Михаил Грабовский - Пусковой Объект
Накануне отъезда из Челябинска к нему в гостиничный номер пришла Люда.
— Я хочу ехать с тобой, папа, — сказала она, — возьми меня с собой.
— Что же, поедем, — согласился он.
Главному инженеру не могли отказать в просьбе пристроить куда-нибудь его дочь.
И вскоре Люда по-хозяйски устроилась в управлении, между двумя массивными дверями с табличками. На столе перед ней выстроились в ряд разноцветные телефонные аппараты. На тумбочке справа — телевизор и большая хрустальная ваза с цветами. Светлые шторы прекрасно оттеняли ее яркие шелковые блузки. Юбку Люда носила всегда одну и ту же, темно-синюю, предельно обтягивающую ее прелести. Смазливая мордашка с глуповатыми глазами навыкате вполне соответствовала стереотипу провинциальной секретарши. Люда гордилась своим служебным положением. Перед ней в глубоких кожаных креслах почтительно ожидали своей очереди важные посетители, некоторые — из далеких столичных городов. Люда с видимым удовольствием прерывала телефонные звонки заученной фразой: „ОКС. Приемная Мокшина. Слушаю вас”. И только иногда: „Да это я, Люда”. В ее облике откровенная вульгарность сочеталась с детской наивностью и мягкостью. Дома, с отцом, она была трогательно-нежной, заботливой. Ей было хорошо вдвоем с этим молчаливым и важным человеком. Он был для нее почти забытым, но очень родным…
А вот третьему ветерану, Померанцеву, откровенно говоря, на строящемся объекте делать было пока нечего. Но он не скучал. Устраивал себе командировки в Обнинский ФЭИ, все больше увлекаясь проблемой повышения коэффициента воспроизводства. В промежутках между поездками важно восседал в своем кабинете, предаваясь мечтам о создании в будущем на БН-350 мощной научной лаборатории под своим руководством. Аккуратным почерком писал длинное обоснование и пояснительную записку к предлагаемому штатному расписанию. Однако отдел труда и заработной платы не выделял ему лимита даже на одного сотрудника. Поэтому ему не с кем было поделиться своими научными фантазиями. Оставив жену в Челябинске и не желая возврата к прошлому, Глеб Борисович тяжело страдал от мужского одиночества. Он полагал, что новая жена ему крайне необходима. На этот счет у Глеба Борисовича была особая научная теория. Общеобразовательный и культурный уровень жены, по его твердому убеждению, не гарантировал семейного счастья. Скорее даже наоборот. Чем проще, „народнее” будет жена, тем лучше. Род ее занятий: доярка, техничка, парикмахерша — не имеет абсолютно никакого значения. Главное достоинство — простота, здоровье и доброта. Глеб Борисович страстно мечтал о такой женщине. Когда в конце рабочего дня появлялась с ведром и тряпкой молоденькая техничка, он прикидывался озабоченным срочными делами, не позволяющими ему даже на десять минут оторваться от разложенных бумаг и выйти в коридор. Краем глаза поверх очков Померанцев с плотоядным удовольствием наблюдал, как вспотевшая молодуха нагибается над ведром, отжимая тряпку сильными руками. Настя иногда ловила на себе этот взгляд и смущалась, хотя представительный ученый был ей чем-то симпатичен. Другие технички подшучивали во время чаепития в подвальной подсобке над юной девушкой.
— Настюха, если хочешь выскочить за этого лауреата, то чего проще? Действуй решительнее. Во время вечерней уборки трусики не надевай. Халатик выбери покороче. И не синий, а беленький, накрахмаленный. Нагнись пару раз около его стола пониже. И все! Он — твой!
Настя отшучивалась; деловым советам не внимала. Однако ее теплые, с начесом, длинные салатовые штаны с толстой резинкой будили чувства Померанцева сильнее обнаженной натуры. Глеб Борисович пытался заводить с Настей разговоры о жизни. Предлагал вместе позаниматься и подготовиться к поступлению в техникум. Иногда он осторожно, почти по-отечески, прикасался к ее прическе, от чего у него бегали мурашки даже вдоль парализованной ноги. Сначала Настю забавляли эти прикосновения, потом надоели. Неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы зоркий и бдительный Мартюшев не настоял на переводе Насти в другое административное здание, подальше от передовой науки. Однако напористого Глеба Борисовича ничто не могло остановить в достижении поставленной цели…
Как-то вечером Игорь забежал в угловой хлебный магазинчик. Без десяти минут восемь магазин уже закрылся. Игорь раздраженно постучал в дверь, не надеясь, впрочем, на ответную реакцию. К его удивлению за дверью тут же раздался мужской голос:
— Магазин закрыт. Подсчет дневной выручки.
