К. Осипов - Дорога на Берлин
Рана оказалась действительно в верхней части руки. Кровь шла обильно, но когда Шатилов туго перетянул руку, она продолжала стекать только тонкой струйкой. Приподняв Ивонина, Шатилов усадил его в седло, перехватил повод его лошади и поехал рядом с ним, осторожно поддерживая его за талию.
Ивонина лихорадило, зубы его выбивали частую дробь. Он пересиливал себя, крепко держался здоровой рукой за гриву лошади и только изредка, когда она спотыкалась, чуть, слышно стонал.
— До чего же обидно! — проговорил он слабым, но по-всегдашнему насмешливым голосом. — Воистину положи меня, как сказал бы Евграф Семеныч… Получить рану перед самым сражением…
— А ты думаешь, оно состоится? — спросил Шатилов, не заметив, что впервые обратился к Ивонину на «ты».
— Конечно… Был Гросс-Егерсдорф, был Цорндорф, теперь здесь… у Пальцига… — Он охнул и осекся.
— Молчи, молчи уж, — строго сказал Шатилов.
Впереди зазвучали конские копыта, послышался лязг оружия. То был конный казачий дозор. Узнав о происшедшем, высокий бородатый есаул послал казаков за телом убитого немца и дал двух провожатых Шатилову. Спустя полчаса Ивонин был доставлен в лазарет.
Шатилов отправился в главную квартиру, чтобы доложить о случившемся, но там его почти не стали слушать.
— Эх, родимый, — сказал ему старый бригадир, не отрываясь от разложенных на столе карт, — жалко Ивонина, да не время сейчас об одной ране говорить. Скоро их тысяча будет, да потяжелей: назавтра должно сражения с Веделем ждать. А вас, капитан, недавно к главнокомандующему требовали. Идите-ка туда живее.
Глава пятая
Битва при Пальциге
Салтыков занимал небольшой бревенчатый дом, гораздо более скромный, чем помещения, занятые другими генералами.
Когда дежурный адъютант ввел Шатилова в низкую просторную комнату, там находились, кроме самого Салтыкова, еще несколько человек. Шатилов узнал Фермора, Тотлебена, Петра Панина, начальника артиллерии Бороздина и кавалерийского генерала Демику. Кто были другие, он не успел разглядеть, так как Салтыков, повернувшись к нему, сказал:
— Явился, батенька? Вот и славно. Возьми, братец, перышко да записывай решения, кои мы с господами генералами примем.
Шатилов на цыпочках прошел в дальний угол, где на простом ящике, крытом куском бумаги, были приготовлены чернила и пачка гусиных перьев.
— Итак, — говорил в это время Панин, — идя на соединение с австрийцами, дабы предпринять совместные с ними операции, мы должны доказать, что не опасаемся столкновения с неприятелем, пытающимся воспрепятствовать сему соединению. К тому же и Ведель, сколько известно от конфидентов, строгий наказ имеет от своего короля тревожить нас, где только встретит.
— Следственно, дружок, не миновать шармицели[7]. — сказал Салтыков. — И я такого же мнения, как ты, Петр Иваныч. Но если нам удастся добиться соединения с союзной армией без боя, тем лучше будет.
— Сего добиться навряд удастся, — сказал бархатным баритоном генерал, сидевший у окна и рассеянно глядевший в улицу, всем видом показывая, что присутствует на совете только по крайней обязанности, что все ему давно известно и потому не представляет никакого интереса. Это был Фермор, бывший главнокомандующий, а ныне помощник Салтыкова. — Сего добиться не удастся, — повторил он, — а потому наилучше будет перейти к обсуждению диспозиции.
— Разведку произвели? — спросил Салтыков и, увидев, что Фермор взглянул на Тотлебена, обратился к нему. — Доложите, генерал.
Тотлебен, одетый с иголочки, как будто он присутствовал на балу, поднялся с места.
— Позиция неприятельских войск у Цюллихау с фронта сильна. Принять бой тем более рискованно, что генерал Ведель с часу на час ждет подкреплений.
Тотлебен говорил с сильным иностранным акцентом, назидательным тоном. Русские генералы угрюмо слушали его.
Салтыков все тем же ровным голосом сказал:
— Это король Фридерик своих генералов учит избегать сражения, потому что он войскам своим не верит. У нас же, слава богу, не наемные рейтеры, а российские рекруты под родными знаменами бьются. Король прусский велел носы дезертирам резать, а их все равно по сто в день к нам прибегает, хоть и безносых. А мы рядовому солдату доверять весьма можем, следственно и шармицель смело можем давать.
Тотлебен повел рукою, как бы, выражая невозможность спорить с главнокомандующим, но в то же время несогласие свое со сказанным.
