Вибеке Леккеберг - Пурпур
Но так ли это? Она двинулась дальше; в голове роились мучительные сомнения. Лоренцо показалось, что ее Агата похожа на гулящую девку. Лиам тоже был недоволен: «Ты нарушила правила, твоей рукой водил не всевидящий Господь, а слепая сила плоти». Может быть, в его словах есть доля правды? Позже, вернувшись к этому разговору, монах добавил: «Я учил тебя иначе. Если не хочешь вернуться к прежнему, обходись впредь в своих трудах без меня». Так и сказал.
Она подняла глаза на высящуюся вдали новую церковь – ту, для которой предназначался алтарный образ. Захочет ли она принять святую Агату такой, какой увидела великомученицу Анна? Храм Божий был виден из любой части долины, он словно вырастал из корсиньянского холма неподалеку от древнего языческого капища. Неужели есть в мире другое церковное здание, вмещающее столько же света, свободно льющегося через бессчетные высокие окна?
Анна запыхалась от быстрого шага и на минуту остановилась, чтобы отдышаться. Как примет ее священник? Понравится ли ему картина? Вдруг он огорчится, как Лиам, или впадет в гнев, подобно Лоренцо? Поверит ли падре, что она сама написала алтарный образ?
Вероятно, не поверит. Им всем кажется непостижимым, как это женщина может заниматься живописью.
Анна продолжила путь. Тропинка привела ее к горячему серному источнику. Вода журчала, стекая по затвердевшей сере склона в образовавшийся с годами широкий природный бассейн, над которым поднимался пар. Здесь они с Лукрецией нередко принимают теплые сернистые ванны. Отсюда совсем близко до границы с владениями Пикколомини.
Уезжая, Лоренцо строго-настрого запретил жене покидать пределы поместья. Чтобы знать, выполняется ли приказание, он приставил к ней телохранителя. Соглядатая, говоря честнее. Антонио должен был докладывать кондотьеру обо всем, что делает Анна, но в его обязанности отнюдь не входило запрещать или советовать. Это – обязанность мужа, никто другой баронессе не указ. Вот и хорошо. Стало быть, она вольна в своих поступках, раз Лоренцо нет рядом.
Пий Второй хотел, чтобы он повидал Бернардо Росселино, самолично сообщил ему о новом строительстве и передал последние поручения, но Лоренцо решил не ехать в Корсиньяно, а послать туда гонца. Не многовато ли будет для растратчика чести, если военный советник станет его посещать? Кроме того, Лоренцо раздосадовал пыл, с каким Анна защищала архитектора, чужого мужчину. Все это он без обиняков высказал ей незадолго перед отъездом. Курьер поскакал в Корсиньяно с извещением о задуманном Папой озере и сопутствующих идее заданиях, а также о необходимости возведения тюрьмы. Вот новость, которая взбудоражит город! До сих пор ближайшая тюрьма была в Сиене. Теперь пыточный инструмент, к вящему ужасу горожан, перевезут в Корсиньяно. Мысль о застенке растревожила Анну. Она и сама легко может потерять свободу. Тюрьма не тюрьма, а вот монастырь Святой Агнессы в Монте-Пульсиано – вполне возможная перспектива для нее и Лукреции, коли Лоренцо того пожелает. Анна представила себе мрачную сырую келью, и по спине побежали мурашки, хотя солнце светило все жарче.
– Ты – красильщица. Вот и крась, – сказал он ей.
– Я крашу, – ответила она, – но этого для меня мало. Я способна на большее.
Не лучше ли, не проще ли покориться, сделать так, как он хочет? Забыть про святую великомученицу, подумать о себе?
Она поглядела на царящую над долиной Орсия Амиату. Гора, которую этруски почитали священной, а римляне времен язычества – лучшим местом для рубки корабельного леса, перекрывает вид на морской берег. Но если взойти на вершину, можно любоваться волнами Тирренского моря, чего однажды сподобилась и Анна, находясь в свите Папы Римского. Стоя высоко над землей, она подняла тогда руку и коснулась неба. Это было в тысяча четыреста пятьдесят восьмом году, вскоре после восшествия Энеа Сильвио Пикколомини, взявшего имя Пий Второй, на папский престол. Он признался ей на вершине, что не забывает и прежнего своего имени, ибо Энеа – не кто иной, как Эней, а Вергилий часто применяет к своему герою латинское прилагательное plus, что значит «благочестивый».[16] В тот день Папа Римский накинул на плечи пурпурную пелерину, которую она подарила ему, приехав в Италию. Глядя Анне прямо в глаза, Пий Второй приблизил окрашенную пурпуром ткань к губам и поцеловал, после чего во всеуслышание объявил, что скоро турецкий полумесяц займет достойное место на его родовом гербе как символ новых владений, обретенных благодаря ультиматуму, посланному в Константинополь к султану Махмуду – булле, начертанной пурпурными чернилами, как это делал император Константин.