Голос показался Игорю знакомым каким-то рассудительным оттенком.
— Как же, закрыт, — на всякий случай буркнул Игорь, — еще целых десять минут до закрытия. Мне одну буханку, без сдачи.
Изнутри звякнула щеколда и на улицу высунулась голова Померанцева.
— О, учитель! — узнал он его. — Валя, надо отпустить. Это свой! Глеб Борисович взял у Игоря деньги и через минуту протянул ему буханку и мелочь.
— Спасибо, — успел произнести Игорь, но уже в закрытую дверь.
Валя оказалась как раз той женщиной, которая была нужна профессору Померанцеву. Они прожили всю жизнь в тихом согласии. Глеб Борисович был всегда ухожен. Белая сорочка всегда сияла чистотой, а туфли или ботинки, сшитые на заказ для больной ноги, — начищены до блеска.
10
Корпус реактора по форме напоминает домашнюю хрустальную вазочку. Конечно, изготовлен не из стекла, а из высококачественной стали толщиной три сантиметра. Диаметр — переменный, как и положено по законам изящного искусства. От трех до шести метров. А по высоте — чуть выше четырехэтажного жилого дома. Вот такая стальная вазочка, весом более ста тонн!.. Сварить ее предполагалось из тридцати двух фрагментов. Первоначально мыслилось сделать это на заводе-изготовителе. Но спохватились: ширина дорожной колеи и грузоподъемность железнодорожных платформ не смогли бы обеспечить транспортировку подобного груза. Так что в Шевченко отправили только „осколки” разбитой вазы. Сварили их на открытой монтажной площадке, в полутора километрах от строящегося здания. В 1969 году серебристая красавица застыла во всей своей проектной красоте, подавляя копошащихся у ее постамента монтажников своей величавостью. Несколько месяцев проводили испытания на герметичность: сварные швы проверяли ультразвуком и гелиевым течеискателем. Затем вазочку вычистили до праздничного блеска: хоть ставь в нее букет из стройных тополей. Предстояла установка ее на родное рабочее место в реакторном зале. Одна бетонная стена здания была предусмотрительно недостроена. В ней зияла огромная рваная дыра, так называемый „монтажный проем”. От монтажной площадки до проема была проложена железнодорожная ветка. Под вазочку сконструировали огромную платформу на двадцати колесах.
Операция началась рано утром. Руководитель стройки Иван Тюленев, отвечающий лично за ее благополучный исход, молился в душе всем святым. Малейшая ошибка, небрежность или неправильно понятая команда могли привести к непоправимым последствиям и долгим судебным разбирательствам. Тюленев, по строительной привычке, не мог в принципе разговаривать без сочного трехэтажного мата. Даже на технических совещаниях высшего уровня. Но в этот день он молился самими чистыми, проникновенными словами, а команды отдавал в мегафон четко и ясно на непривычном для себя вполне литературном языке. Эта операция была центральной в строительной эпопее БН-350. Тимофеев и Василенко ожидали ее завершения в реакторном зале. Здесь тоже могли быть сюрпризы. Под потолком была смонтирована самая мощная в СССР по своей грузоподъемности кран-балка. Четыре стальных крюка зависли в неподвижной готовности. На каждом закреплены по два стальных троса толщиной с кулак. Все было обдумано и опробовано накануне.
Наконец, к полудню в проеме, как сказочная светлая принцесса, показалась стальная ваза. Восемь мощных тросов схватили ее за горловину и чуть-чуть, на пару сантиметров, приподняли над платформой. После того, как убедились, что тросы держат, монтажники раскрепили корпус. И крановщик потащил его к посадочному гнезду в центре зала. Над дырой застопорил. Проверили соосность. „Майна, — скомандовал Тюленев, — на самой медленной!” Ваза пошла в подпол. Села на постамент. Тросы ослабли. Все. Все! Победа! Начальники бросились обниматься и поздравлять друг друга. Монтажники закурили. Кто-то включил громкую связь на зал. Из репродукторов донеслась бравурная мелодия: „Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…” Тимофеев пошел к импровизированной трибуне, чтобы поблагодарить от имени руководства всех присутствующих монтажников и лично Тюленева. Последний не остался в долгу. Загасив ногой окурок, Иван Тюленев взглянул тепло на своих подчиненных и вдруг разом освободился от железных цепей и внутренних ограничений, сковывавших его горячую натуру на протяжении всего дня.
