Валерий Ганичев - Ушаков
Стало светлеть. Ветер переменился, и надо было ложиться в дрейф. Отдал команду. Вахтенные и подвахтенные закарабкались наверх, распуская одни снасти, освобождая паруса и прикрепляя фалами другие. Покряхтывая и перекликаясь, соскакивали матросы на палубу.
— А ну, Серафим, проверь, вторая справа развязалась, кажись! — Боцман подтолкнул обратно вверх спустившегося последним русого новобранца. Тот побледнел, с мольбой взглянул на боцмана и гардемарина, затем обреченно шагнул к матче. Лез он тяжело, судорожно обхватывая переборки, долго не отпуская их, вроде бы пробовал на крепость.
— Сопля тамбовская! Чего тыкаешься носом? Не тащись! Лётом! Лётом иди!
— Зачем ты так, Андреич! — оборвал его Ушаков. — Он же первый раз в море.
— Дак и надо первый раз кричать, чтобы он крику боялся, а не высоты, — упрямо не согласился боцман и снова закричал: — Леший тебя дери! Куда ноги суешь! Выше! Выше!
— Этим не поможешь, — резко сказал Ушаков. — С ноги собьешь.
Новобранец замер — надо было переступить на горизонтальную перекладину. Одной рукой он держался за переборку и должен был ступить на качавшуюся в такт волнам рею. Но тут силы его оставили, он оступился и повис над палубой. Боцман с опаской взглянул на Ушакова и крикнул: «Разобьется!»
— Полотно! Полотно под него, быстро! — скомандовал вышедший из-за спины Ушакова капитан. Моряки проворно растягивали полотнище парусины под реем, взявшись за углы и подняв головы к болтающемуся новобранцу.
— Пускай! Бросай палку! — закричал боцман. — Падай вниз!
Новобранец висел на одной руке, и чувствовалось, что никакая сила не сможет расщепить его пальцы.
— Эх! — мотнул головой Ушаков и проворно полез вверх.
— Куда вы, господин гардемарин, расшибетесь! — неуверенно крикнул боцман.
Ушаков же стремительно, не глядя под ноги, быстро добрался до новобранца. Схватил за парусиновую рубаху, намотал подол ее на руку и подтянул его к себе…
— Ставь ногу… Вот… вот… так, — приговаривал он. — Еще сюда… А теперь переступи сюда… Еще! Еще, не бойся. Видишь, я же с тобой.
Матросы с удивлением и радостью смотрели, как Ушаков вместе с незадачливым моряком передвинулся вперед по рее. Они что-то подергали там, подвязали и тихо возвратились к мачте.
Первым спустился на палубу гардемарин, через мгновение новобранец. И тут же получил крепкую оплеуху от боцмана.
— Что ты буянишь, Андреич! — закричал Ушаков. — Учить надо, дабы высоты не боялся, а ты волю рукам даешь. Прекрати.
— Я ему, ваше благородие, легонько, чтобы в себя пришел, — оглянувшись на подошедшего капитана, без опаски разъяснил боцман. — Из-за него все нутро перевернулось. Да и за вас было боязно.
— Прекрати, Андреич, сие учение. А ты, братец неплохо затем держался на рее-то, и сила в руках есть. Но ты не силу, а ловкость применяй. Добрый из тебя моряк получится, вот увидишь. Откуда сам? — спросил Мартынов.
Новобранец вымученно улыбался.
— Тамбовские мы!
— Ну вот и отлично. Чарку вина ему горячего.
— Похвально лично действовали, господин гардемарин, — обернувшись, сказал капитан. — Но матросов не портите. Боцманов кулак тут у них главный учитель, а вы боцману команду отдавайте, он их все по полочкам разложит.
Ушаков ничего не ответил, глядел вперед и про себя подумал: «Кулаком напугаешь, а не научишь, пожалуй, все должны командирскую команду разуметь, а для него это плаванье наука большая».
Вахта закончилась. Мундир отяжелел от залетавших мелких брызг, от утренней туманной ночи. Но сушить его на корабле было негде — огня не разводили, в каюте, где разместились в подвесных койках гардемарины, было холодно и сыро. Лишь к полудню, отдохнув от ночной вахты, Ушаков на ветру просушил мундир и согрелся. Обедали офицеры и гардемарины по приглашению капитана вместе. Это было заведено еще не на всех кораблях. Ели солонину и сухую рыбу, запивали вином и несвежей водой.
— Горячая пища и свежая вода, господа, будет не всегда, — поучал капитан молодых гардемаринов. — Вяленая рыба, да бочковая солонина, да сухари ваши обеды составлять будут. Ну, конечно, офицеры могут себе что-либо купить в запас, но сего не всегда хватает в плаванье. Запомните, господа, — раскурил трубку Мартынов, — когда будете капитанами, то пища, продовольствие — предмет наипервейших ваших забот. Ибо из-за оной в британском и голландском флотах не раз бунты бывали. Думаю, что ныне, — он глубоко затянулся и пустил такой мощный клуб дыма, что свечи в каюте померкли и угрожающе замигали, — когда у нас пищу морским служителям перестали раздавать на руки, готовят ее на всю команду и раздают артельно, делают правильно. — Сия артельность для лучшей свычки полезной бывает… Матрос намучается, измокнет, целую вахту с противным ветром борется, или, как его моряки окрестили, мордавиндом, его накормить и напоить надобно.
Федор усмехнулся на мордавинд, понял, что то умение русского моряка над грозным врагом потешиться, облегчить состояние свое насмешкой и улыбкой. Понял, что на флоте есть свои слова, коих нигде больше нет.
Ударили склянки. Наступала вторая вахта в жизни Ушакова.
Прощай, гардемарин! Здравствуй, мичман!
На покрытом чистым песком плацу перед зданием Морского кадетского корпуса оркестр и все три роты будущих мичманов и констапелей выглядели зеленой волной. Моряки, а вернее, царствующие особы, что задавали тон в одеждах подчиненным им войскам, питали тогда пристрастие к зеленому цвету полей и садов, потому и кафтаны, штаны весело перекликались с зеленью, пышно разросшейся вокруг сухопутной базы морских кадет. Белое знамя первой роты хлопало на ветру, то скрывая, то заволакивая орла со скипетром и державою, желтые знамена других рот лишь слегка трепетали, как бы признавая верховенство старшего собрата.
Барабаны выдали дробь, присоединившиеся флейты и трубы наполнили всю площадь боевой, задорной музыкой. Стоявший на возвышении «черномундирный» капитан махнул рукой, и все мгновенно стихло.
— Достойные высокой чести быть морскими офицерами — шаг вперед! — громко и торжественно скомандовал он.
Из первой роты вперед шагнула почти треть, несколько человек шагнули из второй.
— Только что вступившие на стезю морскую, встаньте рядом!
Недружно и робко умостились у локтей лихих гардемаринов юные новички в топорщившихся и неприглядных камзолах.
Федора еле тронул за руку сжавшийся слева новичок:
— Кто сию команду дал?
— Эка ты, сухопутчик! Да это же сам Иван Логинович Голенищев-Кутузов.
— Сам директор?
— И директор, и командир, и заботчик. Без него нас бы с вашим братом — сухопутными и артиллеристами — слили в один корпус под началом графа Шувалова.
— А как же остановили сие слитие?
— Императрица, едва на престол взошла и в Сенате присутствуя, потребовала отделить Морской корпус от сухопутного. И быть ему отдельно. Тогда же, в августе, принял Иван Логинович Морской корпус как старший по званию среди корпусных морских офицеров.
Перестройка на плацу завершилась, и Иван Логинович, взявшись одной рукой за борт мундира, переждал порыв ветра и наполнил голосом всю площадь:
— Любезные мои соратники по делу морскому, а також и те, кто на сию нелегкую стезю вступает! Наша служба морская есть многотрудная, и посему охотников к ней весьма малое количество. Вы же на свои плечи сию ношу взяли, ибо ведаете, что Россия наша — держава морская и ей верные служители на просторах морских нужны. Великий Петр постановил: «Быть Морских и Навигацких, то есть мореходных хитростно наук учению». С тех пор, можно считать, наш Корпус свое рождение ведет.
Россия издревле была морской державой, однако позднее владения прибрежные свои потеряла, и, кроме Белого, у ней морей не осталось. Петр сией заботой о создании флотов и возвращении земель отчич и дедич был озабочен. Однако, потерпев неудачу у Прута, он отказался от Черного и Азовского морей. Но здесь, — голос Ивана Логиновича становился все гуще, — на берегах Балтики, снискал он славу себе, создал сильный и могучий флот русский. Здесь прозвучали виваты в честь викторий под Гангутом и Гренгамом. Тогда и сказал он сии многозначительные слова о смысле морских походов:
«Господь Бог посредством оружия возвратил большую часть дедовского наследства, неправильно похищенного. Умножение флота имеет единственно целью обеспечение торговли и пристаней; пристани эти останутся за Россией, во-первых, потому, что они ей принадлежали, во-вторых, потому, что пристани необходимы для государства, ибо через сих артерий может здравее и прибыльнее сердце государственное быть».
Первая наша Навигацкая школа была в Москве расположена в знаменитой Сухаревой башне, ибо на том пристойном и высоком месте можно видеть было горизонт далеких морских просторов, а начертание и чертежи в светлых покоях творить. Оттуда, с Сухаревки, и из державной Москвы узрели мы первые победы под Гангутом и Гренгамом. И кто на Сухареву башню посягнет, тот на всю славную морскую историю Отечества размахнется.
