Грегор Самаров - Медичи
— Как можем мы отблагодарить за столько милостей и отличий? — воскликнул Джироламо, опускаясь на колени рядом с Рафаэлло.
— Преданностью и поддержкой в борьбе с моими врагами, а также привязанностью к вашему дяде, — добавил папа задушевным голосом. — Иди, сын мой, помещение твое готово. Ты в последний раз входишь в него как мальчик и ученик — завтра кардинал Риарио займет свое место в высшем церковном совете. А ты, Джироламо, позови камерленго и Бартоломео, а также художника Мелоццо де Форли, они ждут в приемной.
Рафаэлло удалился, совершенно потрясенный неожиданной милостью, а призванные к папе вошли в комнату. Он приказал Джироламо и камерленго встать за его креслом, а монсеньор Бартоломео, высокий видный мужчина с умным, добрым лицом, опустился на колени перед ним. Художник подошел к мольберту и начал готовить краски.
— Я хочу, чтобы момент назначения мною моего дорогого ученика Бартоломео хранителем сокровищ моей библиотеки был увековечен для потомства. Картина эта предназначается для большого зала в библиотеке, и, таким образом, Бартоломео будет навсегда связан с местом своих работ.
Бартоломео поблагодарил за честь, художник взялся за кисти, а папа вежливо и приветливо разговаривал об искусстве и науках, и никто бы не узнал в нем грозного пастыря церкви, сражающейся за свое могущество, только что произнесшего свой приговор над семьей Медичи, которую боялись и почитали далеко за пределами Италии.
Глава 5
Во дворце Медичи, где над порталом высечен был из камня их герб — шары и страусовые перья, непрерывно шла оживленная жизнь: поминутно являлись и посылались гонцы, под арками расхаживали художники и ученые, чиновники и судьи, в одеждах из парчи и бархата, в ярко-красных шапках, группами стояли и разговаривали о делах городских и государственных, тесно связанных в то время со всеми политическими вопросами.
В отдаленной части громадного дворца, окружённого садами, находилось помещение Лоренцо Великолепного, главы дома Медичи, все обнимавшего своим зорким глазом, к словам которого с трепетом прислушивались в Венеции и Генуе, в Милане и Неаполе, во Франции и Германии, а главное — при папском дворе в Риме.
Дом Медичи в течение многих поколений занимал в своем родном городе Флоренции и зависящих от нее территориях странное и редкое положение, которое после смерти Пьетро де Медичи, по желанию синьории — высшего совета республики, перешло к обоим его сыновьям, Лоренцо и Джулиано.
Венеция избирала дожа, который имел неограниченную власть. В Милане кондотьер де Сфорца оружием достиг власти и упрочил ее за собой и своим потомством с присвоением герцогского титула.
Во Флоренции же сохранялась демократическая республика со всеми ее законами и избираемыми народом должностными лицами, однако Медичи, не занимая, в сущности, никакого определенного положения в управлении, были настоящими правителями, назначая всех служащих и неся официальное представительство. Они упорно отказывались от титулов и всех внешних знаков княжеского звания и тем самым закрепили за собой любовь народа и полную готовность его подчиняться их власти. Для сношений с другими государствами, очень обширных у Флоренции того времени, посланники назначались, правда, синьорией, но выбор их зависел всецело от Медичи. От них они получали инструкции и приказания. Точно так же и представители иностранных держав — они в торжественной аудиенции предъявляли синьории свои верительные грамоты, а затем для всех дипломатических переговоров обращались исключительно к Медичи.
Это положение вполне соответствовало возникновению могущества Медичи. В Милане Сфорца, как солдат, оружием завоевал себе герцогскую корону, а Медичи своим положением во Флоренции обязаны были деньгам. Банк Медичи имел филиальные отделения в Италии и во всей Европе, и несметные богатства стекались к нему благодаря умному и смелому ведению дел. С разумным расчетом Медичи употребляли немалую часть богатств на украшение родного города, обращая его в центр искусства и наук, и почти все граждане Флоренции, не исключая самых последних бедняков, пользовались их поддержкой; Медичи помогали везде, где надо было предотвратить нужду или поддержать деньгами труд и торговлю. Процветание Флоренции было главным образом их заслугой, и патриотическая и личная благодарность народа тем охотнее подчинялась власти щедрых правителей, что враги Медичи, к которым более или менее открыто принадлежали старинные фамилии, прежде державшие власть в своих руках, стремились ввести во Флоренции олигархическое правление, по образцу Венеции, при котором власть сосредоточивалась бы в определенном замкнутом кругу. Народ же видел в могуществе Медичи противовес и отражение собственной независимости и горячо отстаивал их положение. Когда после смерти Пьетро де Медичи власть и почет перешли по наследству к его обоим сыновьям, Лоренцо, один, без решений и соглашений, взял правление в свои руки, как старший и более подходящий к этому положению по своему складу ума и характера. Он обладал ясным, рассудительным умом, созданным именно для дальновидных расчетов и спокойного выжидания результатов, как в делах, так и в политике, тогда как Джулиано имел поэтичный, мечтательный характер и при этом большую склонность к наслаждениям жизни, от чего всегда воздерживался Лоренцо, с юности отличавшийся слабым здоровьем, хотя он и тогда уже любил роскошь и широту представительства, чем заслужил прозвище Великолепный, сохранившееся за ним в истории.
