Роже дю Гар - Жан Баруа
Жан не отвечает.
Друг мой, подумайте о том, что значит религия для множества человеческих существ: для них она - единственная форма духовной жизни! Сколько их, тех, кто никогда не сможет пойти дальше иконы? И вы хотите из гордыни обособиться от них? Но ведь любое религиозное чувство исходит из одного источника: в основе его лежит некое томление, некий порыв души к беспредельному... Все мы равны перед лицом господа!
... Поступайте как я. Мне ведомы недостатки нынешней религии, но я не принимаю их во внимание. Ora patrem tuum in abscondito... [Молись отцу твоему втайне... (лат.)] Я полагаю, что все институты, созданные людьми, несовершенны. Я полагаю, что католическая вера для большинства людей наилучшая форма религии, ибо она действительно, в полном смысле слова, представляет собою ассоциацию. И я принимаю обряды, во-первых, потому, что сам черпаю в них силы, которых мне нигде больше не найти, а во-вторых, потому, что, соблюдая обряды, люди проникаются чувством религиозной общности, в которой они так нуждаются...
Аббат умолкает.
Они только что вошли в заполненные студентами коридоры Сорбонны.
Жан старается собраться с мыслями:
"Бесспорно одно - надо искать... До сих пор я делал все, что было в моих силах, лишь бы не думать; я полагал, что размышлением ничего не добьешься... Это ошибка: вернуться назад, к вере детских лет, нельзя. Да, это невозможно, у меня теперь нет никаких сомнений... Испробуем иной путь: пойдем вперед, осмыслим все заново, ведь Шерц...
Да, но ведь я убедился, что ровно ничего не знаю... Важнейшая задача узнать... Для этого надо потрудиться... Догматы... Мне знакома только их внешняя, обрядовая сторона. Аббат все время говорит о содержании, о содержании, скрытом за внешней формой... До сих пор форма скрывала от меня содержание... Доискиваться глубокого смысла догматов, который можно будет примирить с требованиями разума, - вот моя цель...
Это для меня единственная возможность снова обрести душевный покой..."
III. Письмо аббата Шерца по поводу помолвки Жана
"Господину аббату Шерцу, преподавателю биологической химии в Католическом институте, Берн (Швейцария).
Париж, второй день пасхи.
Дорогой друг,
Благодарю Вас за сердечное участие, какое Вы проявляете к здоровью моего отца. Ему лучше. Но ему пришлось отказаться от приема больных и от чтения лекций; лишь по утрам он продолжает работу в больнице. Да и это ему уже не по силам. Тем не менее его коллеги полагают, что при надлежащем режиме можно не опасаться рецидива болезни раньше, чем через несколько лет.
Я запоздал с ответом; не сердитесь на меня - ведь я так занят эту зиму! Ваши письма доставляют мне все то же удовольствие; они напоминают мне о наших чудесных беседах по вечерам, два года назад, о наших споpax, о чтении вслух! Увы, мой добрый друг, все это кажется мне таким далеким... Не то чтобы я утратил благие плоды Вашего влияния на меня; пожалуйста, не беспокойтесь: мне кажется, Вы умиротворили меня навсегда и я на всю жизнь обрел по Вашей милости веру, глубоко осмысленную и спокойную, твердую в своей основе, приемлемую по форме - подлинную поддержку во всех моих делах. Но занятия медициной буквально не дают мне дух перевести, у меня нет даже времени заглянуть в какую-либо книгу не по моей специальности!
Я не могу этого сделать еще и потому, что не оставил занятий естественными науками, которые всегда захватывали меня неизмеримо сильнее, чем занятия медициной; я не хочу довольствоваться степенью лиценциата. Мой профессор усиленно уговаривает меня участвовать в будущем году в конкурсе студентов-медиков, желающих стажировать в больницах. Я же предпочел бы целиком посвятить себя подготовке к экзамену на степень магистра. Медицинская карьера для меня открыта; что же касается преподавания естественных наук, которое мне больше по душе, то это путь менее надежный. Не знаю, на что решиться. Ведь речь идет не только о моем будущем - Вы знаете, что от моего решения зависит еще одна судьба... Все эти волнения, которыми я не могу ни с кем поделиться, нередко омрачают мой душевный покой.
Я был счастлив узнать, что Вы наконец занимаетесь любимым делом. Жаль только, что Вы так редко пользуетесь отпуском. Когда-то мы снова увидимся? Думая об этом, я с трудом подавляю в себе эгоистическое чувство: я с грустью вспоминаю, чем была для меня Ваша дружба, которую мне так и не удалось ничем заменить.
До свидания, дорогой друг. Жду от Вас чистосердечного, обстоятельного письма и заверяю в своей горячей преданности.
