Пол Догерти - Тёмный рыцарь
Де Пейн, в памяти которого еще не померкли воспоминания о коварном нападении в Триполи, держался настороже. Он не уставал дивиться контрастам Иерусалима. Когда вместе с товарищами, погруженными в свои думы, Эдмунд выехал с залитого солнцем подворья тамплиеров и попал в темноту узеньких грязных улочек, под своды восточных базаров, освещенных лишь неверным светом масляных ламп и тусклых смрадных свечей, он с трудом мог поверить, что этот город считается обителью молитвы. Сквозь прорехи в натянутых между крышами домов полотнищах немилосердно палило солнце. Время от времени путники оказывались на залитых солнечным светом и жаром перекрестках, потом их снова обступали тьма, ароматы кухонь, вонь фекалий, старого тряпья, немытых тел и жуткий смрад дешевого масла, которое бесконечно жгли в лампах. Стены по обе стороны улиц влажно блестели, как будто грубый камень сам источал пот. Со всех сторон неслись громкие крики, завывания и молитвы. Вопли на множестве языков перекрывали стук и грохот, стоявшие над множеством пестрых рынков. Толпы людей то уменьшались, то разрастались по мере того, как тамплиеры продвигались вглубь города по улице Цепи в направлении главной улицы Иерусалима, ведущей на запад, к Воротам Ирода.
Де Пейну вспомнились мрачные мысли Трассела о том, что происходило в Иерусалиме, городе, несомненно, привлекающем всякий сброд. Де Пейн постоянно вспоминал об этом, направляя своего коня сквозь людские толпы. Здесь можно было увидеть армян, упитанных, с туго набитыми кошельками; грозного вида воинов из безводных степей по ту сторону Иордана; хитровато щурившихся, одетых в лохмотья бедуинов с засушливых берегов Мертвого моря. Пришельцы из Аравии, местные арабы, европейцы — все смотрели друг на друга с подозрением, а то и враждебно, а на дубленых солнцем и ветрами лицах видны были шрамы, полученные во многих сражениях. Внимание де Пейна привлекали и красивые женщины: светловолосые и розовощекие христианки Запада; смуглые гречанки, чья кожа покрыта яркими татуировками; бедуинки, закутанные с ног до головы в черное, с оставленной узкой щелочкой для глаз. В Иерусалим отовсюду стекались мужчины и женщины всех племен и народов, стремясь спасти свою душу либо поживиться чем-нибудь, а чаще всего они жаждали и того и другого. Из распахнутых окон зазывали клиентов падшие женщины. Скрываясь в глубокой тени за их спинами, сводники и поставщики живого товара расхваливали все виды тайных наслаждений. Объявляли о новых находках торговцы святыми реликвиями; их лица пылали от мнимого восторга. Выскакивали из-за своих столов повара с помощниками, предлагали на вертелах жареное мясо с овощами, покрытое толстым слоем приправ, скрывавших мерзкий вкус и запах тухлятины. Водоносы настойчиво протягивали прохожим оловянные чаши с прохладной водой из купели Силоамской,[50] творящей чудеса.
Но никто не посмел приблизиться к рыцарям Храма. Де Пейну, в одной руке которого было знамя, почти не приходилось прокладывать себе дорогу — вполне достаточно было этого знамени и орденских плащей. Торговцы, уличные разносчики, сводники, падшие женщины, странствующие книжники, даже отощавшие бродячие псы убегали в темные провалы между домами или же в прилегающие тесные переулочки. Де Пейн услышал странный низкий звук и поднял голову. На крыше одного из домов стояла женщина, свет падал на нее сзади, отчего фигура казалась совершенно черной. Он углядел, однако, густые спутанные волосы и жалкие лохмотья, похожие на распушенные вороньи перья. Де Пейн повернулся в седле, прищурился, и ему удалось разглядеть выкрашенное в белый цвет лицо, ожерелье из костей, затянутые в длинные перчатки руки. Женщина воздела их, будто собиралась вознести молитву злым духам, и рыцарь потянулся было к четкам, обмотанным вокруг рукояти меча, однако, снова подняв глаза, уже не увидел зловещего привидения. Ведьма Эрикто? Да нет, быть такого не может. Эдмунд крепче сжал поводья и осмотрелся. Лучше не думать о таком, во всяком случае, пока.
Они выбрались из лабиринта грязных базаров и лавок и оказались в более зажиточном квартале — здесь за витыми решетками оград располагались уютные домики. Посланцам встречались маленькие площади с фонтанами, журчащими под сенью развесистых смоковниц, фиговых деревьев и финиковых пальм. На столбах ворот были укреплены клетки с певчими птицами, чьи трели радовали слух, а воздух был наполнен тонкими ароматами цветущих кактусов и иных растений. Наконец тамплиеры добрались до Ворот Ирода, и покрытые пылью стражи взмахом руки пропустили их; они выехали на дорогу, ведущую на север — к Рамалле и Наблусу. В конце января жара здесь уже не столь донимала, как в городе. Даже ветер, несущий песок из пустыни, казался свежим после одуряющей вони городских улиц. Некоторое время де Пейн ехал молча, глядя на далекие холмы, покрытые густо-синими цветами мандрагоры; ближе к обочине дороги цвели бледно-фиолетовые и желтые ирисы.
По дороге сплошным потоком двигались странники, вьючные лошади, караваны верблюдов. Торговцы и уличные разносчики толкали перед собой тележки либо покрикивали на быков, запряженных в колымаги. Воины в запыленной одежде горбились на своих невысоких лохматых лошадках. Под самодельными хоругвями и грубо вырезанными деревянными крестами толпами шли паломники. Просили подаяния нищие. Предприимчивые поселяне выходили из-за высаженных рядами пиний и предлагали путникам хлеб, кувшины с водой или свежим соком. В небе кружили зоркие стервятники, хлопая большими крыльями, а скальные голуби, сознавая грозящую сверху опасность, перелетали через дорогу от укрытия к укрытию.
Де Пейн хорошо представлял, какой путь им предстоит проделать. Сначала им придется проехать долиной Иордана, сплошь засаженной густыми оливковыми рощами, в которых неумолчно трещат цикады — их не пугают даже рыжие лисы, которые мелькают там и сям, отыскивая полевых мышей или неосторожную птицу. Отъехав подальше, тамплиеры избавились от необходимости пробиваться через толпу: Парменио, которому был знаком в этих краях, похоже, каждый уголок и каждый камень, выбрал для них малолюдные тропы. Разговоры поначалу были отрывочными, пока их маленький караван не расположился на первый ночлег в русле высохшего ручья. Где-то вдали грохотал гром и небо озарялось ветвистыми вспышками молний, но до их стоянки дождь так и не дошел. Провансальцы разбили походный лагерь, собрали кизяк и сухие листья — все, что сумели отыскать. Приготовили ужин, разогрели лепешки, по кругу пошел мех с вином. Де Пейн прочитал нараспев «Benedicite»,[51] и они приступили к трапезе. Сразу же разговор зашел о пустыне и связанных с нею легендах о призраках и нечистой силе. Само собой разумеется, на последующих привалах обсуждались слухи, касающиеся недавних событий в Иерусалиме. Один из провансальцев вспомнил россказни о ведьмах, которые готовят свои колдовские зелья из слюны бешеной собаки, холки гиены-людоеда и глаз орла. Де Пейну удалось также узнать кое-что новое о трупах девушек, которые находили в разных местах города. Похоже, Тремеле преуспел в своих стараниях пресечь распространение слухов, но провансальцы, которые вроде бы знали все, яростно отвергали любые обвинения в адрес ордена. Об Уокине и Беррингтоне упорно не упоминали.
Каждое утро, перед самым рассветом, они продолжали свой путь по Галилее, мимо озера, где Иисус ловил рыбу и прогуливался среди деревьев и кустов, лишенных сейчас своего летнего великолепия. Тамплиеры задержались там ненадолго, наблюдая за взлетающими с воды и кружащими в небе утками и чибисами, по настоянию Парменио вскоре двинулись дальше. Иной раз они останавливались в крестьянских домах, полных блох, где все говорило о нищете. Случалось им ночевать и в замках либо в полевых укреплениях своего ордена. Наконец добрались и до знакомого гарнизона крепости Шатель-Блан, расположенной на горной круче, в мрачном уединенном месте, окруженном овалом стены, с высоко взметнувшейся главной башней, где размещались и гарнизонная церковь, и источник, снабжавший всю крепость водой. Кастелян[52] весьма обрадовался, встретив своих бывших воинов и надеясь услыхать от них свежие новости. Он выслушал рассказ о порученном им деле и открыл рот от удивления, однако приказал немедля выдать все требуемое, свежие припасы и лично проводил их за ворота крепости, где начинался последний отрезок назначенного им пути.
Как только они распрощались с кастеляном, Парменио вступил в свои права и повел их безлюдными горными тропами и тесными ущельями, вдоль крутых обрывов, по занесенным песком оврагам. Кругом были почти сплошь голые скалы, ничего здесь не произрастало, кроме колючего кустарника да разбросанных там и сям цветков лаванды и одиноких кактусов, — ни лугов, ни клочка пригодной для плуга земли, лишь камень да редкие деревца и кустики. Изредка в тени склона какого-нибудь выжженного солнцем оврага из земли бил ключ. По ночам тамплиеры располагались где-нибудь под нависшей скалой, а тишину вдруг разрывал жуткий вой, слышалось сопение — ночные хищники выходили на охоту. Воины постепенно привыкли к шелесту крыльев сов, от которого по спине пробегал холодок, — на миг в свете костра проносилась стремительная тень, другая, и сразу же растворялась, как призрак, во тьме. Время от времени они замечали искорки света, будто вдалеке вспыхивали походные лампы. Парменио объяснил им, что горы — это не только обиталище демонов и неприкаянных душ, но и пристанище отшельников-анахоретов, одичавших людей, которые на вершинах гор ищут общения с Богом. Проводник добавил, что за тамплиерами, несомненно, тайком наблюдают лазутчики, которых послал Шейх аль-Джебель — Старец Горы.
