазах Анны. Она благодарно посмотрела на Людвига. Ей так хотелось верить, что этот человек действительно спасет ее мужа!
Калиновский, словно угадав ее мысли, сказал:
— Есть и в нашем деле путь к спасению, и он целиком зависит от вас.
— От меня?
— Да, от вас, пани Анна.
— Что же я должна сделать?
— Вопрос очень щепетильный. Но когда речь идет о спасении дорогого вам человека, я думаю, что щепетильность должна отступить на второй план.
— Говорите, прошу вас, говорите, я слушаю!
Калиновский встал с кресла, подошел к камину, попросил у дам разрешения закурить. Молча прошелся по мягкому ковру, незаметно наблюдая за Анной. Снова сел в кресло и наконец вкрадчиво заговорил:
