Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий
Все же одно нововведение было сделано: Тиберий распорядился поставить в лагере (для чего пришлось потесниться двум когортам) большой шатер для себя и жены. Действительно, не могла же Юлия обходиться без просторной супружеской кровати с приставной лесенкой, балдахином и множеством атласных подушек, которые придают даже самому заурядному акту супружеской любви налет некой восточной изысканности.
Шатер построили в кратчайший срок. Передвинутые на новое место когорты еще окапывали новые казармы дренажными канавами, а из нового «штаба» (как тут же прозвали его солдаты) по вечерам, после отбоя, стали доноситься те самые звуки, что в сердце истинного воина занимают второе место после лязга оружия и боевых криков в сражениях. Юлия оказалась именно такой страстной, как все и ожидали, и она не желала в угоду приличиям заглушать воплей своей страсти, чем в первое время сильно возбуждала Тиберия. В наряд по охране шатра главнокомандующего солдаты теперь шли с такой охотой, будто это была не служба, а нечто вроде поощрения.
Медовый месяц, однако, продолжался недолго. Однажды вместо любовных стонов голубки, перемежаемых рычанием вепря, охрана услышала нечто совсем другое.
— Ты не смеешь мне отказывать! Не смеешь! — Это кричала Юлия.
— Оставь меня в покое. Я устал и хочу спать, — отвечал ей медленный и равнодушный голос Тиберия.
— Милый, ну, милый, посмотри же на меня! Я сняла все-все, специально для тебя. Для нас обоих. — Юлия явно старалась придать побольше нежности своим словам.
— Погаси светильник. Мне режет глаза, — бесстрастно сказал Тиберий, — А твои пышные прелести побереги для другого раза. Сегодня я хочу спать.
После этого солдатам удалось расслышать лишь несколько сдавленных всхлипов. Главнокомандующий плакать не мог по определению, а значит — это плакала отвергнутая Юлия. Охране оставалось лишь недоуменно переглядываться и пожимать плечами.
С этого времени брачные контакты между Тиберием и Юлией стали все реже и реже и уже (по звуку) мало напоминали те первоначальные пиршества любви. Солдаты во всем гарнизоне огорчались и обижались, словно супружеское охлаждение Тиберия было с его стороны еще одним огорчением для подчиненных. Тиберий был верен себе, лишая солдат невинной радости подслушивания. Подслушивать было больше нечего.
Еще примерно через месяц было торжественно объявлено, что супруга главнокомандующего ждет ребенка. Для жертвоприношения (чтобы родился мальчик) в лагерь доставили пойманную неподалеку лань, посвятили ее Артемиде, и Тиберий, бывший в дополнение ко всем своим званиям еще и жрецом-фламином[25] Юпитера, собственноручно забил испуганное животное, предварительно посыпав ему загривок мукой и солью. И с этого дня, опасаясь тревожить покой беременной, он переселился в свою обычную палатку, поставленную от большого шатра в отдалении. На людях с Юлией он был приветлив и дружелюбен, но спал теперь отдельно. А вскоре и вообще отослал Юлию в Рим, под тем предлогом, что начинаются широкие боевые действия и ему с войском придется много перемещаться по стране в погоне за врагом. С отъездом Юлии он не стал более мрачным, но и веселее тоже не стал.
В положенный срок Тиберий получил из Рима известие о том, что ребенок (мальчик) у Юлии родился мертвым. Никакого траура по этому поводу Тиберий носить не приказал.
Да и не до траура ему было — война с далматскими племенами действительно разгорелась с новой силой.
Молодой, но уже пользующийся популярностью среди своих соплеменников вождь Батон собрал и хорошо организовал несколько десятков тысяч воинов. Римляне в боях потеряли едва ли не пятую часть численности войск, пока Паннония в конце концов не была покорена. Легионы Тиберия разбили варваров, рассеяли их войско и взяли немало пленных, но сам Батон скрылся.
То, что такой опасный враг Рима остался на свободе, должно было беспокоить Тиберия. Но появилось одно обстоятельство, которое принесло ему едва ли не больше неприятностей: из Рима вернулась Юлия. И, судя по всему, вернулась с непреклонным желанием зачать поскорее следующего ребенка.
Тиберий не перешел к ней в шатер и по-прежнему ночевал один в палатке. Он явно не собирался больше спать с Юлией. Но, как видно, это был единственный возможный для него протест против нелюбимой женщины. Ни развестись с ней, не вызвав на себя родительского гнева Августа, ни запретить Юлии сопровождать его в военных походах Тиберий не мог.
Кроме того, Ливия, которая, сломив последнюю волю Тиберия и заставив его отречься от своей любви, приобрела над сыном почти неограниченную власть, настрого запретила ему и думать о разводе. Еще не пришло для этого время, сказала она ему, стоило Тиберию заикнуться о том, что его второй брак неудачен.
Сын его от Випсании, Друз Юлий Цезарь, по-прежнему воспитывался у бабки. Дети второго сына Ливии, Друза Старшего, — Германик, Ливилла и только что родившийся уродец Клавдий — тоже находились под бабкиным внимательным наблюдением. Вместе с детьми Юлии — Гаем, Луцием, Агриппиной и Юлиллой. Никогда еще Ливии не приходилось следить за воспитанием стольких детей одновременно. Тем более — таких детей, любой из которых (исключая девочек) мог в будущем рассчитывать на императорский трон. Особенно — Гай и Луций, потому что Август, как ни противилась этому Ливия, усыновил их обоих. Такова была плата за неудачный брак Юлии: она могла утешиться тем, что оба ее потомка теперь прямые наследники Августа. Ливии было над чем подумать.
Усмирив в достаточной степени Паннонию, Тиберий получил наконец награду от сената: ему присудили овацию[26], то есть малый триумф. В принципе то же самое, что и обычный триумф, только вместо быка в жертву приносилась овца, и в Рим Тиберию полагалось не въезжать на колеснице, а входить пешком. Большая победа Тиберия, конечно, заслуживала и большого триумфа[27], но овация, как менее значительная награда, была также платой Тиберию за ту неприязнь, которую испытывал к нему сенат (с одобрения Августа). К тому же сенаторы не упустили возможности еще раз уязвить Тиберия, отложив торжество на неопределенный срок: ему предписывалось как можно скорее отправляться в Косматую Галлию, где опять было неспокойно. Кому же, как не Тиберию, уже наводившему там порядок, было сделать это легче всего?
Тиберий выехал в Галлию, но на деле оказался совсем не там. Обстановка переменилась, и ему пришлось помочь брату воевать в Германии. Германский поход Тиберия закончился с большим успехом: он взял в плен около сорока тысяч германцев и по предписанию сената расселил их в пустующих галльских землях. И почти год потом управлял этими новыми подданными, чтобы приучить их к римскому порядку.
Все это время Юлия находилась вместе с ним.
5Наступил долгожданный день, когда оба брата, и Тиберий и Друз, встретились в Риме. Встреча была еще более радостной потому, что оба получили награды за свой военный труд: Тиберий — отложенную овацию, Друз — должность консула. Радость, казалось, царила везде — и во дворце императора Августа, который мог гордиться такими пасынками, и во всем городе, население которого ожидало щедрых раздач подарков и пиршеств за государственный счет.
Друз прибыл в Рим на неделю раньше Тиберия и поджидал его на Капитолии, стоя по правую руку от Августа. Здесь же, неподалеку, на мраморных скамьях находилась жена Друза Антония с сыном Германиком, а также Гай и Луций, уже щеголявшие в тогах с пурпурной полосой (оба были при должностях эдилов[28], несмотря на юный возраст), здесь же была и Ливия. Она, казалось, ждала появления Тиберия с особым нетерпением.
Тиберий совершал обряд овационного шествия. В алой тоге, с миртовым венком на голове и скипетром из слоновой кости в руке, окруженный жрецами коллегии, он прошел через весь город — от Марсова поля до Капитолийского холма.
Тиберию было тридцать три года, и он впервые удостаивался такой почести. Он знал, что в Риме его не очень-то жалуют, но теперь шел с гордо поднятой головой, зная, что ни один человек не посмеет сказать, что награда Тиберию назначена незаслуженно. Он шел мимо колонны Марка Аврелия, мимо храма Исиды[29], мимо Фламиниева цирка и императорских форумов — и на всем пути его сопровождали приветственные выкрики сотен глоток, на булыжник мостовой перед ним падали цветы и даже иногда — монеты, по обеим сторонам дороги женщины поднимали детей повыше, чтобы они могли лучше рассмотреть чествуемого героя. Пожалуй, ощущение, никогда раньше не испытываемое Тиберием, было приятно ему: он даже не хмурился, по обыкновению, и с любопытством поглядывал по сторонам, изредка изображая на лице некое подобие улыбки. Так он готов был идти сколь угодно долго, пока бы не насытился неизвестным еще ему вином всеобщего поклонения — и хорошо бы, если бы в конце пути его не ждал вынужденно-приветливый Август и Ливия с возвышенно-материнским видом. Да еще постылая жена, которая наверняка успела пожаловаться папочке на охлаждение супруга, а это значит, что нынче вечером, на праздничном ужине, Август не упустит случая поиздеваться над зятем, при всех рекомендуя ему, бедняге, принимать побольше возбуждающих мужскую силу средств.
