Антон Дубинин - История моей смерти
А может, я ее просто так пожалел. Нипочему.
Или разозлился, что цыган хотел ее побить, и вступился прежде, чем здраво подумал… Или все это сразу. Как бы то ни было, так, нечаянно, я и сделал, похоже, самый правильный поступок в своей жизни.
Уна постояла еще чуть-чуть — и вдруг упала на колени. Да так стремительно, что я не успел ничего сделать. Первый раз в жизни — и, надеюсь, последний — меня обхватили за ноги руками. Я принялся ее от себя отдирать, злобно шипя, чтобы она, дура, прекратила и перестала позориться, лучше бы честно ответила, хочет уйти или остаться… Но, похоже, и так все было ясно. Я наконец справился с Уной — она оказалась цепкая, как кошка, и понадобилось немало сил, чтобы ее поставить на ноги. Она тяжело дышала и кивала головой, но слов не говорила — как будто не хотела спугнуть удачу. Ее… гм… отец смотрел на нас вполне одобрительно. Как же мне хотелось ему врезать между глаз! Останавливало только, что пока он еще имел над ней какую-то власть.
Он заломил мне за Уну огромную цену. Сто золотых! За такие деньги можно купить хорошего боевого коня и упряжь в придачу. Но дело даже не в том, что это большие деньги, а в том, что у меня их не было.
Всего на ближайшие пару месяцев — до самого Рождества — у меня оставалось двадцать золотых. И один из них, замечу, уже перекочевал в цыганский карман! А еще ведь надобно было заплатить за жилье и отдать долг магистру Цезариусу за четыре дополнительных урока. За сегодняшний день я пропил не меньше пяти серебряников. Итого… в общем, негусто.
Но я не подал виду, что все так плохо. Я уверенно кивнул цыгану, даже ударил с ним по рукам. Я назначил с ним встречу завтрашним вечером у Торговых Ворот, в перелеске; табор как раз собрался уезжать, но лохматый цыган обещал ждать меня до самой полуночи, пока не пробьют часы на ратуше. Я должен привезти деньги, и тогда он с рук на руки передаст мне Уну, свою любимую, родную девочку, с которой ему, гаду лживому, так жалко будет расставаться.
Когда я расстался с цыганом, меня просто всего трясло. Хмель совершенно слетел, я был трезв, как отец Бонавентура в Великой Пост. Подумать только! Бедная христианская девушка! Сколько же лет она живет с этими грязными детокрадами? Я ее спасу, я ее выручу, я устрою ее жизнь… Но по пути от кибитки до длинного стола я перестал чувствовать себя сэром Ланселотом и серьезно задумался, где же взять деньги и что потом делать с Уной. Человек ведь — не птица, которую можно купить у злого птицелова и выпустить на волю. Человеку нужен дом, друзья, покой. Поселить Уну у себя в комнатенке казалось мне не самой лучшей идеей. Ну, поживет она с нами месяц, оправится — а дальше что? Отвезти ее в Пламенеющее Сердце? Что на это скажет отец? Ведь барон-то — он, а не я. Ему только безродной танцовщицы в доме не хватало… Я еще не забыл, как он меня крепко выпорол, когда я в детстве притащил в дом беспородного щенка из деревни. Щенок у нас на псарне не прижился, все собаки его кусали и не желали принимать в компанию, и отец его отдал кухаркиному мальчишке — чтобы охранял их огород. От моего подкидыша к тому же наши охотничьи псы заразились клещами и в кровь расчесывали уши, а отец сердился и говорил, что никогда нельзя принимать на себя заботу о ком-то, если не умеешь позаботиться даже о себе самом. Эти слова я и повторял себе, направляясь к столу, где пили мои друзья. Умею ли я позаботиться о себе самом, не говоря уж об Уне? И самое главное — в самом ли деле я хочу о ком-то заботиться?
Друзья встретили меня радостным смехом. За то время, как я разбирался с цыганами, к столу поднесли еще крепкого сидра и старого вина, и они успели хорошо набраться. Особенно пьян был конопатый Герард. Он меня едва завидел, сразу заголосил:
— Вон идет Эрик, гроза девичьих сердец! Где ты шатался в ночи, беспутное создание? То-то я смотрю, Полли, красотка с флейтой, тоже куда-то подевалась…
— Какая еще Полли, — огрызнулся я, плюхаясь на скамью. — Не суди обо всех по себе, дурачина.
— Надеюсь, у тебя будет наследник? — не унимался тот. — Ты не стесняйся, расскажи правду своим друзьям! Мы научим твоего потомка всему, что надобно, конному бою и Изящным Искусствам! Надеюсь, он будет умный, как ты, и хорошенький, как наша Полли… Главное — чтобы не наоборот…
Мы бы, наверное, подрались, но тут, к счастью, начались потешные огни. Они хлопали и рассыпались в темноте яркими цветными звездами, и все это была работа старого магистра Амброзиуса, того самого, у которого учился Роланд. Он даже помогал ему перед праздником, возился с хитрыми смесями для потешных огней. Герард забыл про меня и начал вместе со всей площадью радостно кричать, когда с неба посыпались зеленые и алые огни.