Жан Баруа".
КОЛЬЦО
Майский день клонится к вечеру. Жан возвращается домой, в свою маленькую квартирку, где он живет с тех пор, как отец уехал из Парижа.
Под дверью письмо от г-жи Пасклен:
"Бюи-ла-Дам, воскресенье 15 мая.
Дорогой Жан,
Не знаю, что пишет тебе отец о своем здоровье, но меня оно очень тревожит: я недовольна его состоянием..."
Жан понурился. Зачем он только распечатал это письмо!
"С весны, особенно после приступа в апреле, отец сильно изменился. Он еще больше похудел. Не покидавшая его всю зиму бодрость теперь исчезла. Режим он почти не соблюдает; говорит, что обречен и никогда не поправится.
Тягостно видеть, как этот когда-то столь деятельный человек забросил все занятия и целыми днями сидит один в пустом огромном доме, где все напоминает ему о прошлом. Мы просили его поселиться у нас, - здесь он мог бы гулять в саду, - но он пожелал остаться у себя.
Как все это печально, мой милый мальчик. Я не хочу ничего скрывать от тебя..."
Руки Жана дрожат, слезы затуманивают взор.
"... Я боюсь, что близится день, когда отец уже не сможет встать с постели; вот почему я пишу тебе.
Мне известно, сколько горьких минут причинило вам, вашей семье, его безразличие к религии; я полагаю, что все мы, его старинные, близкие друзья, обязаны помочь ему найти выход из того плачевного положения, в каком он пребывает. И вот, с тех пор как отец поселился здесь, я пользуюсь каждым удобным случаем и завожу с ним разговор на эту важную тему. Необходимо, однако, чтобы и ты нам помог: в письмах к отцу ты должен с большой осторожностью затрагивать вопросы религии".
Рука Жана бессильно падает. Глухая враждебность поднимается в нем.
Он пропускает страницу. На глаза ему попадаются слова:
"Сесиль здорова..."
"Сесиль..."
Он смотрит на камин, где раньше стояла ее фотография.
Теперь фотографии нет...
"Да, да, ведь я убрал ее, как только Гюгетта начала приходить сюда... Гюгетта!.. Шесть часов: она скоро придет..."
Его пронизывает острая боль: Сесиль и Гюгетта одновременно встают в его воображении; имена обеих у него на устах...
Жан нервно проводит рукой по лбу:
"Так дальше не может продолжаться..." И внезапно рождается уверенность, что с Гюгеттой покончено: ведь это тянулось лишь потому, что он не задумывался над своими поступками...
"... Сесиль здорова, она еще немного подросла за последнее время и поэтому слегка похудела. Несколько раз в неделю она отправляется с вышиванием к твоему отцу, чтобы скоротать с ним вечер. Они долго беседуют, и Сесиль также делает все, что может..."
Взгляд Жана, с раздражением скользивший по строчкам, останавливается.
Он видит доктора: тот полулежит в кресле у камина; день угасает; Сесиль сидит у окна, упрямо склонив над вышиванием маленький выпуклый лоб, она вкрадчиво произносит заранее приготовленные слова...
Эта картина вызывает в нем отвращение.
"Зачем они заставляют заниматься этим Сесиль?"
Он встает и делает несколько шагов по комнате; направляется к письменному столу и открывает ящик, запертый на ключ.
Фотография Сесили...
Он подходит к лампе.
На старом снимке Сесиль стоит, облокотившись о спинку готического кресла, немного повернув голову; в глазах искорки смеха, волосы собраны на затылке в большой узел; она любила так причесываться.
Долгий, долгий взгляд. Прилив нежности... Нет, ничего не изменилось; она - единственная в мире, больше никто не идет в счет.
Гюгетта! Бедная Гетта... Он улыбается, думая о том, как нахмурится ее личико, когда он ей скажет: "Все кончено, оставь меня, ступай своей дорогой, а я пойду своей... Я возвращаюсь к той, воспоминание о которой никогда не покидало меня".
Прошло полчаса.
Кто-то царапается в дверь кончиком зонта. Входит Гюгетта, в светлом платье, в широкополой шляпе, украшенной цветами.
Гюгетта. Здравствуй, зверь... Как дела?.. Ну, кто же так здоровается... Взгляни, какая у меня шляпа...
Как она далека теперь... Он смотрит на нее почти равнодушно.
Она бросает зонт поперек кровати и не спеша снимает перчатки.
Это еще не все, малыш... Я не смогу пообедать с тобой. Я оставила Симону у Вашетт, с ее новым дружком, ты его знаешь... Он заказал сегодня на вечер три кресла в Клюни, а перед этим мы пообедаем втроем... Ты не сердишься?..
