Акакий Церетели - Баши-Ачук
Друзья огорчались, видя Абдушахиля в таком расстройстве чувств, и пытались выведать причину, но он хранил свою тайну и объяснял свое состояние попросту болезнью.
Глава десятая
Было уже поздно, давно отужинали. Али-Кули-хан полулежал на тахте, перебирая четки, и нетерпеливо поглядывал на дверь.
Дверь скрипнула, Тимсал-Мако просунула голову в щель, затем бесшумно вошла, и, остановившись перед ханом, низко ему поклонилась.
— А-а, это ты, Тимсал? Где же та женщина? — спросил он.
— Я пришла одна, — уныло ответила вдова.
— На что ты мне нужна без нее? — досадливо крикнул ей хан и присел на тахте. — Или, может, подарок мои не понравился? Мало ей, что ли?
— Помилуйте, государь! Просто я ее уже не застала. Родные, видать, заподозрили неладное и услали куда-то подальше.
— Как так услали?
— Чуть подрастет у кого-нибудь красивая девушка, ее тотчас же отдают в монастырь, будто в монахини, а на самом деле прячут, чтобы ваша милость или еще кто из знатных людей не завладел ею. Да что, государь, далеко ходить: взять хотя бы Шуамтинский монастырь — он полон красавиц! Ведь и тех девушек, которых похитили в прошлом году у карталинского царя, — они предназначались в дар великому шаху, — мятежники укрыли там же…
— А говорили, будто их похитил Баши-Ачук?
— Как раз это самое я и хотела вам доложить, государь! Чего-чего только не делается в этом монастыре против вас… Да если бы монахини не помогали, разве могли бы все эти беглые злодеи продержаться столько времени среди дремучего леса? Недаром сказано, что «крепость изнутри рушится», — их ведь ваши собственные вельможи покрывают.
— Кого ты подозреваешь? — спросил встревоженный хан.
— Грузины псе до единого ненадежны, им никак нельзя доверять, Чолокашвили особенно.
— А какие у тебя улики?
— Да разве он такой человек, чтоб можно было его уличить?! Но сердцем я чую, — предчувствие иной раз сильнее всякого доказательства.
— Твое вещее сердце уже обмануло тебя однажды насчет Баши-Ачука!
— Я и тогда была права, мой государь, но нас, без сомнения, предали, — иначе зачем спалили мой жалкий домишко, кому это было нужно?
— Вздор! Об этом деле знали только мы двое, я да Абдушахиль, а ты, со зла, что сожгли твой дом, готова всякого оговорить, никого не щадишь! Чолокашвили с утра до ночи при мне, ночей из преданности нам недосыпает, а ты обвиняешь его в измене! Горе тебе, если ты так же права насчет монастыря, я шкуру с тебя спущу!
— Нет, государь, только из преданности вам вмешиваюсь я в эти дела, а то, какая мне корысть? — дрожа от страха, ответила старуха. — А то, что я доложила вам насчет монастыря, — сущая правда. Отсеките мне голову, если что не так!
— А как ты узнала?
— Мне передала Кочи-Брола.
— Кто?
— Кочи-Брола, жена портного, моя двоюродная сестра… та, что славится своей красотой… Разумеется, где вам упомнить, но она как-то и сюда со мною приходила… Я свела ее с одним юношей, которого кое в чем подозревала, она все у него и выведала.
Хан, как ужаленный, вскочил с тахты и завопил в ярости:
— Абдушахиль, Абдушахиль! Тимсал, перепугавшись, забилась в угол.
В комнату вбежал пожилой военачальник и доложил хану, что Абдушахиль болей: я, дескать, сегодня его заменяю.
— Все равно! Ты — так ты! — воскликнул хан срывающимся от ярости голосом. — Возьми конный отряд, и отправляйтесь сейчас же. Окружите Шуамтийский монастырь. Сравняйте его с землею! Обратите в прах! И чтоб не было пощады ни старикам, ни молодым! Приказываю обесчестить всех, кто попадется, тут же, открыто, а потом рубите их на куски. Отберите для меня только самых красивых и приведите сюда. Отправляйся немедленно!
Военачальник поспешно вышел. Перепуганная насмерть старуха последовала за ним, а хан, скрежеща зубами, бормотал про себя:
— Изменять! Обманывать! Я вам покажу!
На рассвете, во время заутрени, отчаянные вопли и рыдания огласили вдруг Шуамтийский монастырь. Персы, ворвавшись в обитель, принялись истреблять беспомощных, беззащитных женщин. Одни в поисках спасения прыгали с высокой ограды, другие, чтобы избежать бесчестья, кидались вниз со скалы, третьи, опозоренные, тут же накладывали на себя руки. А тех, кто остался в живых, беспощадно рубили озверевшие насильники.
Начальник отряда выволок во двор еще одну юную девушку; растрепанная, растерзанная, она едва дышала от страха. Начальник посадил ее на плоский камень под липой.
