Сергей Зайцев - Петербуржский ковчег
Дальше этого дело, увы, не пошло.
Аполлон долго сидел в задумчивости, покусывая кончик пера. Он не узнавал себя — он будто стал другим человеком. То, что увлекало ранее, теперь утратило былое значение; мысли, казавшиеся прежде интересными и глубокими, теперь представлялись пустыми и никчемными — надуманными мыслями; цели, казавшиеся заманчивыми и ясными, растворились в воздухе, и вместо них появилась одна цель — Милодора...
Будто некий языческий божок взял да и перековал его — сделал в жарком горниле Аполлона наоборот... Все, что прежде представлялось Аполлону в нем самом надежным, теперь стало зыбким. Все, во что он верил, вдруг как бы потеряло ценность... От перемен, какие в нем произошли, но какие он еще не осмыслил до конца, Аполлону стало неуютно. Он прислушивался к себе и чувствовал, что как бы завис в воздухе, утратил привычную опору...
Аполлон вдруг поймал себя на том, что уже несколько часов кряду размышляет на тему: есть ли у него хоть одна мысль, которую Милодора могла бы посчитать крылатой?..
Он тщетно перебирал в уме некоторые свои мысли, коими прежде гордился; сейчас все они виделись ему блеклыми. Он думал сейчас для Милодоры... И Аполлон уже не сомневался, кто тот божок, который так ловко и быстро перековал его на иной лад и даже как будто лишил уверенности. Божок этот очень был похож на Милодору...
Когда Аполлон спохватился и собрался продолжить работу над переводом, он увидел, что уже начало темнеть. А свечей он сегодня не купил — совсем позабыл о них.
Чертыхнувшись, он бросил перо на стол и вышел из комнаты. В полной темноте, придерживаясь стен, прошел до лестницы и спустился на третий этаж. Аполлон постучал в первую же из дверей.
Отворил ему тот немолодой худощавый господин с впалыми щеками. Аполлон вспомнил, что этот господин — лекарь, и фамилия его Федотов. Попросил у него огарок свечи — заимообразно.
Господин Федотов открыл дверь пошире и пригласил войти:
— Огарка, наверное, нет, а целую свечу найду, — при этом посмотрел доктор Федотов очень доброжелательно (он, по всей видимости, был хороший доктор). — Я вас понимаю, молодой человек, на ум пришли удачные поэтические строки, и надо бы записать...
— Вы правы, несколько строк можно было бы записать, — Аполлон подумал, что настоящий лекарь и должен быть проницательным, но потом ему пришла мысль, проясняющая обстоятельства: горничная девушка рассказывала Аполлону о жильцах; точно также и жильцам она могла рассказать о нем — и уж, верно, не удержалась.
Словно подтверждая его догадку, лекарь спросил:
— Это вас я сегодня встретил в коридоре с Устишей?..
На первый взгляд в апартаментах доктора Федотова творился настоящий кошмар — но только на первый взгляд. Вся комната этого господина была завалена книгами, альбомами, исписанными листками бумаги, гипсовыми слепками, некими зарисовками на обрывках картона. Раскрытые с закладками книги лежали повсюду: на столе, на стульях, на подоконнике, на полу...
Кое-где на полях страниц Аполлон заметил ремарки, сделанные ровным, как по линеечке, убористым почерком... Да, это был ученый лекарь — не цирюльник какой-нибудь, почитающий отворение крови панацеей и отворяющий кровь всем подряд.
Благородный дух науки так и витал в комнате...
Господин Федотов показал на узенькую извилистую меж завалов книг дорожку посреди комнаты, единственно по которой здесь можно было передвигаться:
— Проходите тут и садитесь на стул... Аполлон прошел по указанному дефиле:
— Мне бы свечу, и я не отвлекал бы вас более...
— Разумеется, разумеется... Но и познакомиться любопытно. Про вас говорят: интересный молодой человек.
— Уже говорят? Как странно...
Доктор Федотов оставил его фразу без внимания.
— Скажите, не жаловалась ли на меня Устиша? Аполлон, дабы не обидеть хозяина, принужден был устроиться на стуле в углу.
— На некоего Холстицкого будто жаловалась. Однако — шутя. Больно щиплется...
Федотов усмехнулся:
— Он хороший человек. Незаменимый для меня...
Аполлон окинул комнату взглядом:
— Сразу видно, что вы не из тех докторов, что всем без разбору ставят клистиры и прописывают шпанских мушек...
Федотов пожал плечами:
— Клистиры бывает тоже нужны... А тут мы с Холстицким... Впрочем, быть может, вам это будет не интересно...
— Отчего же! При желании во всем можно найти интерес.
