Василий Панкратов - С царём в Тобольске
— Не можете ли дать мне прочесть? — спросил он.
Я согласился. Дня через два он, возвращая их мне, говорит:
— Вы извините меня за самовольство. Ваши воспоминания я давал прочесть бывшей царской семье. Все читали, и представьте, говорю вам без всяких преувеличений, все в восторге. Только Александра Федоровна задала мне странный вопрос: почему он, то есть вы, так не любите жандармов. Просили узнать, нет ли у вас описаний ваших путешествий. Вы много рассказывали о них детям Николая Александровича.
— Здесь у меня нет. Охотно бы дал, — ответил я.
— А ваши воспоминания о Шлиссельбургской крепости?
У меня их не оказалось.
— А хорошо бы дать им прочесть и их. Мне кажется, что кто-то из них их читал. По некоторым вопросам это видно. Александра Федоровна недавно спрашивала Боткина: «Неужели наш комиссар так долго сидел в Шлиссельбургской крепости? Разве это возможно?» А Николай II как-то в разговоре о загранице задал мне такой вопрос: «Когда же вы успели везде побывать?»
Не знаю, с задней мыслью или просто так, зубной врач стал расспрашивать меня, какое впечатление производят на меня дети.
При других условиях, при другой обстановке им можно было бы дать другое образование и развитие, а не придворное — как стать, как сесть, сказать и т. п. Да и теперь, пожалуй, не поздно. Должен вам заметить, что, несмотря на ограничения, каким они подвергнуты, эта жизнь дала им очень много, они не скрывают этого и часто даже забывают… Они охотно пилят дрова, отгребают снег. Простая жизнь дает им много удовольствия…
— В этом они и мне признавались. Не поверите, когда мне приходилось по своей специальности приезжать и проводить у них неделю-другую, я чувствовал себя скованным и с величайшим нетерпением ждал воли. Точно от кошмара освобождался, покидая пределы дворца, — рассказывал мне врач.
По его словам, вся семья бывшего царя часто расспрашивала обо мне. Конечно, не потому, что я был для них интересен, нет, а просто потому, что я новое лицо из другой совершенно среды, с другой психикой, с другими привычками и взглядами.
— Василий Семенович, я давно собираюсь вас спросить, почему бы вам не согласиться быть преподавателем у детей Николая Александровича? — спросил врач.
— Это как понять? Вам поручено разведать или вы просто от себя? — спросил я.
Врач смутился.
— От себя я бы не решился… Вы понимаете… Откуда-то они узнали о ваших занятиях с солдатами, о ваших докладах в Народном доме. Почему бы в самом деле вам не согласиться?
— Согласиться на ваше предложение не могу просто по своему положению, — категорически отказался я. Врач замолчал, как будто огорчившись моим ответом. На меня он производил впечатление доброго, открытого человека, именно человека, а не ремесленника-карьериста. Какая странная игра судьбы. Почти всю жизнь быть гонимым, считаться вредным человеком, врагом династии. Но вот условия меняются, и этот якобы вреднейший человек приглашается преподавателем, наставником детей бывшего самодержца.
На мое имя получались анонимки с угрозами с фронта, из Омска, Красноярска, Екатеринбурга и даже от самих тоболяков. Грозили даже послать целую дивизию за то, что я «распустил царскую семью», что дал возможность даже убежать царю с одной из его дочерей… Все эти угрозы и обвинения были основаны на той газетной спекуляции, которой всегда отличались некоторые русские органы, лишь бы распродать побольше номеров. Как вся эта газетная ложь отравляла мне жизнь! Телеграммы мои с опровержением не только не всегда печатались в этих газетах, но иногда почтово-телеграфное ведомство старалось даже не допускать их до редакций лживых газет.
Привожу образец оттиска почтово-телеграфного ведомства, которое так бесцеремонно однажды возвратило мне мою телеграмму.
Моя телеграмма:
«Прошу напечатать в ближайшем номере «Воли Народа». Вниманию Телеграфного Ведомства: «6-го октября нами была послана телеграмма, опровергающая ложные сведения, помещенные в газетах «Русская Воля», «Народное Дело» и друг газетах, о переводе бывшего царя в Абалакский монастырь. Адресована была телеграмма в редакцию «Русской Воли», копия в редакцию «Народного Слова» и в ред. «Воли Народа», Спасская, 35/37. А 11 октября из Петрограда была получена нами следующая телеграмма за № 36725. Три адреса: Петроград, Редакция «Русская Воля», копия: «Народное Слово» и «Воля Народа», Спасская, 35/37, не разысканы, не доставлены».