А вот Роланд не кричал и не хлопал в ладоши. Он, похоже, вообще не замечал, что происходит; сидел неподвижный, бледный, и глядел перед собой. Я потряс его за плечо.
— Эй, ты чего?
— А? Что? Я в порядке…
Я решил его пока не расспрашивать. Захочет — сам расскажет. Тем более что мне самому страх как нужна была его помощь и совет.
— Роланд, — сказал я в лоб, — помоги мне до завтра добыть сто золотых.
Роланд всегда был богаче меня. Единственный сын и наследник отца, он снабжался деньгами куда обильнее и чаще. Пожалуй, сотни у него тоже не нашлось бы при себе — но он мог дать в долг хоть сколько-то, или что-нибудь посоветовать умное и хитрое.
Вот отвлечь друга от грустных мыслей, каковы бы они ни были, у меня отлично получилось! Он даже подпрыгнул:
— Зачем тебе столько? И почему до завтра? У тебя что, всю семью взяли в плен до выкупа?
Конечно, я ему все рассказал. Он выслушал ужасно внимательно, раскрасневшись — притом, что бледный Роланд вообще никогда не краснел, даже на экзаменах! Он даже вскочил от возбуждения, не дожидаясь, пока я закончу.
— Забудь о золотых, — сказал мой друг, хлопая меня по плечу. — Мы сделаем иначе. Я знаю, как мы сделаем. Рыжая танцовщица, говоришь?
— Ну да… Наверняка ее подлые цыгане украли прямо из колыбельки. Ее обязательно надо спасти.
— Спасем, — уверенно кивнул Роланд, весь сияя. Он казался, как ни странно, совершенно счастливым! — Уж мы ее спасем, поверь мне. Положись на меня!
Конечно, я положился на Роланда. Я всегда на него полагался. И был, конечно же, прав, потому что нам все удалось и на этот раз. Любая авантюра, за которую брался Роланд, не могла не удаться.
Мы явились на место встречи вдесятером — мой друг собрал не только нашу компанию, но и каких-то своих знакомых, которых я даже не знал по именам. Все в кольчугах и при мечах, а Роланд и еще двое друзей где-то раздобыли белые плащи — одежду королевской охраны.
С одной стороны, все получилось очень весело и лихо. А с другой… мне потом было не слишком-то приятно. Стыдно, что ли. Хоть они и цыгане, а все-таки мы их обманули. Они это заслужили, конечно — нечего красть христианских детей; но все-таки, все-таки… Здорово они тогда перепугались. Весь табор сидел в кружок у костра, что-то они там готовили в здоровенном котле. Их тощие лошади паслись неподалеку, по деревьям какие-то тряпки сушились… В общем, обычные цыгане на постое. Беззубый медведь в наморднике чесал спину о дерево, да так, что здоровенный дуб трясся вовсю. Тут-то мы и нагрянули… Вдесятером. С факелами. С мечами. С рожком…
Роланд в него протрубил королевский сигнал. Цыгане все повскакали, мальчишки и женщины завизжали, варево в костер пролилось. А Уна — она все еще была в своих голубых коротких одежках, только на плечи ей дерюжку накинули — выскочила вперед с ножиком в руках, представляете? Та самая худышка девчонка, которая вчера мне все плечо слезами измочила. Выскочила защищать своих цыган — таких защитников всего-то трое нашлось: она да два близнеца-акробата, те за топоры похватались. Я так и встал, как столб, даже не сразу додумался голос подать.
А Роланд времени не терял. Он умел говорить разными голосами, в том числе — и жутко властными, и королевский дружинник из него вполне похожий получился. Я бы и сам перетрусил, когда он объявил железным тоном, что цыгане арестованы за похищение христианских девушек и сейчас все отправятся под конвоем в темницы под Замком. Лохматый старый цыган стал какой-то бледно-зеленый; коленки у него затряслись, того и гляди свалится. Даже медведь заныл по-человечески и полез за дерево прятаться. А Уна стояла и глядела большими глазами. Тут уж я решил, что хватит, пошутили, и позвал ее по имени. Сказал ей, чтобы не боялась. Это мы пришли ее забрать с собой, потому что нечего ей среди цыган делать.
Она бросила свой ножик на землю — тот, кстати, глубоко воткнулся в корень — и подскочила ко мне. А я, как назло, пеший был; из нас десятерых только трое верхом приехали — те самые, что в белых плащах. Да еще и факел мешался, который я в руке держал. Хорошо, что Роланд помог: он тут же спешился и подал Уне руку, чтобы ее на своего коня посадить. И обратился к ней — леди. Я готов был его за это расцеловать! А вот она, видно, не была готова. Взглянула на Роланда странно — в темноте не разберешь, как — и опять уставилась на меня, как будто разрешения ждала. Я ей говорю — не бойся, мол, Уна, это Роланд, мой лучший друг, это он тебя выручил… Только тогда она в седло взлетела, и безо всякой его помощи, сама — едва коснувшись стремян!