— Король Фридрих, действительно, не раз сравнивал сражение со рвотным, которое надлежит давать только, если нет иных лекарствий, — сказал он. — Но осмелюсь заметить, что и другие достойные полководцы стремились выиграть кампанию без сражения, одной угрозой коммуникациям неприятеля. Таковы были принц Евгений Савойский, герцог Мальборо, Лазарус Швенди и многие прочие.
— Так у них, батенька, тоже ведь полки были из иноземных рейтар составлены. Мы же по закону царя Петра Алексеича никого, окромя русского крестьянина, в солдаты не берем. Оно, правда, мы из чужих земель господ офицеров и инженеров приглашаем, но это, — Салтыков прищурился и хитро покосился на кусавшего губы Тотлебена, — это тоже не навеки.
Он с безмятежным видом посмотрел еще раз на Тотлебена и вдруг новым, строгим и деловым тоном сказал:
— Одначе не время сейчас в элоквенции[8] упражняться. Надлежит нам обсудить план действий на завтра… Генерал Демику! Какие соображения насчет позиции веделевской имеете?
Статный и крепко скроенный Демику вытянулся, словно на параде, и четко отрапортовал:
— Прусские войска расположены в местности лесистой и болотистой, при слиянии рек Обры и Одера. Правый фланг противника прикрывается рекой Оброй. Наши разъезды под начальством поручика Бринка искали бродов на Одере, но не нашли. Левый же фланг естественного прикрытия не имеет. Там собраны поэтому главные силы неприятеля.
— Я предлагаю, — раздельно произнес Фермор, — обрушить все силы на левый фланг Веделя и сбросить его в Обру.
Салтыков вдруг непостижимо быстрым движением хлопнул себя по затылку так, что его седые волосы взметнулись над головой.
— Муху убил, — хладнокровно пояснил он удивленно посмотревшим на него генералам. — Совсем заела, проклятая. И что за страна: мухи по ночам еще злее, чем днем, кусают… Не согласен я с Вилимом Вилимовичем. При атаке большую роль играет кавалерия, а здесь зейдлицевские драгуны над нашими в числе авантаж[9] имеют. Зато артиллерия у нас сильнее. Это уж спокон веков: русскую артиллерию никто не перестреляет. Верно, генерал-лейтенант?
Бороздин, влюбленный в свои пушки, покраснел, как юноша.
— Истинно так, ваше сиятельство. Бомбардиры наши не в пример лучше прусских.
Его крупная неуклюжая фигура, на которой мешковато сидел запыленный мундир, с трудом умещалась на узком табурете. Он встал и, осторожно ступая, отошел к окну.
Шатилов, записывавший реплики и в то же время внимательно наблюдавший за всем происходящим, заметил, как Тотлебен и Фермор обменялись ироническими взглядами.
— Так вот-с, — продолжал Салтыков, — принимая в соображение все вышесказанное и напротиву того[10] испытанную стойкость российской армии, полагаю разумным не нападать самим на Веделя, но, предприняв обход его левого фланга, двинуться на соединение с Дауном. Если же неприятель нас при сем атакует, то встретить его достойно. А улучив момент, от дефензивы перейдем к нападению.
Он замолчал, точно ожидая возражений, но никто из генералитета не обмолвился ни единым словом. Фермор, насупившись, смотрел в окно, в ночную темень, из которой мерцающий свет факела вырывал круг бледно освещенного пространства.
По знаку Салтыкова Панин стал читать диспозицию. Шатилов записывал дополнительные распоряжения. Состав армии определялся в 28 тысяч пехоты и 5 тысяч регулярной конницы; кроме того, около 7 тысяч нерегулярной. Артиллерия насчитывала 186 орудий. У неприятеля предполагалось 17 тысяч пехоты и 10 тысяч регулярной конницы.
Армия в полной боевой готовности, под прикрытием легкой кавалерии, должна была в четыре часа пополудни двинуться к деревне Пальциг, в обход левого фланга и тыла неприятеля.
— Хорошенько накормите перед походом солдатушек, — сказал Салтыков, тяжело поднимаясь со стула. — Главное же, стройтесь с такою в ордер-де-баталии осторожностью, чтобы при всяком случае, поворотясь только на фронт, неприятеля встретить могли.
Усталым жестом он отпустил генералов.
Шатилов, собрав бумаги и откозыряв, в свою очередь пошел к двери. Главнокомандующий остановил его.
— Что там, дружок, с Ивониным стряслось? — Он опустился снова на стул и, кряхтя, стащил сафьяновый сапог. Ох! Млеет нога, быть дождю, верно. Голубчик! Не как офицер генералу, но как молодой человек престарелому — потри-ка мне ногу, вон… вокруг коленки… Вот так… Ох, спасибо! Так что же с Ивониным?