Целый ряд комнат, наполненных сокровищами искусств, доказывающими богатство и изысканный вкус правителя Флорентийской республики, предшествовал рабочему кабинету Лоренцо, с окнами, выходящими в сад, соединенному галереей с роскошными жилыми комнатами. Роскошь была и здесь — в великолепных мозаичных полах из разного мрамора, в немногих, но выдающихся произведениях живописи и скульптуры, в тяжелых серебряных канделябрах с хрусталем, но при этом сразу было видно, что это место труда и кипучей умственной деятельности. У одного окна стоял большой резной письменный стол с громадным количеством счетных книг и документов в образцовом порядке. На другом столе, с серебряными львиными лапами вместо ножек, лежали древние рукописи и экземпляр святой Библии в двух больших томах, выдающееся произведение того времени в области быстро развивающегося книгопечатания, а также разные рисунки, наброски и модели построек и памятников. На третьем столе, несколько меньшего размера, лежали ноты на пергаменте и тексты романсов на итальянском и латинском языках, а над столом висели чудной работы гитара и мандолина, любимые струнные инструменты той эпохи для аккомпанирования пению.
Все это доказывало, что глава дома Медичи и Флорентийской республики такой же знаток в искусствах, как и в серьезных делах, и что его ясный ум умеет соблюдать правильность и порядок во всех областях его разнообразной деятельности.
Лоренцо сидел у письменного стола в удобном кресле с мягкими подлокотниками, заканчивающимися головами сатиров.
Ему было не более двадцати девяти лет, но он казался старше из-за сутуловатости и болезненной бледности оригинального лица, казавшегося крайне некрасивым на первый взгляд. Темные волосы его с пробором посередине, по тогдашней моде, гладко лежали на плечах и уже начинали редеть. Глубоко ввалившиеся темные глаза, под бровями обыкновенно сдвинутыми, принимали разнохарактерные выражения: то они смотрели холодно, то грозно и гордо, а иногда светились так ясно и приветливо, что покоряли все сердца. Нос у него был большой, сильно выдающийся, орлиный, рот тоже большой, несколько искривленный. Нижняя губа выступала, развитый подбородок показывал силу воли и энергию. Но этот рот, имевший почти отталкивающее выражение, когда Лоренцо молчал, делал его, в сочетании с разнообразным выражением глаз, невероятно обаятельным, когда он разговаривал. Лоренцо умел уговорить, если не убедил, самых злейших противников.
На Лоренцо был надет длинный, ниже колен, камзол, стянутый кожаным поясом с золотыми застежками, подбитый и опушенный у ворота и рукавов дорогим мехом. У пояса висел кошелек и тонкий носовой платок.
Лоренцо сидел, нагнувшись над книгой с пергаментными листами и длинными рядами цифр… Но вот он откинулся на спинку кресла, с суровым выражением, которое было свойственно ему всегда при глубоком размышлении, и долго смотрел в потолок.
— Лионский банк предлагает нам не особенно верное дело, — проговорил он наконец. — Обеспечения ненадежны и легко могут утратить свою ценность, если король Франции, слово которого не представляет верного ручательства, не захочет их выполнить. Сорок тысяч — крупная сумма, но королю нужны деньги. Если мы поможем ему их достать, он будет благодарен, тем более что думает воспользоваться нами еще, и мы вообще ему нужны, так как он все еще смотрит на Неаполь. Я, конечно, никогда не помогу Анжу найти дорогу туда, но держать нить в своих руках всегда полезно, так как я не уверен в короле Ферранте Арагонском. Если мы откажем в содействии, король Людовик станет нашим врагом, и даже опасным, а этого допускать нельзя. У нас и так много врагов, готовых помочь папе придавить нас и принудить к повиновению, поэтому дело надо сделать. Деньги должны служить политике, а если мы понесем убытки, то политика же укажет средство их восполнить.