Адреса указанных газет знают все петроградские мальчики-газетчики, а телеграфное ведомство не могло их найти.
Вот при каких условиях приходилось работать в г. Тобольске.
Еще образец газетных уток и заведомо ложных сенсационных слухов. Копия посланной мною телеграммы 13/XII 1917 г.
«Во все газеты. Все слухи о побеге бывшего царя вздорны и ложны. Вся семья находится в г. Тобольске, охраняется тем же отрядом особого назначения гвардейских стрелковых полков 1-го, 2-го и 4-го, которые сопровождали бывшего царя с семьею из Царского Села. Охрана несется исключительно этим отрядом. В городе и уезде тихо. В губернии подготовляются выборы в губернское земство.
Комиссар Временного правительства Панкратов, его помощник В. Никольский и комендант Е. С. Кобылинский».
Эта телеграмма была послана в опровержение газетных слухов, пущенных с провокационной целью о побеге царя и о ненадежности отряда особого назначения.
После Брестского договора вскоре была объявлена демобилизация, которая коснулась и отряда особого назначения. Многие солдаты, мобилизованные еще до начала войны с Германией, воспользовались этой демобилизацией и стали уходить из отряда домой. Большинство этих солдат были стойкие, трезвые, честные люди, они понимали, что они делают, оставляя отряд, но совершающиеся события в России и тяжелые вести с родины звали их домой, несмотря ни на что. Многие из них приходили ко мне и откровенно сознавались, что, быть может, поступают нехорошо… но ведь мы пять лет на службе… по два и больше года были на позиции… из деревни пишут, что там неспокойно… идут грабежи, обиды. Кто защитит наши семьи? Фронт теперь пошел по всей России. Надо идти домой, нет сил оставаться здесь… Уж вы нас не судите за это… Так говорили они. И мне ничего не оставалось, как соглашаться с ними и отпускать их.
Эти солдаты оказались и самыми деятельными, неутомимыми работниками, когда был объявлен сбор пожертвований на фронт. При горячем участии общественных деятелей и местной демократии была организована комиссия в городе Тобольске. Местное общество приняло живейшее участие по сбору пожертвований, а наши солдаты целыми днями исполняли всевозможные поручения комиссии, они даже обходили самые захудалые дома. Сбор оказался весьма солидным.
Будучи выбран председателем этой комиссии, я в течение трех дней наблюдал деятельность наших солдат: они были неутомимы и вызывали восторг дам, принимавших участие в сборах пожертвований на фронт.
— Ну, а как же, товарищ комиссар, к бывшему царю надо послать подписной лист? Может быть, вы сами пойдете?..
— Мне неудобно, но я уже передал туда. Татищев взялся сам это сделать, — перебил я гвардейца.
— Сколько-то пожертвуют? Говорят, скупы они все, — предсказывал гвардеец. — Да, поди, и сердятся на солдат. Может, совсем ничего не пожертвуют.
— А вот увидим, — отвечаю я.
О скупости семьи Николая II мне много приходилось слышать, но я не придавал этому значения и даже не верил. Но вот возвращают мне подписной лист, и на нем пожертвование всей бывшей царской семьи всего только триста рублей. Меня, признаться, поразила эта скупость. Семья в семь человек жертвует только 300 рублей, имея только в русских банках свыше ста миллионов. Что это? Действительно ли скупость или недомыслие? Или проявление мести?
Окружающие меня тоболяки и принимавшие участие в сборе пожертвований негодовали:
— Что это? Насмешка! Тогда возвратить им назад эти триста рублей, — говорили одни.
— Скупы, скупы, — говорили другие.
— А Распутину небось не скупились… Какими кушами отваливали, — возмущались третьи. — Любопытно было бы узнать, господин комиссар, кто установил такую сумму — царь или царица.
Меня самого интересовал этот вопрос, и я решил во что бы то ни стало выяснить его для себя. Мне много приходилось наблюдать, что во всех вопросах Александра Федоровна имела решающий голос. Николай Александрович хотя и возражал, но очень слабо. Что касается детей, то их никогда не спрашивали. И эта сумма была назначена Александрой Федоровной. Но это еще не значит, что она была скупа во всех случаях, нет. Известны ее пожертвования на германский красный крест уже во время войны… Известны ее дары Григорию Распутину. Да, Алиса была скупа для России. Она могла бы быть в союзе с людьми, которые готовы были жертвовать Россией…