— Не бойся, очнись, тебя никто не тронет!
— Чего ты медлишь? Убей меня — и конец! Вы загубили столько невинных душ, к чему же оставлять меня в живых? — рыдая, воскликнула девушка.
— Ты обязана этим своей красоте. Она-то тебя и спасла. Я доставлю тебя великому хану. Кто знает, какая ожидает тебя судьба! С такой красотой, может статься, попадешь вдруг в жены солнцеподобного шаха!
Девушку объял ужас, она задрожала всем телом. А перс, уверенный, что красавица вне себя от радости, сказал ей со смехом:
— Если мое пророчество сбудется, смотри не забудь обо мне!
Девушка собрала все свои силы и с притворным спокойствием ответила:
— Сбудется или не сбудется, кто знает, но я хочу сегодня же вознаградить тебя за то, что ты спас мне жизнь. Я подарю тебе талисман, с ним не страшны ни пуля, ни шашка!
Перс с удивлением взглянул на нее и снова улыбнулся:
— Если у грузин есть такой талисман, почему вы о себе не позаботились? Разве вам самим жизнь не дорога?
— А кто сказал, что мы не пользуемся? Если бы не этот талисман, как могли бы грузины выжить среди стольких бедствий? С незапамятных времен бесчисленное множество врагов терзает наш маленький, с горсточку, народ. Но мы, слава богу, отбиваемся от них, и там, где падает сто или двести врагов, погибают всего один или два грузина, не больше, — и только те, над кем бессилен талисман. Ты думаешь, меня спасла сегодня моя красота? Нет, меня избавил от гибели этот1 талисман! — Девушка сняла с шеи обшитую кожей ладонку с частицей мощей, с которой никогда не расставалась, и показала ее персу.
Воин взглянул на ладонку и отступил на шаг… Помолчав, он спросил:
— Но ведь талисман был и у других, почему же он спас только тебя?
— Тому виной простая случайность: я заснула не поужинав, а другие отужинали, талисман же сохраняет силу, только если человек постится.
Перс с сомнением покачал головой.
— Не веришь? Давай испытаем на деле! — убеждала его девушка. — Чего же проще! Возьми повесь себе на грудь, а мне дай свою шашку, я полосну тебя что есть силы, — и увидишь, шашка тебя даже не оцарапает!
Перс усмехнулся.
— Еще что придумала! А вдруг случайно возьмет да разрежет?! Хм… К тому же я вчера поужинал до отвала! Да и не так я молод, чтобы ты могла меня провести, давно уже сменил молочные зубы!
— Думаешь, обманываю? Сомневаешься? Так попробуй на мне: ударь что есть мочи, не жалей, — увидишь, твоя шашка рассечет только платье.
Девушка прилегла на камень, положила ладонку себе на грудь; перс хотел испытать ее, вынул шашку из ножон, размахнулся, — но девушка даже не дрогнула, только промолвила, усмехнувшись:
— Я же сказала, что шашка твоя не причинит мне никакого вреда.
Перс убедился, что девушка не шутит; горя желанием овладеть чудесным талисманом, он снова замахнулся что есть силы… — разрубленная надвое девушка свалилась на землю.
Вздрогнул обманутый воин, хлопнул себя по лбу:
— Одурачила меня, несчастная!
Он сокрушенно покачал головой, кинул растерянный взгляд на бездыханное тело и, сунув клинок в ножны, двинулся дальше.
В эту минуту над разоренным и поруганным монастырем, полыхая, взметнулось к небу необычайной силы пламя…
Когда весть об этом горестном событии долетела до Телави и окрестных селений, люди взволновались до глубины души. Но кто дерзнул бы открыто выразить свою скорбь?..
Только враги и предатели Грузии не печалились и, разумеется, ликовали неверные, — за исключением одного: узнав о. том, что произошло, человек этот как безумный вскочил на коня и помчался в Шуамта. Это был Абдушахиль.
Подъехав, он увидел сгоревший дотла монастырь; кругом было безлюдно, царила могильная тишина.
Глубокая печаль овладела Абдушахилем, и впервые в душе его мелькнуло сомнение: «Аллах, аллах, неужели тебе и в самом деле нужны такие жертвы? И что за доблесть истреблять беспомощных, беззащитных женщин и детей?
Христиане этого не делают… Даже разбойники и то избегают. За эти два-три года не счесть, сколько семей они разорили, и магометан и своих же грузин, — но разве кто-нибудь позволил себе тронуть беззащитных детей и женщин?» Погруженный в эти размышления, Абдушахиль миновал просторный монастырский двор и остановился вдруг возле липы: взгляд его упал на мертвое тело девушки. Абдушахиль вскрикнул страшным голосом, зашатался и упал бы, если б не прислонился к дереву. Долго стоял он безмолвно. Наконец, пришел в себя и, не отрывая взгляда от покойницы, произнес с отчаянием:
