Алексей Шеметов - Вальдшнепы над тюрьмой (Повесть о Николае Федосееве)
Николай сидел на табуретке, клеил папиросные коробки и клал их в стопу на стол. Надо было торопиться, чтоб закончить урок до прогулки. В коридоре сегодня дежурил старый службист, прогулка не обещала встречи с друзьями, зато сулила настоящее весеннее солнце: на чёрном полу лежал квадрат света, такой отчётливый и ясный, какого ещё не приходилось здесь видеть.
Он склеил последнюю коробку и стал переносить стопы в угол камеры, где за неделю вырос целый штабель его изделий. Сегодня суббота, вечером придёт мастер-надзиратель, он примет работу, и в камере станет свободнее. Что-то долго не выводят на прогулку. Ага, по лестнице, слышно, поднимается коридорный надзиратель. Сейчас он пройдёт по балкону к последней камере и оттуда начнёт открывать двери — все подряд, пропустит только две из трёх, за которыми сидят политические. Кому же сегодня выпадет гулять с этой партией? Ягодкину, соседу или ему, Николаю?
Он приникает к закрытому дверному окошку и слушает. Надзиратель неторопливо проходит мимо, удаляется в конец балкона и начинает открывать камеры — первую, вторую, третью… Камера Ягодкина — пятая от края. Надзиратель, судя по шагам, минует её, оставляя запертой. Значит, выходить в этой очереди теперь уже одному из двоих политических. Лязг открываемых дверей приближается. Соседнюю камеру надзиратель пропускает. Николай берёт с вешалки шапку и шинель, снова поворачивается к двери, и она распахивается перед ним. Мимо идут уголовные арестанты. Николай пережидает, потом выходит на балкон, останавливается и смотрит через железные перила вниз, но голова теперь не кружится, как закружилась полтора месяца назад, когда он однажды подумал о прыжке.
— Эй, чего там остановился? — кричит снизу старший надзиратель, который стоит на перекрёстке коридоров и видит все четыре яруса во всех четырёх отделениях. — Шагай, шагай!
Николай улыбнулся и быстро пошёл по балкону. Уголовные уже спускались с длинной прямой лестницы на пол. Они были все серы, но сзади шагал человек в чёрном пальто. Политический! Откуда он взялся? Перевели из другого отделения? Не казанец ли? Николай сбежал с лестницы и догнал у выхода вереницу. Она длинной гусеницей выползла во двор, потянулась к устланной плитняком прогулочной площадке. Человек в ветхом чёрном пальто и ссевшей беличьей шапке понуро брёл впереди Николая, глядя под ноги. Ему не надо было ничего: ни свежего воздуха, ни этого мартовского солнца, ни запаха тающего снега. Он ничего не чувствовал и ни на что не смотрел, занятый думой. Шея у него была тонкая, с глубокой впадинкой между косицами. По этой шее Николай и узнал его, а потом припомнил и шапку, когда-то пышную, мягкую. Несомненно, это был Санин.
Николай, когда вереница стала кружить по площадке, подошёл к другу почти вплотную.
— Алёша, — сказал он. Санин не услышал его.
— Аспадин, не налазьте! — сказал усатый надзиратель (надзирателей было трое, и они стояли по сторонам площадки).
Николай приотстал немного, но, когда удалился от старого служаки, снова приблизился к Санину.
— Алексей, — сказал он громче. Тот не услышал его и на этот раз. Не оглох ли?
Обошли кругом площадки и опять поравнялись с длинноусым надзирателем.
— Прошка, держи дистанцию! — сказал служака. Прошка, маленький мужичок, шагавший впереди
Санина, повернул голову.
— Чего?
— Держи, говорю, дистанцию! Не понимаешь, скотина?
Николая будто огнём изнутри обожгло.
— Слушайте, — сказал он, оглянувшись, — кто вам дал право оскорблять человека?
— Какого человека? Это вор. Прошка, чего плетёшься, как паршивая овца.
— Прекратите! — крикнул Николай, остановившись. — Мы вызовем прокурора.
— Это ещё что? — заорал надзиратель. — Я покричу вам! Марш! Не останавливаться!
Николай шагнул вперёд и тут увидел в лицо стоявшего Санина. И замотал головой.
— Мы незнакомы, — шепнул он. — Иди, иди.
Санин повернулся и догнал Прошку. Николай не отстал, конечно.
— Не оглядывайся, Алёша, — сказал он. — И говори тихо. Давно в нашем отделении?
— Вчера перевели. — Санин опять смотрел себе под ноги, но теперь уже нарочно.
— Как здоровье? — спросил Николай.
— Сносно. Письмо от Кати получил?
— Получил. Позавчера. Завтра воскресенье — отвечу.
— Давай, давай. Напиши, что я чувствую себя хорошо. Мне не верит. Будь с ней откровенным. Это настоящий человек. Встретишься — узнаешь.
— Думаешь, встретимся?
— Обязательно.
Они подходили к молодому надзирателю. Тот отвернулся: говорите, мол, говорите.
— Общину свою не забросил? — спросил Санин. — Работаешь?
