Андрей Посняков - Разбойный приказ
Возы тронулись, покачиваясь, миновали только что замощенную гатью топь. Митька обернулся, надвинув платок на самый лоб, бросил взгляд на стражей. Те, не отрываясь, смотрели вослед обозу.
– Во как! – обернувшись, подмигнул «девкам» дед Федор. – Даже не проверяли. Хорошая у московского гостя грамотца, целый тархан!
Митрий с Василиской переглянулись, но ничего не сказали – еще раньше договорились не болтать почем зря. Вообще еще на постоялом дворе порешили сказаться по-разному: для московских – узкоглазовскими, а для узкоглазовых – добрыми знакомцами Проньки. Пока выходило неплохо. Да и кому какое дело было сейчас до каких-то девок? Ну, едут и едут, есть, слава Богу, не просят, а попросят – так пусть их Прошка кормит, его ведь знакомцы. Вот только молчуньи – плохо! Дедко Федор поболтать любил. Вот и сейчас, едва миновали сторожу, завел свои побасенки-сказки. Про каких-то зверей рассказывал, про охоту, про рыбную ловлю, про «во-от таких форелин», якобы лично пойманных за монастырскими тонями. Потом, когда надоело рассказывать, вполголоса завел песню:
Лен ты мой, лен, при горе крутой,
При горе крутой…
Василиска улыбнулась, подсела к деду поближе, подтянула чистом голоском:
Уж мы сеяли, сеяли ленок,
Сеяли – приговаривали,
Ты удайся, удайся, ленок,
Ленок беленький,
Ленок беленький…
Митька не пел, еще бы – голосок-то давно ломаться начал, то на бас выходил, то на петушиный крик. Улегся на соломе, вытянув ноги, подложил котомку под голову, смотрел на проплывающие по небу облака – хорошо! На ухабах укачивало, но, странно, в сон почему-то совсем не тянуло. Может быть, потому, что ситуация выглядела какой-то подозрительной. Да-да, не сказать за других, а в Митькиных глазах именно так и выглядела. Вот и не спал, думал.
Почему московский купчина не взял их с собой сразу, когда просились? О чем он шептался с таможенным монашком Ефимием, которого вскоре убили? Не связана ли странная смерть таможенника с его разговором с купцом? И что за охранная грамота у московита, такая, что его обоз даже проверять не стали, а обоз весьма подозрительный. По крайней мере, Митрий как ни старался, а никак не мог определить: что же все-таки такое везут московские людишки? Все возы – кроме первого, хозяйского, – тщательно закрыты рогожами, около каждого – по четыре неразговорчивых парня с рогатинами и саблями, – вот уж, действительно, если и попадутся в лесу разбойные люди, так это еще как сказать – кто на кого нарвется. Зачем столько оружных? Странно. Кстати, и дружбан, Прошка, тоже себя очень странно ведет. Какой-то притихший, словно пыльным мешком по голове ударенный. Отвечал невпопад, все словно бы думал о чем-то. Может, просто не выспался? Может…
Что же касается обозных, так с этими нужно держать ухо востро. Оно, конечно, разбойников с ними можно не опасаться, спокойно доехать до самого Спасского погоста, если позволят. Позволят ли? Вот вопрос. Да и стоит ли с ними ехать? Может, лучше обождать да идти дальше одним? Три десятка верст – не слишком-то много. Был бы один, Митька так бы и поступил – шел бы себе и шел по лесной дорожке, ловил бы по пути рыбу, пек бы на костре – огниво есть, вот только соли маловато. Так бы и поступил, если б не Василиска. Уж больно красива дева, да и не красивая б была, все одно – лесные тати до девок жадные. Сохальничают в складчину да живота лишат – вот и вся недолга. Нет, уж с Василиской одним ну никак не можно. Придется купчину упрашивать. Хотя а зачем? Может, лучше потихонечку пойти позади, на глаза не попадаясь? А ежели вдруг разбойники – к обозным живо прибиться. Наверное, так и нужно сделать.
Митька пошевелился, поудобнее устраивая котомку под головой. Кроме конского волоса и крючков – рыболовной снасти, – там была еще малая толика соли, огниво и, конечно, французская книжка «Пантагрюэль» – нежданное наследство свейского купца Карлы Иваныча. Хороший человек был Карла Иваныч, добрый. Жаль – умер.
Они напали внезапно, когда потянулись по левой стороне дороги озера со светлой водой и песчаными берегами. Заскрипев, упала на дорогу сосна, с лихим посвистом выскочили из лесу лихие людишки с рогатинами и саблями, заскакали, заулюлюкали, беря на испуг. Однако не на таких нарвались! Прошка пригнулся, соскочил с воза, услыхав, как засвистали в воздухе стрелы. То стреляли обозные люди, как видно, давно ожидавшие нападения. Саадаки – лук и стрелы – оказались у всех под рукою, как и палаши, и копья, и бердыши. А возница Антип, сунув под рогожку руку, вытащил оттуда пищаль и берендейку – перевязь с порохом и пулями. Заскрежетал огнивом, раздул фитиль да принялся заряжать. Никто ему не мешал – лихие людишки, столкнувшись с неожиданно сильным сопротивлением, не стали испытывать судьбу и поспешно скрылись. Тем не менее Антип зарядил тщательно пищаль и выстрелил в сторону исчезнувших в лесу вражин. А чтоб знали!
Митька передернул плечами и посмотрел на Василиску, которая, похоже, так и не успела испугаться, слишком уж быстро закончилось нападение. Нелепое какое-то, скорее всего – вовсе не московский обоз здесь поджидали.
Лес постепенно редел, становился светлее, сумрачные мохнатые ели сменились стройными соснами, осинами, липой. Вот, на ближнем пологом холме, потянулась березовая рощица, рядом с которой виднелась пашня, а за ней – изгороди и избы деревни Сарожи.
– Ну, мы приехали. – Обернувшись к купцу, Прошка соскочил на повертку. – Уж дальше сами доберетесь – до Тойвуйского погоста девчонки дорогу знают, ну а там наймете кого-нибудь.
– Наймем, – оглянувшись на подошедших «девок», нехорошо ухмыльнулся купец и приказал возчику: – Трогай.
– Эй, эй! – заволновался Прошка. – А девки как же?
Московит ухмыльнулся:
– А мы насчет них не сговаривались.
– Да как же это? Да что же… – Пронька покраснел. – Да ведь с утреца-то говорили…
– Ладно, – смилостивился наконец гость. – Пущай идут к заднему возу. Токмо из уважения к господину твоему, Платону Акимычу.
Прохор обернулся к беглецам, подмигнул:
– Слыхали? Ну, вот и сладилось. Ну, я побег…
– Прощай, – пристроившись на возу сзади, помахала рукой Василиска. – Бог даст, свидимся.
Улыбнувшись, Пронька махнул на прощание шапкой и, повернувшись, побежал к своим.
Дедко Федот встал на телеге, закричал:
– Счастливого пути, девоньки!
– И вам…
Попрощались, поехали.
Митька с Василиской сидели на облучке, едва помещались, а когда затекали ноги, спрыгивали да шли вслед за обозом – размяться. Не отставали – не так уж шибко и ехали тяжелые загруженные возы, да и дорожка была та еще. День уже клонился к полудню, когда остановились на перекус. Развели костры, сварили похлебку, чему Митька несказанно удивился, увидев, как воду заправляют мукой. А говорили – в Москве голод страшенный, совсем хлеба нет! Выходит, кое у кого все ж таки есть, и немало. Похлебать горяченького никто попутчиков не позвал; хорошо, Митрий успел сбегать к ручью да запромыслил рыбку – испек на угольях. Поели, напились из того же ручья водицы – тем и сыты. Едва успели попить, как купчина велел отъезжать.
И вновь по сторонам дороги потянулись леса – ель, сосна, осина. На редких полянках радостно зеленела трава, а в низинах еще лежал снег, и чем дальше, тем его было больше. Ну, понятно, север. Пели птицы, даже прожужжал шмель, а вот за кустом прошмыгнул заяц. Ближе к вечеру, не раз и не два уже, завыли невдалеке волки. Василиска испуганно повела плечом, но тут же и усмехнулась – ну и что, волки? С этакой-то силищей! Разбойники – и те не страшны, а уж тем более какие-то волки.
Солнце уже скрылось за деревьями, лишь золотило макушки, когда дорога привела обозных к слиянию рек. Здесь и решили заночевать, у брода, что, надо сказать, произвело на Митьку не очень хорошее впечатление. Нет, место-то было выбрано правильно, но это говорило о том, что в услугах проводников московиты вовсе не нуждаются, видать, был у них кто-то знающий весь этот путь, скорее всего, Антип, а может, и сам купчина. Тогда зачем они привечали Прошку? Загадка… Хотя, может быть, и нет здесь никакой загадки? Дорога-то одна – уж никак не свернешь в сторону с веками накатанной телегами колеи.
К ночлегу готовились основательно – устроили шалаши, растянули рогожки – мало ли, вдруг дождь? До того угрюмые обозники оживились, сходили к реке, напоили коней, вымылись сами да уселись вечерничать у костров.
Наломав лапника, Митька тоже сделал шалаш да вместе с сестрицей направился было к речке, половить рыбки.
– Стой, – выскочил наперерез из кустов вооруженный обозник. – Хозяин, Акинфий Ильментьевич, велел предстать перед очи. Да не бойтесь вы, он добрый.
Обозник нехорошо засмеялся и велел обеим «девахам» умыться. Пожав плечами, беглецы спустились к реке.