Федотов удивленно повел бровью:
— Очень верно подмечено для такого молодого человека. Очень верно... Что ж, извольте, отвечу: у нас до сих пор нет отечественного анатомического атласа. А вы как человек с образованием должны понимать, сколь может быть важен такой атлас и для врача, пользующего больного, и для всякого пытливого ума, постигающего медицину... Миша Холстицкий рисует мне — он превосходный рисовальщик. Хотите, я сведу вас с ним?.. Да, да, непременно сведу, он живет рядом — за стенкой. Но чего-то его не слышно давно, наверное, спит. Он напишет вам бесплатный портрет...
— Зачем же бесплатный!...
— Напишет, напишет... Он сегодня весь день радовался, что к нам в Вавилон — так Миша называет дом госпожи Шмидт — поселился еще один человек изящного ума. Не какой-нибудь чинуша с крысиной мордочкой и хитрыми злыми глазками. И не извозчик, от которого за версту несет водкой и конским навозом...
Аполлон не понял:
— Госпожа Шмидт... это кто?
— Милодора. Неужели вы еще не познакомились с Милодорой? Само очарование!... Миша помоложе меня. И он, скажу вам по секрету, безнадежно в нее влюблен... Он мечтает написать с нее портрет...
— Шмидт, вы сказали?
— А... вот вы о чем? Это она по мужу. А тот, хотя и Шмидт, но был русский. У нас ведь каждый второй Шмидт — русский. Вы что? Не знали?.. Мне на секции как-то попался один Шмидт. Вы бы его видели!... Калмык из калмыков — а, поди ж ты! Шмидт!... Тоже где-то немчик затесался... — оглядывая комнату, Федотов задумчиво почесал себе подбородок. — К слову сказать: в прошлом веке все евреи с ума посходили — записались в итальянцы. Мода была, знаете ли... Архитекторы, музыканты... Итальянцы итальянцами, а богу своему молятся — векселю...
Так, за разговором они познакомились.
Федотова звали Василий Иванович. Это был основательный в общении человек, повыспросил у Аполлона, кто он и чем занимается. Рассказал о себе; и дед его, и отец были лекарями — много пользы отечеству принесли — соответственно и ему самому Бог велел...
Федотов дал Аполлону пару свечей «без возврата» и просил заходить без стеснения в гости — по-соседски.
«Очень милый человек», — с этой мыслью Аполлон собрался уж уходить, как в дверь постучали.
Василий Иванович открыл.
На пороге стоял пожилой небритый человек в фартуке; нельзя сказать, что он был сильно пьян, однако от общества Бахуса он сегодня явно не бежал.
Лекарь поморщился раздраженно:
— Ты, Захар, когда-нибудь бываешь трезвый? Лучше бы дочери лишний пряник купил!...— Эх, доктор! Не серчай!... — человек в фартуке махнул рукой. — Настюха заболела — опять у нее случился жар...
Василий Иванович прошел мимо Аполлона, взял из-под стола сумку, велел Захару подождать в коридоре — пока инструменты соберет...
Аполлон попрощался и вышел.
Захар курил в коридоре трубочку. Держал в руке масляную лампу. Если судить по виду этого человека, он не особенно переживал, что у него какая-то «Настюха заболела».
— Настюха — это кто? — приостановился Аполлон.
— Дочка... А вы, значит, новый жилец? — Захар приподнял лампу и осветил лицо Аполлону. — Я — сапожник. Внизу живу... А вы, стало быть, на самом верху... — он зажал мундштук зубами. — Провожу вас до лестницы, пока доктор собирается.
Прикрывая ладонью огонек лампы, Захар сапожник пошел вперед. Аполлон не возражал. Захар, поспешивший помочь ему, вызвал у него симпатию, — как вызывает симпатию всякий простодушный открытый человек, независимо от того, какого он сословия.
На ходу обернувшись, сапожник спросил:
— Уже видели хозяйку? Как она вам? — он не прочь был, кажется, посудачить.
От Захара пахло кожей, крепким вином и табаком.
— Добрая женщина, — отозвался Аполлон.
— Милодора-то? — в улыбке открылись разрушенные табаком зубы. — Да, добрая... И с виду женщина неплохая, и как будто не жадная, не выматывает последнюю копейку, порой прощает долг, дочке конфектов иной раз присылает... Участливая, добродетельная с виду...
— С твоих слов получается: не только с виду, — заметил Аполлон в спину своему провожатому.
Тот, однако, не обратил на его замечание никакого внимания:
— Вот я скажу: видали мы в Париже...
— В Париже? Разве ты бывал в Париже?..
— Больше года. В тринадцатом и четырнадцатом... Чего только ни насмотрелся!... Жизнь совсем другая. Н-да!... — тут он вздохнул. — Я в Париже-то барышень повидал. Могу о них судить... Смотришь на нее — она царевна. Царевна, да? — сапожник оглянулся.