— Начинаю. Книги кое-какие есть, бумаги дали.
— Рад за тебя.
— Вчера виделся с Масловым. Помог один добрый человек. Надзиратель.
— Потише.
— Тебе слышно?
— Очень хорошо.
— А я напугался. Думал, ты оглох. Иду за тобой, окликаю — никак не отзываешься.
— Я забылся.
— Как всегда. Вспоминаю твою рассеянность.
Они подходили ко второму молодому надзирателю.
Этот совсем не смотрел на площадку, стоял к ней спиной, доставал из кармана шинели какие-то крошки и бросал их воробьям, кучкой собравшимся на проталинке.
— Весна, Алёша, — сказал Николай. — Взгляни на крышу. Снег плавится. Блестит, как слюда. Играют выси ледяные с лазурью неба огневой.
— Пушкин?
— Дружище, ты всё такой же. Раз стихи — значит, Пушкин.
— А в тебе всё прогрессирует эстетство? Смотри, добром это не кончится.
— Сухарь.
— Ладно, не лайся. Скажи: как Маслов?
— Подожди, пройдём моржа.
Длинноусый служака встретил Николая угрожающим взглядом. Но Федосеев не дрогнул, не отвёл взгляда.
— Будете объясняться прокурору, — сказал он, поравнявшись. — Мы так не оставим.
— Шагай, шагай.
Николай оглянулся,
— Как вы сказали?
— Шагайте.
— То-то же.
— Не связывайся, — сказал Санин.
— Нет, мы будем их учить. Хватит, потерпели. В одиночку с ними трудно было воевать. Теперь мы должны объединиться. Надо бороться. Не так уж долго нам сидеть, а свобода — это борьба. Давайте готовиться.
— Тише.
— Не бойся, эти не слушают.
— Как Маслов?
— Молодцом. Сдаваться не думает. Много читает. Пишет стихи.
— Тоже мне поэт! Не найдёт, чем заняться? Язык бы какой-нибудь учил.
— Алексей, Анну сестра твоя знала?
— Едва ли. А что?
— Понимаешь, не могу понять, что с ней случилось.
— С кем?
— Да с Анной.
— Сидит, очевидно, в Казани.
— Нет, она в Царицыне.
— В тюрьме?
— Не знаю. Скорее всего под гласным надзором. Ничего не пишет. Может, вышла замуж?
— Не выдумывай. Помнишь, как она металась, когда была на поруках? Донимала казанское начальство, хотела с тобой обвенчаться. Никуда она не денется. Будете вместе. А вообще-то, нам лучше не жениться. С женщинами одна морока. Даже с умными. Разве не Анна нас подвела?
— Что? Что ты сказал? Алексей, чтоб я больше этого не слышал. В чём её вина? Написала товарищу письмо? А мы не писали? А ты из своих подлиповских лесов не писал?
— Я писал вам, надёжным.
— А она кому? Гангардту? Она писала тоже надёжному. Дмитрий Матвеев был в нашем кружке. Проверенный человек. Разве она знала, что его загребут по этому цюрихскому делу?
— Ну хорошо, не будем. Вон твой морж навострил уши.
Они замолчали, и сразу стал слышен глухой топот множества ног, обутых в коты. Вереница, изогнувшись на углу, двигалась в ту сторону, где стоял длинноусый. Служака внезапно повернулся и отошёл от края площадки.
— Видел? — сказал Николай. — Он отступает.
— Поздравляю, — сказал Алексей. — Чертовски хочется посмотреть на тебя.
— И мне тоже.
— Разреши оглянуться.
— Ни в коем случае. На балконе осмотримся.
— Ты стал жестоким.
— Не чувствую и в тебе мягкости.
— Я таким и был.
— Молчим. Он слушает. Поговорим на балконе.
Вскоре прогулка кончилась. Вереница вползла в корпус. На лестнице, когда хвост её подтянулся до середины, Николай почти вплотную приблизился к Санину.
— Мы можем переписываться, — сказал он, — и перестукиваться. Азбуку декабристов знаешь?
— Знаю.
— Стучи соседу — передадут. Вместе нас на прогулку едва ли будут пускать. Сегодня морж ошибся.
На балконе Санин обернулся.
— О брат, — сказал он, — ты стал гораздо старше.
— Мне уже двадцать, — сказал Николай. — А ты почти не изменился.
Они обнялись.
— Эй, вы там! — закричал внизу надзиратель. — Марш по камерам!
11
Итак, ещё с одним удалось свидеться. Посчастливилось. Да, встречи со старыми друзьями — это счастье. Эх, казанцы, сойтись бы сейчас всем вместе! Нет, всем никогда не собраться. Многих уж нет в Казани. Одни сидят, другие успели бежать за границу, третьих правительство загнало в глухие губернии. Так что и не разыскать друг друга. Но кое-кого можно всё-таки найти. Мотовилов, наверно, до сих пор отбывает ссылку в Пензе. Вот бы с кем встретиться! Коротка была дружба с ним, но вся она, как и время, проведённое с Анной, осталась в памяти живее живого.