Горячая вода из недр горы струящимся каскадом изливалась в чащу из окаменевшей серы. Над естественным бассейном курился горьковатый пар. На склонах примостились деревушки. К господским домам тянулись длинные аллеи кипарисов. Все это – владения Лоренцо. Жилища выстроены из белых глиняных кирпичей, дороги и тропинки, петляющие от дома к дому, тоже белесы. Недаром белая глина называется сиенской, crete S e nese,[17] такое ее изобилие только в этих краях и сыщешь. Анна скользнула взглядом по реке Орсии и вздохнула, подумав о том, что скоро эти воды разольются бескрайним озером.
Порыв ветра надул плащ подобием паруса; через мгновение ткань снова мягко прижалась к телу.
Анна громко рассмеялась, вспомнив полет ночной сорочки. Ворюга ветер! И тут же память услужливо разлила по телу сладкую истому минувшего вечера. Анна с легким стоном опустилась на траву.
Послышался стук копыт. Антонио быстро подъехал, глядя вопросительно.
– Я вижу, с вами что-то не так, баронесса?
Что он мог видеть? Шелковую ночную рубашку с ее вышитыми инициалами, повисшую на каком-нибудь кусте? Ничего он не мог видеть. Анна махнула рукой: езжай себе.
Для тосканцев она по сю пору оставалась северной ведьмой. «Побормочет, пошепчет – и полезут на берег морские чудища», – переговаривались слуги, когда думали, что Анна не слышит. А уж если она заговаривала на своем родном языке, их испугу не было предела. Магия! Колдовство! Они этого боялись. И очень хорошо: страх делает слуг послушными и исполнительными.
Одолев еще один склон, Анна увидела в оливковой роще поблизости от дома приходского священника овец, мирно щиплющих травку. За ними внимательно следила пастушья собака, но самого Андрополуса поблизости не было. Куда он запропастился? Неужели, бросив отару, беседует с падре? Она стукнула по загривку вновь заупрямившегося осла и заметила прореху в полотне, которым была обернута картина. На обнаженную грудь святой Агаты падали солнечные лучи. Под их воздействием соски стали бледно-розовыми, какими им и следует быть; еще немного – и сделаются пурпурными. Такая уж это краска, в том-то ее секрет, это вам не кармин. А хотелось бы, чтобы приходской священник увидел великомученицу с грудью естественного цвета, – и без того неясно, как он отнесется к картине. Анна подтянула оберточную ткань, прикрыла соски Агаты. Нетерпеливо дернула веревку, на которой вела осла. Подъехал ничего не заметивший Антонио.
– Не угодно ли будет госпоже баронессе сесть в седло? Людям удивительно, что она так долго идет пешком. – Голос неискренний, заискивающий.
Не нравится ей этот Антонио, молодой швейцарец-наемник из ватиканской гвардии. Мальчишка на побегушках. Хорошенькое досталось ему на этот раз дельце – шпионить за женой командира.
– Я иду пешком во искупление своих грехов, – бросила Анна.
Покаяние – понятие широкое, на него всегда можно сослаться, и будешь прав. Однажды она, нарушая общепринятые приличия бродила по траве босоногая. Слуги это видели и шептались между собой: «Ишь ты! Северная-то ведьма бережет обувку, словно деревенская баба!» А она, заметив насмешки, напомнила челяди, что сам Энеа Пикколомини в свое время совершил, искупая грехи, паломничество босиком. Перестали хихикать.
Анна остановилась у ручья перед домом священника, возле кованых железных ворот.
– Антонио! Жди меня здесь. Дай лошадям и ослу напиться. Я должна вручить падре подарок.
Она стала отвязывать картину. Воспользовавшись этим, осел взбрыкнул и помчался по направлению к усадьбе.
– А ну, стой, глупая скотина! – От неожиданности Анна перешла на норвежский. – У тебя под брюхом болтается святая великомученица, болван этакий!
Антонио, не разобрав слов, решил, что сердитый окрик обращен к нему.
– Чего изволит баронесса? – с испуганным подобострастием спросил он, не получил ответа, но оценил ситуацию и поскакал ловить осла.
Звуки родного языка погрузили Анну в воспоминания. Отец ведет молодую девушку в монастырь Святого Йоргена. Ее ладошка тонет в большой руке отца. Они приплыли на корабле. Родные места, где собирают улиток на скалах в устье фьорда, остались далеко. Так началось ее долгое путешествие, завершившееся в долине Орсия.
